ЗАПИСКИ О ХУДОЖНИКАХ

Михаил Васильевич Нестеров. Его человеческий век вобрал в себя творческую жизнь как бы двух разных художников. Нестеров… И встают в памяти знакомые по Третьяковской галерее его отцы-пустынники, отроки, умиленные видением бога, Русь, стынущая в молитвенной тишине. Но Нестеров — это и неукротимые, творчески окрыленные характеры советского времени: мыслители и гуманисты,— в них воплотилась эпоха созидателей, борцов.

В ту пору, когда начинался художнический путь Нестерова, еще не всем дано было видеть, что правда века поднимется с баррикадами Пресни, с прибоем революции, что истинная сила тревожной, ждущей перемен России — народ, познающий в себе творца истории. Нестеров заявил о себе на рубеже 80—90-х годов прошлого столетия. Его «Пустынник» и «Видение отроку Варфоломею» создавались одновременно с репинскими «Запорожцами» и суриковским «Ермаком»… Сопоставления а искусстве всегда относительны: трудно одного художника мерять другими. Но в этом сопоставлении с глубоко народными, богатырскими творениями Репина и Сурикова всего наглядней видно, какой сторонней и неверной тропкой шел в искусстве ранний Нестеров. В полотнах Репина и Сурикова расходилась, разгулялась сила молодецкая; провидящее слово сказано о родной России; а у Нестерова — молитвенное смирение, утешительство во Христе, и в христианском смирении этом видится ему душа народа, судьба России. Глубоко ошибочная идея, проповедь духовного рабства — «худшего, безысходного рабства», как назвал «идею бога» В. И. Ленин,— поглощала вдохновение честного художника, видевшего в искусстве высокую общественную трибуну, мечтавшего о возрождении на русской почве.

И вместе с тем в своих картинах какой же Нестеров большой мастер! Русский пейзаж, природа Подмосковья, увиденные словно бы в глубине времен, остро дают почувствовать течение веков над русской землей. Веришь —  этими долинами, этими перелесками шли воины Дмитрия Донского оборонять Русь; эта неяркая русская красота ласкала взор Андрея Рублева. Или его этюды к картине «Святая Русь» и к позднейшей, законченной уже накануне семнадцатого года картине «На Руси»: суровые, трудной судьбы русские мужики, красивые женские лица, склоненные в печали и смирении,— они созданы много-видящей прозорливостью мастера-психолога и вылеплены с великолепной реалистической живостью. Видишь, какая сила художника-реалиста наполняла Нестерова, если он мог создать такие поэтичные вещи, как портрет дочери Ольги. Написанный в 1906 году, он находится в Русском музее в Ленинграде. Стройная девушка в длинном черном платье и красной шапочке стоит на речном берегу на фоне предвечерних летних, теплых далей; и все в этой картине красиво той благородной, живой красотой, какую может дать только искусство большого художника. Или другая его лиричная и душевная вещь, «Девушка у пруда»,

Девушка у пруда.   1923 год.

написанная уже в первые советские годы. Впоследствии, на выставке Нестерова, ею любовался Горький:

«О каждой нестеровской девушке думалось: она в конце концов уйдет в монастырь. А вот эта девушка — не уйдет. Ей дорога в жизнь, только в жизнь!»

Нестеров шел а жизнь, сам рождаясь заново. Конечно, этому новому рождению Нестерова нет точной даты. И даже будучи уже автором прославивших его портретов, он не раз возвращается к старым мотивам. Советская жизнь властно на новый лад формировала этот могучий и трудный талант. Сама логика реальных жизненных сил покоряла Нестерова-художника. В том и сила идей социалистической эпохи, самого духа советской жизни, что истинный талант в соприкосновении с ними заряжается той же высокой энергией, тем же общественным потенциалом. Творческая судьба Нестерова — этому подтверждение.

Галерея нестеровских портретов… Мы говорим: классика советской живописи. Это привычные слова. Но это значит — время отобрало эти творения в числе лучшего, потому что в них запечатлела себя советская эпоха.

Автопортрет.   1928 год.

Утверждение духовного бытия человека в советском обществе — как дерзания, как творчества — стало сутью нового Нестерова. Наряду с другими большими художниками 30-х годов, того же масштаба мастерами — Мухиной и Шадром — он донес до советского времени большие традиции русского реализма.

Реалистический опыт прошлого органично слился в творчестве Нестерова с новым зовом времени, переплавился в новое качество, помножился на новое содержание, и потому не музейным хранителем традиций, а современником пришел Нестеров в советское искусство.

Портрет художников П.Д. и А.Д. Кориных.   1930 год.

Он любил людей внутренне красивых. Они-то и запечатлены в его портретах — волевые, смелой и ясной души люди. Портрет братьев Кориных. Нестеров говорил о художниках-братьях: «…не устану ими любоваться. Любоваться моральными, душевными их свойствами…». Молодые художники изображены у себя в мастерской, где все будто дышит простой и ясной атмосферой искусства. Старший, Павел, любуясь, поднял аттическую вазочку, и благоговейное внимание в его внутренней сосредоточенности, в том, как он словно вбирает в себя ее художественное совершенство. Строгая чистота этого образа напоминает юношей Возрождения, об этом и сам Нестеров говорил. Павел Корин своим обликом вызывал в его памяти образы фресок Гирлаидайо во Флоренции… Младший, Александр,— русская широкая душа. И в обоих увлеченность искусством, радость перед извечным обаянием человеческого художественного творения. Сдержанная и благородная живопись — удивительно красивая в стройном и немногословном созвучии тонов — отвечает высокому строю чувств. Все в этом портрете празднично и скромно, .просто и возвышенно.

Портрет академика Павлова. Многолетняя дружба связывала художника с великим ученым, дважды писал он его портреты. «Я был сразу им покорен, покорен навсегда… Во мне исчез страх перед неудачей, проснулся художник, заглушивший все, осталась лишь неутолимая жажда написать этого дивного старика…» Ивану Петровичу Павлову, когда вторично писал его Нестеров, было 85 лет. Но какая в портрете молодость духа, не знающего покоя, духа творческого, жизнедеятельного! Эти великолепные, энергичные павловские сжатые кулаки, ударившие по столу,— жест непреклонной, задиристой убежденности,— они уже сами по себе «портрет» характера. И все в картине — и сам красивый, живой, «колючий», неугомонный старик-ученый, и бодрящий холодок дня ранней осени, разлитый в живописи вместе со всей светлой гаммой тонов, и цветок на столе, и аккуратные домики «павловского» академического городка за стеклом террасы — во всем такая молодость, такая радостная новизна мира, что за этой молодостью, за этой новизной невольно встает видение всей большой советской жизни, идущей путями молодыми и новыми.

Потому-то мы и любуемся духовной красотой героев нестеровских полотен, что видим в них жизнеутверждающую волю современника, силу творческой мысли, соединенную с упорством натуры, с широтой души.

Портрет скульптора И.Д.Шадра.   1934 год.

Скульптор Иван Шадр — талантливейший русский человек, художник революционного романтического подъема. Мы и видим его таким у Нестерова; образ, живущий в портрете, удивительно слит со всем нашим восприятием мужественного и смелого искусства Шадра… Хирург С. С. Юдин— какая отчеканенная собранность мысли в этом человеке. И как удивительно точно запечатлел его Нестеров, какие здесь нервные, сильные, умные руки труженика, ученого!..

Искусство портрета может быть простым, никчемно простым, если художник ищет одно лишь внешнее сходство. Но искусство портрета становится идейно богатым, вдохновенным, искусством по-настоящему народным, если художник выявит в человеке те черты его характера, которые выступают как черты общественные, сформированные а нем жизнью, временем, социальной средой.

В полотнах Нестерова прозорливость, умение понять общественное назначение человека, главное, что делает его нашим современником.

Портрет В.И.Мухиной.   Фрагмент.   194о год.

Вот рассказ Нестерова, как писал он портрет Мухиной:

«…Я ее помучил: так повернул, этак: а ну, поработайте-ка!.. Как принялась над глиной орудовать— вся переменилась. Э! — думаю.— Так вот ты какая! Так и нападает на глину: там ударит, здесь ущипнет, тут поколотит. Лицо горит. Не попадайся под руку: зашибет! Такой-то ты мне и нужна. Вот так и буду писать…»

Так творческая натура человека, одухотворенность чувств и помыслов, красота труда а советской жизни раскрывались для Нестерова пафосом своей возвышенной красоты.

