Семашкевич Роман
Семашкевич Роман Матвеевич (1900