В советское время Нестеров обрел свою вторую, счастливую жизнь художника. И эта яркая творческая жизнь запечатлелась в нашем искусстве великолепнейшими творениями. В них строгие заветы русской классики помножились на энтузиазм новой эпохи… Он умер в суровом сорок втором году — восьмидесяти с лишним лет, оставаясь тружеником буквально до последних своих дней. Этому удивительному человеку не дано было изведать творческой немощи, похоже,  он нарушил все законы жизни, и в преклонные уже годы к нему пришла настоящая молодость. Он прожил её светозарно — он любил это слово, говоря: «Впереди я вижу события не только грозные но и светозарные, победные».

В ОЛЬШЕВСКИЙ

 

Михаил Васильевич Нестеров, проживший восемьдесят лет, пережил в своей долгой и многотрудной творческой биографии два пика — признание как одного из  первых религиозных художников рубежа веков и как одного из лучших портретистов, классика советского искусства предвоенной поры. Придворный художник царской фамилии, в свое время расписывавший престижные, грандиозные храмы по заказу приближенных самодержца, он за год до кончины был удостоен Сталинской премии…

При этом никому и в голову не приходило счесть Нестерова ловким приспособленцем: мало кто имел в художественных кругах столь прочный нравственный авторитет, равно пользовался признанием интеллигенции и рядовых зрителей. Это и понятно: воспитанник московской передвижнической школы, несмотря на увлечение евангельскими, иконописными сюжетами, он всегда держался простого и ясного художественного языка.

Нестеров ранних лет находился как бы между двух огней: школьных навыков, почерпнутых у таких признанных бытописателей, как В. Перов и В. Маковский,— и внутреннего тяготения преодолеть мелкотемье и приземленность. Идя своим собственным путем, он в равной мере не был склонен ни останавливаться на сценках из жизни мелких чиновников, купцов и ремесленников, ни превращаться в хваткого «богомаза». Свое слово он хотел сказать, сочетая достижения передвижников с европейской классикой религиозного жанра — от византийских мозаик и древнерусских фресок до новейших «идеалистов» Бастьен-Лепажа и Пюви де Шаванна. Глубоко верующий человек, выросший в патриархальной купеческой семье, Нестеров, однако, с младых лет усвоил дух скепсиса, здравомыслия демократов-просветителей. Это препятствовало откровенно мистической экзальтации и самозабвенному христианскому умилению. Он лирик и мечтатель, певец героев кротких и пассивных, созерцательных и женственных и одновременно беспощадный аналитик, чьи приговоры пошлости и буржуазному практицизму безжалостны и остры.

Но он же и неоромантик. Свой эстетический идеал искал вне повседневности, в средневековом благочестии, в возвышенности устремлений таких героин, как Александр Невский и Дмитрии Донской, в молитвенной погруженности монахов-схимников и «христовых невест» (так и назывались некоторые его полотна, начиная с переломного 1887 года).

Свою программную картину «Видение отроку Варфоломею» (1889—1890) художник начал компоновать с пейзажа. Окрестности Троице-Сергиева помнили тихую поступь основателя монастыря. «Ряд пейзажей и пейзажных деталей,— вспоминал Нестеров,— были сделаны около Комякина. Нашел подходящий дуб для первого плана, написал самый первый план, и однажды с террасы абрамцевского дома совершенно неожиданно моим глазам представилась такая русская, русская осенняя красота. Слева холмы, под ними вьется речка (аксаковская Воря). Там где-то розоватые осенние дали, поднимается дымок, ближе— капустные малахитовые огороды, справа — золотистая роща. Кое-что изменить, что-то добавить, и фон для моего «Варфоломея» такой, что лучше не выдумать. И я принялся за этюд. Он удался, а главное, я, смотря на этот пейзаж, им любуясь и работая свой этюд, проникся каким-то особым чувством «подлинности», историчности его… Я уверовал так крепко в то, что увидел, что иного и не хотел уже искать».

Третьяков купил «Варфоломея», и картина вошла в пантеон русского искусства. Художник становится членом Товарищества. Николай Ге величает молодого мастера «братом христовым».

Окрыленный успехом, живописец решает создать целый картинный цикл, посвященный Сергию Радонежскому. Триптих — форма весьма редкая в те годы — напрямую восходил к череде иконописных клейм, к деиисусному чину иконостаса. В «Трудах преподобного Сергия» (1896—1897) также главенствующую роль играет пейзаж, причем разных времен года.

Сергий, с его крестьянской, простонародной натурой, препятствовал ничегонеделанию монахов и сам первый показывал пример смиренного трудолюбия.

Здесь Нестеров приблизился к осуществлению своей постоянной мечты — создать образ совершенного человека, близкого родной земле, человеколюбивого, доброго.

В Сергии нет не только ничего напористого, но и ничего выспреннего, показного, нарочитого. Он не позирует, а просто живет среди себе равных и себе подобных, ничем не выделяясь.

Философы.   1917 год.

Нестеров встретил Октябрь двойным портретом религиозных философов — П. Флоренского и С. Булгакова на фоне пейзажа окрестностей Сергиева Посада. Участвовать в реализации Плана монументальной пропаганды ни сил, ни намерений не было, и Нестеров покидает Москву. Его мастерская оказывается разоренной, и он с грустью констатирует необходимость, как молодому, начинать все с нуля.

Не быстро, в сомнениях и гнетущем расположении духа мастер постепенно втягивался в художественную жизнь, переключившись на портрет.

Портрет академика А.Н.Северцева.   1925 год.

Портрет Академика А.Н.Северцева.   1934 год.

Его влекут по преимуществу люди самозабвенные, исполненные творческого порыва, жадные до практического дела: академик-генетик Северцов, скульпторы Шадр и Мухина, профессор-хирург Юдин, наконец, академик-физиопог Павлов.

Только в наши дни мы «разобрались» в Нестерове полностью. Наиболее полная его персональная выставка (после 1907 года) прошла минувшим летом в Государственной Третьяковской галерее, были там представлены и многие хранившееся дотоле в запасниках религиозные работы.

К. САГОВ

 

Трудно представить художника, который был более типичен и одновременно уникален для своего времени, чем М.В.Нестеров. Сын провинциального купца, мальчиком попавший в Москву и случаем в «Московское училище живописи, ваяния и зодчества», Нестеров разделил биографии многих русских живописцев второй половины девятнадцатого века. Пройдя школу Перова, он еще в годы учения создал ряд жанровых картин и, казалось, определился как талантливый жанрист.

Однако вскоре после окончания училища Нестеров круто изменяет направление поисков. Он начинает интересоваться проблемами веры, посещает монастыри, делает там подготовительные этюды.

В самом этом обращении, в сущности, нет ничего необычного. Жар богоискательства, усиливающийся в русской культуре в конце девятнадцатого столетия, воспламенил души многих художников. Уникальность же нестеровского дара стала очевидна лишь в конце 1900-х годов, когда уже были написаны знаменитые «Пустынник» и «Видение отроку Варфоломею», «Труды Сергия Радонежского». завершены росписи Владимирского собора в Киеве

Воскресение. Роспись Владимирского собора в Киеве.   1890 год.

Благовещение. Роспись Владимирского собора в Киеве.   1890 год.

и церкви Александра Невского в Абастумане.

Кончина св.Александра Невского. Роспись храма в Абастумани.  1903-1904 годы.

Христос во славе. Роспись храма в Абастумани (1903-1904 годы)

Св.Нина.  Роспись храма в Абастумани.  1904 год.

Оказалось, что в отличие от многих своих современников М.В.Нестеров последовательно разрабатывает одну — духовную тему, редкую и сложную для светского живописца. Не душа, а именно дух, его сила и спокойствие. его светлая мудрость заняли все мысли художника. Идеал этого просветленного духа Нестеров видел в православии. Тонкая грань, разделяющая два понятия — душа и дух, отделила этого мастера от многих других мастеров и обрекла Нестерова на уникальность. Не столько за счет своего живописного дара, сколько благодаря своей духовной силе и силе своих героев, он сумел создать особый мир — монашеской и старческой Руси, мир удивительно реальный и, вместе с тем, как бы бесплотный и легендарный.

Олицетворяя собой тот счастливый тип художника, чей талант равен поставленной задаче. он подарил русскому искусству особую живопись, где каждый объект, будь то персонаж, дерево, зверь или цветок всегда достаточно конкретен и узнаваем и в то же время обобщен и ирреален. Что бы ни писал Нестеров — «Великий постриг» или портрет академика Павлова, в его картинах в первую очередь оживает мощная духовная атмосфера и лишь потом в ней рождаются герои.

Именно атмосфера истовости и покоя свойственна всем лучшим произведениям художника. И желание дышать ею привлекало и привлекает многих к искусству Нестерова. Это чувствовалось и по отзывам современников. и по той популярности, которой пользовалась выставка его картин, недавно прошедшая в Третьяковской галерее.

Автопортрет.   1918 год.

О том, чем важен нестеровский мир для нас, людей конца XX века, беседует с писателем Владимиром Солоухиным наш корреспондент М.Ненарокомов.
— В своих статьях и книгах вы не раз обращались к творчеству Михаила Нестерова. Чем привлекает вас его искусство?

Да, живопись Нестерова всегда находила отклик в моей душе, и не просто отклик — восторг. Но Нестеров дорог мне еще и другим. Моим учителем он быть не мог, потому что я не живописец, но художническим поведением, становлением и утверждением своего художнического «я» он дает такой пример, на котором нужно учиться.

Главный урок, который я получил от Нестерова, это урок необходимости для каждого художника преодоления того, что в «Письмах из Русского музея» я дерзнул назвать «террором среды». Могу признаться, что этот термин я не придумал. В Польше мы были на очередной, ежегодной выставке живописи. Мы обратили внимание, что все стены увешаны произведениями авангардистов, абстракционистов и какие там еще бывают «исты». Я спросил у польского искусствоведа, бывшего с нами:

— Неужели среди художников не нашлось ни одного, который работал бы в иной манере, не уходил бы от человека, от души и от смысла?

— Такие художники, возможно, и есть, но сами посудите, как он выставит реалистическую, романтическую, одухотворенную картину среди всего этого?

— Не разрешат?

— При чем здесь — разрешат? Человек сам не посмеет высунуться. Его же засмеют, заплюют. Террор среды, — заключил поляк свое рассуждение.

Когда Нестеров становился художником. в русской живописи господствовал жанр. Забавное положение, смешной момент, трогательная сценка. Вот и пиши картину. «Охотники на привале», «Рыболов», «Земство обедает», «Не ждали». Подчас забывали о том, что должна быть еще живопись как таковая, и совсем примирились с отсутствием того, что называется словом «дух». Хорошим тоном сделалось все бранить, над всем подсмеиваться, и плохим тоном стало что-либо утверждать, а тем более возводить в идеал. Жанр сделался той средой, которая диктовала, терроризировала, помимо сознания и воли художника. Воля нужна была для другого, а именно, чтобы вырваться и преодолеть.

В том-то и величие Нестерова, что он, сначала поддавшись «террору среды» и написав несколько забавных «жанровых картин, одним рывком преодолел чугунное притяжение, гравитацию и вырвался в область идеала и духа. На очередной выставке передвижников появилась картина Михаила Васильевича Нестерова «Пустынник». Очевидец свидетельствует: «Трудно даже представить себе то впечатление, которое производила она на всех! Тогда она производила прямо ошеломляющее действие и одних привела в искреннее негодование, других в полное недоумение и, наконец. третьих в глубокий и нескрываемый восторг».

А ведь это — заметим — все, о чем только может мечтать художник. Такова награда за мужество, за волю, за обретение своего лица.

Потом для Нестерова начались трудные времена. На его глазах выбрасывались из Школы ваяния и живописи гипсы, копии с эллинских скульптур, по которым молодые художники учились рисовать, а сама Школа переименовывается во ВХУТЕМАС. Штеренберг («Натюрморт с селедкой»), став комиссаром от живописи, вычеркивает некоторых художников, в том числе и Нестерова, из списков на получение карточек на краски и кисти. Малевич требует в журнальной статье разослать в губернии комиссаров искусства, которые уничтожили бы все «старые» музеи, и так далее и тому подобное. Да, пожалуй, Нестерову пришлось туго. Но он был настоящим бойцом. Даже Павел Дмитриевич Корин, самый близкий Нестерову человек и ученик, дрогнул в конце концов и разрабатывал эскизы фронтонов и фризов для чудовищного монстра Дворца Советов, ради которого взорвали храм Христа Спасителя. Тот же Корин создавал мозаики для станции метро «Комсомольская» и витражи для станции «Новослободская». От Нестерова этого не дождались. Совсем не писать на протяжении двадцати пяти советских лет, что выпали на его долю, он. конечно, не мог. Прекратив свою подлинную «нестеровскую» живопись, свой религиозно-православный романтизм, он стал писать портреты современников, но опять-таки по своему строжайшему выбору. А настоящие, русские, «недорезанные» люди еще встречались. Корина он любил, Корина он вдохновлял на завершение его грандиозного полотна «Реквием» или «Русь уходящая» (название, данное Горьким). Корину он говорил: «Если не напишешь эту картину, я к тебе с того света приходить буду».

Нe могу не напомнить и еще один трагический эпизод из жизни великого русского художника. У Нестерова есть портрет молодой русской женщины, широко известный под названием «Девушка в амазонке». Это портрет дочери художника Ольги Михайловны. В одной из книг о Нестерове можно прочитать: •’…во всем облике «Девушки в амазонке» проступает душевный уклад, жизненный строй, свойственный девушкам из русской образованной среды начала нового века. Эта «Девушка в амазонке» могла не быть дочерью Нестерова, но она любила его картины, она читала Блока, она слушала Скрябина точно так же, как «смолянки» Левицкого читали тайком Вольтера, слушали «Тайный брак», играли на арфе и танцевали бальные пасторали».

Положительный, можно сказать, идеальный образ русской девушки.

И вот в 1938 году (Нестерову в это время уже за семьдесят) Ольгу Михайловну арестовывают, отправляют в лагеря, откуда она вернулась калекой, на костылях. Спросим сами себя: какую опасность для государства могла представлять дочь художника Нестерова и что же это за государство, которое уничтожает по выбору самых лучших людей?

— Да, вы привели страшный и, к сожалению, типичный пример судеб русской интеллигенции в ту эпоху. Таким образом, выходит, что нестеровские идеальные образы должны были исчезнуть после революции, принесшей новую мораль и новый тип человека. Во всяком случае вы заканчиваете свои «Письма из Русского музея» дореволюционным периодом творчества Нестерова. Такое окончание вызвано тем, что в экспозиции ГРМ нет работ советского периода или какими-то иными причинами?

— Когда я писал «Письма из Русского музея», у меня была цель показать именно дореволюционное русское искусство, его разнообразие, его духовность, глубину в противовес мнению, что вся русская история и все русское искусство и вообще все в России началось после 17 года, а до этого были нищета, невежество, грязь и мрак. Нет, в России были не только нищета, невежество, грязь и мрак. В России были Достоевский, Чехов, Толстой, Бунин, Гумилев, Есенин. Анна Ахматова… У нее был лик «нестеровской» женщины, лицо «Девушки в амазонке».

Чтобы попытаться развеять это навязанное нам мнение, я и писал «Письма из Русского музея».

— Можно ли, с вашей точки зрения, делить творчество Нестерова на периоды? Если да, то каковы они и какой период вам более близок?

— Для себя я творчество Нестерова подразделяю на три четких, очевидных периода.

Первый. Ранние годы, пока художник не обрел еше своего лица и не стал Нестеровым. Он находился под влиянием своего учителя Перова, во власти «жанра». Он пишет забавные бытовые сценки: «Задавили», «После бани». «Приятели», «Домашний арест», «Знаток»…

Второй. Собственно Нестеров. Художник, подаривший нам свое особенное, но в то же время глубоко национальное, близкое, родное нам видение мира. Все лучшее написано Михаилом Васильевичем в этот период. Появились выражения: «нестеровская березка», «нестеровский пейзаж», «нестеровская женщина», «нестеровское лицо». Даже и теперь у Андрея Вознесенского, скажем, встречаем строку: «Твой нестерпимо синий, твой нестеровский взор». «Пустынник», «Видение отроку Варфоломею», «Великий постриг», «Христова невеста», «За приворотным зельем», «На Волге», «Девушка в амазонке», «Философы»… К этому же периоду относятся церковные росписи, исполненные своеобразия, одухотворенности и красоты.

Третий. Период после 1917 года. Его я уже касался, отвечая на ваш второй вопрос. Судьбы больших художников в то время складывались по-разному. Бунин, Куприн. Рахманинов. Шаляпин, Ив. Шмелев, Бор. Зайцев. Коровин, Зинаида Серебрякова. Бенуа и многие другие оказались в эмиграции: Гумилев, Блок, Клюев. Есенин. Маяковский так или иначе погибли: Пастернак переводил Шекспира и грузинских поэтов. Анна Ахматова переводила корейские стихи; Корин, как помним, украшал мозаиками станции метро; Нестеров писал портреты современников по своему строгому выбору. Конечно, и здесь он остался большим художником, точнее сказать, мастером. Если бы иной художник не написал ничего, кроме портретов Нестерова советского периода, он все равно занял бы подобающее ему место в истории отечественной живописи. Но все же все эти портреты не имеют никакого отношения к тому понятию, тому содержанию, которое мы вкладываем в слово «Нестеров», произнося его с неизменной благодарностью, удивлением и восхищением.

Самое место и время напомнить здесь строки из монографии о Нестерове Н.Н.Евреинова. Он предлагает: «… по-особенному отнестись к Нестерову, к тому Нестерову, кто дал свое имя на веки вечные одному из образов нашей старой России. Дорог в искусстве портрет живого человека. Но еще дороже портрет умирающего или уже умершего… До революции 1917 года нестеровский пейзаж существовал в действительности; после революции 1917 года нестеровский пейзаж существует лишь на холсте, в воспоминаниях, в устной или письменной передаче. Его нет больше в действительности, и значение Нестерова как исключительного и, вместе с тем, последнего, быть может, выразителя духа града обреченного, предстало передо мной преисполненное почти болезненного интереса». К этому трудно что-нибудь добавить.

— Поговорим о проблемах сохранения наследия Нестерова. Известно, что вы лично участвуете в деле спасения нестеровской живописи…
— Я не помню, сколько работ Нестерова и какие хранятся в Русском музее, в Третьяковской галерее, в Уфе (на родине художника), в других, в областных музеях, в частных собраниях. Тем более я не знаю, в каких условиях хранятся и в каком состоянии находятся произведения. Я не думаю, что хранение картин Нестерова в государственных музеях должно вызывать тревогу. Надо сказать лишь о том, что большинство работ Нестерова содержится не в экспозициях, а в запасниках и недоступно для обозрения. То есть для воздействия на души и умы людей. Это можно сравнить с книгами, которые не выдаются в библиотеках. Проблемы состоят в другом.

На юге Грузии, в курортном местечке Абастумани. недалеко от турецкой границы, в живописном ущелье стоит русская церковь, вся внутри до последнего сантиметра расписанная Михаилом Васильевичем Нестеровым. Он расписывал ее шесть лет в самом конце прошлого и в начале этого века. Живопись удивительная. Поскольку церковь стоит на грузинской земле, одна половина росписи посвящена русскому святому Александру Невскому, а вторая половина крестительнице Грузии святой равноапостольной Нине.

Не так давно в Центре международной торговли на Краснопресненской набережной (в обиходе этот дом называется «Хаммеровский центр») состоялась выставка-аукцион московских авангардистов. Их продукция, далеко не блестящая, продавалась за десятки и сотни тысяч фунтов стерлингов.

А в местечке Абастумани гибнут сотни квадратных метров удивительной нестеровской живописи, и никто, практически. пальцем не шевелит, чтобы ее спасти, укрепить и восстановить.

Я писал письма в самые высокие инстанции: товарищам Горбачеву, Патиашвили, Демичеву (это было три года назад), я был на личном приеме у министра культуры СССР, я опубликовал в «Огоньке» статью, прошла об этой церковке передача по телевидению.

В прошлом году дело как будто сдвинулось с мертвой точки. Но что конкретно делается сейчас, неизвестно. В Грузии, как мы знаем, возникли другие проблемы. В заключение скажу лишь одну фразу, которой заканчивались все мои письма и статья в «Огоньке». Если живопись Нестерова не спасем мы. ее не спасет никто. Если живопись Нестерова не спасти сейчас, ее не спасти уже никогда.

Воскресение. Роспись храма Марфо-Мариинской обители в Москве. Фрагмент.   1911 год.

Беседа Марфы и Марии с Господом. Роспись храма Марфо-Мариинской обители в Москве.   1911 год.

Путь к Христу. Роспись храма Марфо-Мариинской обители в Москве.   1911 год

Вторая проблема с нестеровскими церковными росписями в так называемой Марфо-Мариинской обители в Москве. В свое (дореволюционное) время в Москве на Ордынке стараниями (и на средства) Елизаветы Федоровны (сестры императрицы) был открыт дом для воспитания девочек-сирот. Предполагалось учить их прикладным ремеслам и рукоделию. По всей России выискивали воспитанниц для этой обители. Ведь нужны были два условия: чтобы девочка была сирота и чтобы она имела склонность (талант) к какому-нибудь прикладному искусству. Девочки могли быть не обязательно русскими. Скажем, воспитанница этой обители Прасковья Тихоновна Корина, верная подруга и помощница Павла Дмитриевича, привезена в Москву из Чувашии.

Так вот, храм в этой обители был построен по проекту Щусева, а расписал его Михаил Васильевич Нестеров.

Эти росписи, в отличие от абастуманских, находятся в целости и сохранности. Проблема в другом. Сейчас там, конечно, не содержат девочек-сирот и не обучают их рукоделию (девочки сейчас все в ПТУ), но там реставрационные мастерские Третьяковской галереи. Вход строго по пропускам. Так что живопись Нестерова опять-таки недоступна для обозрения. И почему реставрационным мастерским находиться в неудобном и не приспособленном для этого храме, а не в современном, специально построенном помещении?

Храм надо открыть для людей, а еще лучше бы вернуть ему его изначальное назначение.

— Можно ли считать искусство Нестерова одним из духовных ориентиров русской культуры?

-Почему же Нестерова считать духовным ориентиром? У него ведь были тоже свои духовные ориентиры, которые не могут не оказаться общими для большинства русских людей, в том числе и русских художников всех поколений. Не проще ли ориентироваться сразу на те незыблемые, вечные ориентиры?

Чувству народности, скажем, нужно учиться (или воспитывать в себе это чувство) у всей истории, впитывая всю предыдущую культуру, в том числе и Нестерова. Огрубляя, можно сказать так: один священнослужитель не может быть ориентиром для другого священнослужителя. У них у обоих есть общий незыблемый ориентир.

Иногда можно услышать в обывательском разговоре о каком-то поэте: «О, это новый Есенин!» Причем считается, что произнесен комплимент. А между тем ни нового Есенина, ни Блока, ни Достоевского, ни Тургенева, никого-никого из всех предыдущих писателей, художников быть не может. Может быть новый Пушкин, только он уже будет называться Лермонтовым.

— В своем творчестве Нестеров не раз обращался к христианским мотивам, лучшие его произведения связаны с православием. Как вам кажется, насколько созвучна эта тема ныне живущим художникам?

— Вопрос поставлен не совсем точно. Да,  лучшие произведения Нестерова связаны с христианской, а вернее сказать — с православно-религиозно-национальной тематикой. Но это ведь не случайность. Дело в том. что Нестеров был глубоко верующим, религиозным человеком, он был глубоко православным человеком, и он был глубоко русским человеком. Эта его духовная сущность, духовное богатство, хотелось бы сказать, определяло и творчество.

Если сегодняшний художник не религиозен, не чувствует себя христианином или даже и русским человеком, зачем

ему браться за произведения с христианской тематикой? С религиозной тематикой? С национально-русской тематикой? Скульптор Антокольский в свое время изваял Иисуса Христа (равно как Иоанна Грозного, равно как «Не от мира сего»). Было бы смешно, если бы он взялся за памятник Карлу Марксу. Напротив. Кербель, изваявший Карла Маркса, едва ли смог бы взяться за тему Иисуса Христа. Каждому свое.

Меня всегда удивляло и продолжает удивлять, зачем Матисс расписал в Провансе католическую часовню. Матисс, конечно, прославленный художник, но можно ли не обладая никаким религиозным чувством, обращаться к религиозной живописи?

Если у художника отвращение к пище, к еде (болезнь или временное несварение желудка), может ли он написать натюрморт, который тоже не вызывал бы отвращения к пище?

Я видел эту часовню Матисса. Она красива, но никакого религиозного чувства она во мне не вызывает, в то время как церковные росписи Врубеля и Нестерова, опять же на мой взгляд, истинно религиозны.

Религиозная живопись Нестерова, если брать не церковные росписи, а его полотна «Пустынник», «Видение отроку Варфоломею», «Великий постриг», «Душа России» и другие — это, конечно, не иконы. Это философские произведения, обусловленные мировоззрением и нравственным богатством художника. Не обладая таким мировоззрением и таким богатством, зачем пытаться воплотить их на холсте? Разве мало других богатств: трактора, нефтяные вышки, передовые доярки, новостройки.. Меня тревожит то, что сегодняшнее изобразительное искусство в целом идет по двум путям, оба из которых мне кажутся ложными.

Наиболее реалистическое крыло изобразительного искусства, не неся в себе глубокой философии и нравственности, соскальзывает к иллюстративности, к бездумному и бездуховному запечатлению тех или иных моментов действительности, а наиболее нереалистическое крыло искусства как будто тоже не интересуется ни философией, ни, тем более, нравственностью. А если и интересуется нравственностью, то, такое впечатление, чтобы от нее увести человека, выхолостить душу. В конце концов крайности сводятся. Унылый иллюстративный реализм оказывается столь же антидуховным и антинравственным, как и шарлатанство «от авангарда».

Разве не тревожный симптом — уже упомянутая мною выставка-аукцион в Центре международной торговли.  Я видел там большой лист фанеры, в середине которого без всякого грунта было наляпано голубоватое пятно. Называется этот лист фанеры «Фрагмент неба». Этот лист фанеры был куплен, как говорят, за несколько тысяч фунтов стерлингов. Тревога здесь не в том. что какой-то идиот купил за такие деньги лист фанеры. Тревога в том. что он не идиот. Тревога в том, что существуют, значит, силы, располагающие как огромными деньгами, так и пропагандистскими средствами, которые поддерживают этих шарлатанов. Почему? Зачем? Об этом, вероятно, надо размышлять особо.

— Из ваших публикаций можно выделить примерный круг близких вам живописцев: Суриков, Нестеров, Васнецов, Ге… Все эти мастера так или иначе близки к реалистической школе. Существуют ли у вас симпатии среди художников иных школ? Кто они?

— Я не искусствовед, не писал специальных исследований о живописи. Поэтому и нельзя у меня встретить много имен известных художников. Живопись я воспринимаю по-дилетантски. Но все же мои пристрастия не ограничиваются теми несколькими именами, которые вы перечислили. Где Джотто. Дюрер, Веласкес, Доре (я сознательно не упоминаю Рембрандта, Рафаэля, Да Винчи, Микеланджело), где русские портретисты XVIII века, где Рублев, Дионисий, Ушаков, где Врубель, Левитан. Куинджи, Поленов, Кустодиев… Вы скажете, что все перечисленные художники так или иначе близки к реалистической школе. Но это же не ползучий реализм. Разве Венецианов похож на Поленова, или Билибин на Васнецова, или Рерих на Нестерова?

Я соответственно отношусь к французским импрессионистам, но все-таки я не понимаю, почему «»Подсолнухи» Ван Гога не так давно были проданы на аукционе за несколько десятков миллионов долларов. Это вызывает невольное чувство протеста. Я могу считать хорошего и крупного поэта хорошим и крупным, но если вся мировая пресса провозглашает его величайшим гением всех времен и народов, я внутренне протестую. потому что это делается предвзято и преднамеренно. Впрочем, заблуждения могут быть искренними. Просто создается вокруг какого-нибудь имени соответствующая, как бы даже религиозная атмосфера. Недавно мы (я и несколько молодых людей) разговаривали о поэзии. Разговор обострился. Я спросил:

— Так что же, вы считаете, что Блок, Гумилев и Есенин, вместе взятые, меньше значат для русской поэзии, чем один Мандельштам?

— Да, — твердо ответили мне молодые люди.

Разговор на этом, как можно понять, оборвался.

Возможно, я в восприятии искусства (всех его видов) несколько консервативен. Дело в том, что для меня (по старинке) важно не только «как», но и «что» художник хотел сказать.

— В своем творчестве Нестеров много места уделял личности Сергия Радонежского. Известно, что для Преподобного Сергия чрезвычайно важны были вопросы морали и нравственности. Как, по-вашему, всегда ли талант художника сочетается с его личной нравственностью? Насколько такое сочетание важно для художника?

— У Михаила Васильевича Нестерова, по крайней мере, он полностью сочетался.

ВЛАДИМИР СОЛОУХИН

 

 

Для нас стали уже привычными слова «нестеровский пейзаж», «нестеровская девушка». Они превратились в столь устойчивые и конкретные понятия, что при одном упоминании о них перед нашими глазами возникают тихая река, бегущая среди бескрайних полей среднерусской полосы, хрупкие, трогательно беззащитные березки или задумчивое. тонкое, с огромными печальными глазами женское лицо, в котором и кротость, смирение, и внутренняя сила, затаившийся огонь…

Творчество Михаила Васильевича Нестерова (1862—1942)— особая страница в истории русской живописи. Он был современником таких гигантов отечественного искусства, как И. Е. Репин и В. И. Суриков, В. А. Серов и М. А. Врубель. Казалось бы, рядом с этими великими мастерами так легко затеряться, утратить свою индивидуальность. Но «истинный художник есть тот. кто умеет быть самим собой, возвыситься до независимости». Эти слова не случайно сказаны Нестеровым в одном из его писем. Обрести и сохранить свое лицо, свою неповторимую манеру стремился он всю свою жизнь. Через все социальные и творческие катаклизмы чистой и светлой мелодией проходит искусство М. В. Нестерова.

Вполне закономерно, что сегодня усилился интерес к его творчеству. Ведь Нестеров, наследник и продолжатель великих гуманистических традиций русской национальной культуры, говорит с нами о вечных, непреходящих ценностях человеческого бытия: о Добре, Красоте. Истине, то есть о том, что не устареет до тех пор, пока на земле живет мыслящий человек. Сейчас мы вновь обращаемся к этим вечным понятиям. Мы наконец осознали, что пренебрежение к историческому прошлому, национальным традициям, великому культурному наследию может привести наше общество к катастрофе. Поэтическое, тонкое и мудрое искусство М. В. Нестерова помогает нам вновь ощутить красоту окружающего мира, заглянуть в глубины своей души.

Ровно сто лет отделяют нас от создания первого шедевра Нестерова — в 1889 году на передвижной выставке появился его знаменитый «Пустынник». Еще до показа картина была куплена П. М. Третьяковым, что для любого русского художника было самой высокой оценкой. Почему же это предельно скромное и непритязательное произведение стало событием на выставке, чем оно привлекает нас и сегодня? Тишиной и покоем веет от картины. «Я избегал изображать так называемые сильные страсти, предпочитая им наш тихий пейзаж, человека, живущего внутренней жизнью»,— писал Нестеров в книге своих воспоминаний «Давние дни». Пейзаж картины и его герой, слитые единым лирическим настроением, общим поэтическим чувством, воспринимаются как символ гармонии, душевного равновесия, которого вечно жаждет душа человеческая и так редко обретает его.

                                                                               Этюд к картине «Юность преподобного Сергия».

Создавая свои произведения, Нестеров творит поэтическую легенду. Перед нами не столько реальный мир, сколько живущая в душе художника мечта, чистая, освобожденная от всякой скверны. Он глубоко чувствует и дает понять нам самую душу природы, ее сокровенное нутро. Столь тонкий пейзаж, по своей одухотворенности не уступающий выразительности человеческого лица, мы можем увидеть лишь у Левитана. Недаром М. В. Нестеров, человек по характеру весьма резкий, испытывал к И. И. Левитану нежную дружбу, чрезвычайно высоко ценя его и как человека, и как художника. Взаимная симпатия Нестерова и Левитана была столь сильна, столь близки были их взгляды на искусство, что они всерьез думали о создании собственного художественного общества. Лишь ранняя смерть И. И. Левитана помешала осуществиться этой мечте.

Повышенная восприимчивость Нестерова к духовной стороне жизни сделала религиозную тему одной из главных в его творчестве. Еще совсем недавно было не принято уделять ей большого внимания. О ней не то чтобы вовсе замалчивалось, но упоминалось лишь вскользь. Недооценивать роль христианства в творчестве Нестерова значит намеренно искажать и обеднять его искусство. Вот уже на протяжении тысячелетия христианство вдохновляет многие поколения мастеров на создание бессмертных творений, вошедших в сокровищницу мировой художественной культуры. Интерес к христианству, как к нравственной основе человеческой жизни, был чрезвычайно велик в России конца XIX— начала XX века. Высокие человеческие ценности, лежащие в основе христианства. вдохновляли лучшие умы мировой истории. Глубоко и творчески восприняли его Ф. М. Достоевский. Л. Н. Толстой, с которым Нестеров был непосредственно знаком и написал с великого писателя ряд этюдов. Человек глубоко верующий, Нестеров не мог пройти мимо их исканий, столь созвучных его душе. Он сам участвовал в религиозно-философских дискуссиях того времени, был непосредственно знаком с видными религиозными философами.

Более двадцати лет своей творческой жизни художник посвятил росписи храмов и церквей. Нестеров писал: «Там мечта живет, мечта о «русском Ренессансе», о возрождении давно забытого искусства Андреев Рублевых и Дионисиев». Эту мечту разделяли с ним и другие художники его поколения — В. М. Васнецов, с которым Нестеров расписывал Владимирский собор в Киеве, и М. А. Врубель.

В образах нестеровских святых. подвижников мы ощущаем торжество человеческого духа, устремленного к высокому, идеальному. В легких, хрупких, нежных фигурах не чувствуется ни тяжести, ни объема. Они уже перешли границу земной жизни, и глазам нашим предстают их чистые, стремящиеся к Богу души.

Глядя на картины Нестерова, довольно трудно представить личность самого художника, его характер. Его большой друг и биограф С. Дурылин писал: «Личная биография Михаила Васильевича меньше всего была похожа на житие пустынника. Он был одарен страстным темпераментом, неукротимой волей, неуемными чувствами, и живые голоса этих чувств и страстей не теряли в нем своего полнозвучия вплоть до того, как замолчали навеки. Но в его же душе всегда жила неутолимая тоска по внутреннему миру, по светлой тишине».

Эту светлую тишину Нестеров обретает в своих творениях — живописных поэтических легендах.

Нестеров часто обращается к далекому прошлому своей Родины. Глубокий интерес к русской истории, старине проявляли многие художественные деятели этой эпохи. В конце XIX века в России широко отмечалось 500-летие со дня смерти Сергия Радонежского, сыгравшего огромную роль в деле духовного и нравственного сплочения русского народа. Преподобный Сергий благословил князя Дмитрия Донского на Куликовскую битву, положившую начало освобождению Руси от монголо-та-тарского ига. Крупнейший русский историк В. Ключевский писал о нем: «Преподобный Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбев-шему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло: своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и тени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч».

Мысль написать Сергия уже давно не давала покоя художнику. Им был написан цикл из трех картин, охватывающий все этапы жизни подвижника и святого. Работая над пейзажными этюдами в окрестностях Троице-Сергиевского монастыря, основанного Сергием еще в XIV веке, Нестеров живо представил себе поэтичнейшую легенду об отроке Варфоломее— будущем Сергии Радонежском. Чрезвычайно важным для Нестерова было найти нужное выражение лица главного героя картины. Художник вспоминает: «Оставалось найти голову для отрока, такую же убедительную, как пейзаж. Однажды, идя по деревне, я заметил девочку лет десяти, стриженую, с большими, широко открытыми, удивленными и голубыми глазами, болезненную… Я замер, как перед видением. Я действительно нашел то, что грезилось мне: это и был «документ», «подлинник» моих грез…»

«В те дни я жил исключительно картиной, в ней были все мои помыслы: я как бы перевоплощался в ее действующих лиц. В те часы, когда я не рисовал, я не существовал». «Видение отроку Варфоломею» было восторженно встречено И. И. Левитаном, В. И. Суриковым, В. М. Васнецовым. М. А. Врубелем, А. И. Куинджи. П. М. Третьяков сразу же приобрел его для своей коллекции. Но у картины были и недоброжелатели и среди них — Н. Н. Ге, В. Е. Маковский. Они упрекали художника в том, что он написал не картину, а икону, которой место не на художественной выставке, а в церкви, и осуждали П. М. Третьякова за то, что он купил картину в свою галерею.

Для Нестерова с его повышенным стремлением познать тайны человеческой души внутренний мир русской женщины обладал особой привпекательностью. Тип «нестеровской женщины» — это тонкие, точеные черты лица, огромные печальные глаза, в которых отражается богатый и сложный внутренний мир героини. В трактовке женского образа Нестеров вновь проявляет себя последователем и ярким выразителем глубоко усвоенной им национальной традиции. Его героини — это. как правило, женщины-старообрядки, вышедшие из среды, где особенно прочны были традиционные, веками сложившиеся устои и обычаи. Как тут не вспомнить героинь А. Островского и А. Мельникова-Печерского, его романы «На горах» и «В лесах», которыми в то время зачитывалось русское общество! Их влияние на собственное творчество не отрицал и Нестеров. Одна из лучших картин цикла, посвященного женской судьбе, так и называется— «На горах».

Столь яркий и своеобразный женский тип сложился у Нестерова еще в самом начале его творческого пути. Далеко не последнюю роль в его становлении сыграл образ трагически рано умершей первой жены художника — Марии Ивановны Мартыновской. Их дочь. Ольга Михайловна Шретер (та самая, с которой был написан впоследствии знаменитый «Портрет дочери» в костюме амазонки), писала о своей матери: «Первый весенний цветок с его тонким ароматом. Никакого внешнего блеска. Потому-то так нелегко объяснить исключительное чувство к ней отца. Почти через 60 лет вспоминал он о ней как о чем-то светлом, поэтичном, неповторимом. «Судьба», «суженая» — излюбленное слово их обоих в письмах. Была она крайне впечатлительна, нервна; несмотря на простоту и бедность, по-своему горда… Над всеми чувствами доминировала особая потребность не только быть любимой, но любить самой безгранично, страстно, не считаясь даже с условностями того далекого времени. При отсутствии таланта. образования, внешнего блеска именно в смысле красоты духовной не походила она, очевидно, на окружающих. Слова отца «Ты прекрасна своей душой» ярко характеризуют весь ее облик… Вот если можно уловить эту неуловимую прелесть, быть может, «не от мира сего»,— будет и сходство, и понятно станет ее влияние на творчество отца». Сам Нестеров писал: «Любовь к Маше и потеря ее сделали меня художником, вложили в мое художество недостающее содержание, и чувство, и живую душу— словом, все то, что позднее ценили и ценят люди в моем искусстве». Черты умершей жены мы видим в «Христовой невесте» — ранней картине, которой Нестеров придавал очень большое значение. считая, что с нее-то и начался его путь художника со своей темой, своим творческим почерком. Продолжают живописный роман о женской душе и судьбе картины «На горах», «За Волгой» и, наконец, «Великий постриг» — нежная поэма о красоте просветленной печали девушки, уходящей в монастырь.

Великий постриг.  Фрагмент.   1897 год.

Посмотрите, как перекликаются девушки с березками, как родственно их свечение: как смотрят ДРУГ на друга эти старухи и темные, мохнатые, неумирающие ели; как един путь людей и земли, как слитен их хоровод, и загадочна, и проста их общая судьба. И мы все в этом круге — во веки веков.

Существует расхожее мнение о пути развития искусства Нестерова, по которому его творчество четко делят на две части: дореволюционный период, во время которого он писал композиции на религиозные темы, и послереволюционный, когда он полностью перешел на портреты. На самом деле к портрету Нестеров обращается на протяжении всей своей творческой жизни. Не мог художник, так глубоко и проникновенно чувствующий душу человека, не обратиться к этому жанру. Характернейшей чертой работ Нестерова является то, что в отличие от большинства портретистов он никогда не писал по заказу. Практически все портреты были написаны с людей, внутренне близких художнику. Это либо члены семьи Нестерова, либо люди, личность которых вызывала особый интерес живописца.

Портрет Е. П. Нестеровой, второй жены художника,

Нестеров считал своим первым крупным произведением в портретном жанре. Художник любуется молодой, красивой женщиной, изяществом и непринужденностью ее позы, ярким солнечным светом, заливающим ее фигуру. С удовольствием пишет Нестеров нарядный интерьер: цветы, произведения искусства, передающие изысканную атмосферу, в которой живет героиня полотна.

В 20—30-е годы художник создает блестящую серию портретов художественной и научной интеллигенции. М. В. Нестеров, натура кипучая, в высшей степени эмоциональная, никогда не был бесстрастным наблюдателем по отношению к героям своих картин, с каждым из них у художника завязывались тесные внутренние контакты, большинство из них становились близкими друзьями мастера. Прежде чем при- < ступить к работе, художник должен был вдохновиться человеком, «вжиться» в своего героя. Для каждой своей модели Нестеров находит наиболее выразительную позу, жест, которые. однако, не являются чисто внешним эффектом, а непременно отражают сущность человека.

Портрет С.И.Тютчевой.   1927-1928 годы.

Сейчас, когда интерес к духовному миру людей так возрос, когда мы вновь обращаемся к вечным ценностям человеческого бытия, искусство Михаила Васильевича Нестерова становится особенно дорогим и близким для нас.

И.Григорьян.

 

Прекрасными и плодотворными были отношения физиолога И. П. Павлова и художника М. В. Нестерова, соединившие на склоне дней этих прославленных людей.

А началось все с отказа Нестерова написать портрет физиолога. хотя об этом настоятельно просили друзья-ученые. Нестеров не был знаком с Иваном Петровичем; на фотографиях же его красивое, «профессорское» лицо казалось художнику маловыразительным. И все-таки летом 1930 года он отправился из Москвы в Ленинград, правда, больше для того, чтобы познакомиться с легендарным человеком, присмотреться…

Вопреки ожиданиям Нестерова, ученый оказался личностью чрезвычайно обаятельной, захватывающе яркой. Пытливость ума. темперамент, неутомимость в научном эксперименте, умение’защищать свою точку зрения, при этом всегда уважая чужое мнение.—все это было у него в превосходной степени. «Я был сразу им покорен—признавался позднее Нестеров—покорен навсегда… Во мне исчез страх перед неудачей. …осталась лишь неутолимая жажда написать этого дивного старика…»

Весь долгий путь к созданию портрета, как и само его рождение, проходили в «милом Колтуше», как называл художник Колтуши—местечко под Ленинградом, где располагался всемирно известный павловский научный городок. Иван Петрович знакомил гостя со своей теорией условных и безусловных рефлексов, они много бывали вместе, спорили, обсуждали проблемы искусства, литературы, жизни.

«Во время прогулок —вспоминлi художник,—я не мог надивиться на 80-летнего моего спутника, его бодрость физическую и духовную.

Я помню…. в Колтуши приехали два американца, два здоровых молодца. После завтрака, в июльскую жару, стали все играть в городки, и победителем в этом состязании был наш молодой

старик». Занятия спортом и физическим трудом, как и ограничение в питании, были непременным правилом Павлова.

Прошли «бесподобные две недели», и был закончен первый портрет «необыкновенного человека, славного русского ученого», где он изображен углубившимся в чтение книги, которую держит в руках.

Портрет  академика И.П.Павлова.   1930 год.

Домочадцы и сотрудники Павлова хвалили портрет, но автор тогда же начал мечтать о новом—более сложном и выразительном. Пять лет, наполненных дружеской перепиской, нечастыми, но теплыми встречами, понадобились взыскательному мастеру, чтобы найти окончательное, дерзкое, новаторское и единственное решение образа великого физиолога.

Портрет И.П.Павлова.   1935 год.

Не в состоянии покоя, но исполненным утверждения, активного внутреннего спора написал он теперь, в 1935 году. Ивана Петровича. Отсюда—жест, необычный для портрета, но свойственный Павлову и. главное, точно отвечающей его духу и характеру: крепко сжатые кулаки, которыми он ударяет по столу. Красивая седая голова с орлиным профилем рисуется на фоне Колтушей. залитых сиреневатым светом осеннего утра. Художник и ученый сошлись во мнении: без Колтушей образ Павлова был бы неполным, ведь с ними связаны годы его жизни и труда.’

Справедливо воспринятый современниками не только как изображение И. П. Павлова, но и как собирательный образ советского ученого, соединяющего высокий и действенный гуманизм с неустанной работой мысли, портрет вскоре вошел в золотой фонд советской классики. Он с честью» представлял отечественную живопись на международной выставке «Искусство и техника в современной жизни» в 1937 году в Париже. Именно за портрет Ивана Петровича Павлова Нестеров был удостоен Государственной премии I степени в начале 1941 года.

И. ПОЛЕНОВА.

 

Сложен и противоречив был творческий путь Михаила Васильевича Нестерова , так же как и многих его современников, творивших в напряженную эпоху конца XIX-начала XX века.

Нестеров учился у В. Г. Перова в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, и его первые работы („Знаток», „Домашний арест», „Экзамен в сельской школе») выполнены вполне в духе жанровой живописи передвижников. Но уже во второй половине 80-х годов в мировосприятии и творчестве Нестерова происходит заметный перелом: отход от бытового жанра в мир „отшельничества», духовно-религиозных исканий.Поиски в искусстве гармоничного слияния добра, красоты, справедливости, стремление уйти от тусклой и уродливой действительности с ее бесчеловечными законами в „века загадочно былые» — характерны для многих художников, писателей, поэтов, творивших в эпоху жесточайшей реакции. Чистый и светлый мир природы, гармоническое, духовное слияние с этим миром как единственный путь к нравственному усовершенствованию находит воплощение в таких работах Нестерова, как ,.Пустынник» (1888-1889), „Отшельник» (1890) и др.

Видение отроку Варфоломею.   1889-1890 годы.

И все-таки, несмотря на религиозный сюжет картины „Видение отроку Варфоломею» (1889-1890), художник искал не отвлеченную, а реалистическую основу для своего полотна. Для отрока ему позировала крестьянская девочка. А окружающую строка Варфоломея природу тихой осени, „хрустальную», .лучезарную» природу средней полосы России художник подметил в подмосковном Абрамцеве. Лирическая нота, прозвучавшая в его творениях, обогатила отечественную пейзажную живопись.Сочувствие тяжелой доле русской женщины вложил М. В. Нестеров в свой „роман в красках», как он сам называл цикл картин: „На горах» (1896), „Великий постриг» (1897-1898), „За Волгой» (1905). Трогательных и покорных нестеровских героинь словно объединяет единая горестная дума о беспросветной судьбе, тоска по несбывшемуся счастью. Многое в этих картинах от драматургии А. Н. Островского и романов П. И. Мельникова-Печерского, но еще больше от старинных обрядовых песен народа. И так же как в этих песнях, в картинах Нестерова поражает и трогает органичное слияние душевного состояния человека с окружающей природой.

Революция положила начало новому периоду творчества М. В. Нестерова. Он прославился как один из самых значительных мастеров психологического портрета. Художника привлекают энергичные, деятельные натуры в момент творческого созидания. Таковы портреты художников братьев Кориных, скульптора В. И. Мухиной, хирурга С. С. Юдина. Для каждой из своих моделей он находит самую характерную позу, самый выразительный жест. Интересны воспоминания художника о создании портрета академика И. П. Павлова: ,Я едва усадил его за стол. Неуемный старик… все бы ему кипеть, бурлить. Наконец сел за стол. Ну, думаю, будет спокойно читать. Где там! Как ударит кулаком об стол! Это он гневается на автора статьи, спорит с ним… Я так и написал его с кулаками…»

Нестеров был незаурядным литератором. За свою книгу „Давние дни» он был избран почетным членом Союза советских писателей. А в день своего 80-летия М. В. Нестеров был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

 Осенний пейзаж.   1906 год.

 

В музее Духовной академии в Загорске, в церковно-археологическом кабинете, рассчитанном исключительно на учебные цели, хранится картина «У креста». Я открыл ее сравнительно недавно.

Впервые музей в Загорске я посетил в 1975, после того, как издал книгу «Музыкальная эстетика Средневековья и Возрождения» с текстами отцов церкви и теоретиков церковной музыки. Книгу я подарил библиотеке академии и это открыло мне двери монастыря. В то время музей производил довольно странное впечатление — в нем было много старинных и ценных икон, но располагались они не по эпохам, не в исторической перспективе, а по отдельным иконографическим сюжетам. Не помню, была ли тогда в музее картина «У креста», думаю, что нет, иначе я запомнил бы ее.

Затем я долгое время не был в Загорске, а в 1986 году, вновь посетив академию, обнаружил, что музей буквально преобразился. Иконы были тщательно атрибутированы и классифицированы, появился специальный зал, в котором экспонировались картины на религиозные сюжеты. Среди них как настоящий шедевр выделялась картина «У креста». Из подписи следовало, что принадлежит она кисти… Нестерова. Это было странно. Картина отсутствует во всех исследованиях творчества Нестерова, во всех списках его картин. Сам Нестеров в своих «Письмах» и «Воспоминаниях» ни разу не упоминает о ней. Более того, как я выяснил позже, даже специалисты по русскому искусству и творчеству Нестерова, ничего не знали об этом произведении великого русского художника. Напрашивались два вывода: либо картина «У креста» действительно совершенно неизвестна, либо — это подделка.

У Креста.

Сотрудники академии не смогли ответить на мой вопрос и сомнения мои не разрешили.

Оставался последний шанс — найти членов семьи Нестерова и попытаться что-либо узнать у них. Я выяснил, что в Москве живет дочь Нестерова Наталья Михайловна вместе со своим мужем Федором Сергеевичем, сыном философа С. Н. Булгакова, и — внучка художника — Ирина Викторовна Шредер. К ней я и обратился.

И. В. Шредер помнит, что картина всегда стояла «за диваном», Нестеров никому ее не показывал, никогда о ней не упоминал. Написана она была в конце 20-х годов, в эпоху «воинствующего атеизма», выставлять эту картину было и невозможно (ни один выставочный совет не принял бы ее), и опасно. Противники Нестерова и так называли его «богомазом», упрекая за то, что он в свое время расписывал церкви. А эта картина давала повод к самой откровенной травле Нестерова. Поэтому работа была сослана в «задиванье» и никогда не экспонировалась. Не попала она и на выставку, когда праздновался столетний юбилей художника, не было ее и на выставке 1989 го

В начале шестидесятых годов картина была продана Духовной академии. Настоящая статья — первое упоминание о ней и первое ее воспроизведение.

Картина, я уверен, примечательна не только своими неоспоримыми художественными достоинствами. Я думаю, она относится к числу произведений, понимание которых требует большого духовного напряжения. Зрители же могли бы стоять возле нее подолгу, разглядывая и идентифицируя персонажей, как это делают они перед картинами Ильи Глазунова. Правда; в отличие от последнего Нестерову удалось избежать внешних эффектов, фальши и пошлости. И не только благодаря высочайшему художественному мастерству, но и подлинности глубокого религиозного и гражданского чувства.
Посмотрите внимательно. Все фигуры, изображенные на картине, обращены к Христу. В их позах, в их облике, в выражении лиц — и поклонение, и немой вопрос, и надежда на спасение. Ближайшая к кресту фигура справа — коленопреклоненный Гоголь со свечой в руках, за ним — жена Достоевского, Анна Григорьевна, в ее руках — маленький голубой гробик, а за ней — Достоевский. Исследователям еще предстоит расшифровать религиознофилософский смысл картины. Мне же кажется, что он перекликается с тем настроением ужаса, предчувствия катастрофы и одновременно радости, мира и победного преодоления, которым проникнуты многие работы Нестерова, посвященные духовной судьбе России, в том числе и «Философы» (написана в мае 1917 года) — двойной портрет Павла Флоренского и Сергея Булгакова. Я подозревал, что эти картины связаны не только по духу, но и сюжетно.

Это подозрение неожиданно подтвердилось, когда в мое расследование включился Никита Струве, директор издательства ИМКА — ПРЕСС, известный специалист по русской культурре и ее неутомимый пропагандист. Я послал ему слайд — и вот по слайду он обнаружил на картине еще один образ. В правом верхнем углу Струве разглядел лицо, замазанное грубой зеленой краской, и узнал в нем Сергея Булгакова, изгнанного из России в 1922 году. Скрыл ли Нестеров это лицо, опасаясь преследований, что вполне возможно, или руководствовался иными мотивами — какими-то сюжетными поисками? Последнее тоже возможно, ибо идейный смысл картины, как мне кажется, связан с апокалиптическим видением будущего России, о котором писал Сергей Булгаков (в 1943, в год трагической гибели Флоренского в северных лагерях), вспоминая картину «Философы»: «Это был, по замыслу художника, не только портрет двух друзей, сделанный третьим другом», то было «духовное видение эпохи», художественное ясновидение… образов русского апокалипсиса по сю и по ту сторону земного бытия…

В.Шестаков.

Поиски «большого стиля», идеи возрождения монументального искусства были характерны для художественной жизни России последней четверти XIX века. Владимирский собор в Киеве—один из немногих памятников, где эти идеи времени нашли свое воплощение. В оформлении собора принимали участие многие художники: В. М. Васнецов, которому принадлежала ведущая роль, В. А. Котарбинскии, П. А. Сведомскин, Н. К. Пимоненко, М. В. Нестеров и другие.

Нестеров был приглашен А. В. Праховым, руководившим всеми работами в соборе, когда большая часть росписей уже была выполнена. Ему предложили написать по эскизам Васнецова фигуры святителей, а также разработать ряд самостоятельных композиций.

Первоначальный эскиз-вариант росписи Владимирского собора в Киеве.

«Рождество Христово»—одна из первых композиций Нестерова для Владимирского собора, которую сам художник считал наиболее удачной. Он сделал несколько акварельных повторении «Рождества», одно из них в подарок П. М. Третьякову. Эскиз из собрания Н. С. Аржаникова, по-видимому, отражает начальный этап работы над темой. Он отличен от самой росписи и от известных последующих вариантов. По сравнению с тонкой одухотворенностью эскиза, роспись выглядит более сухой и традиционной, стилизованной под византийские образцы. Если в эскизе атмосфера чудесной ночи передана скупыми средствами самой техники акварели, то в окончательном варианте Нестеров пошел по пути детализации, появились изображения цветов, ангелов, овец, возросла роль линейного начала.

За год до начала работы в соборе художник совершил поездку по Италии, где испытал сильное увлечение искусством кватроченто, особенно его привлекало творчество Филиппо Липпи, Фра Беато Анджелико и Сандро Боттичелли. И хотя в качестве образца для росписей ему были предложены византийские памятники, воспоминание об итальянских «примитивах» чувствуется во многих работах Нестерова в соборе и особенно в композиции «Рождество Христово».

О своем замысле «Рождества» художник в письме к В. Г. Черткову писал: «Композиция… выдержана в характере легендарных изображений на эти сюжеты… я попытался совместить торжество сцены с поэтической трогательностью ее» ‘

 

На «русских» торгах Sotheby’s в Лондоне, которые прошли 26 мая. установлен новый рекорд — к недлинному пока списку русских художников-миллионщиков (Борис Кустодиев, Иван Айвазовский, Владимир Баранов-Россине) прибавился Михаил Нестеро?  Его полотно «На земле покой» 1912 года продано за $1 млн.

На земле покой.   1912 год.

Картина пришла на Sotheby’s из чешской частной коллекции и практически неизвестна публике. На ней изображен молоденький монах или послушник, который играет на свирели; он сидит на берегу реки, в которой отражается белесое северное небо. Предполагается, что вместе с картиной «Лисичка» (три старца и лиса, которая выходит к ним из леса) из Третьяковской галереи она могла быть частью триптиха на евангельские строки.

 

—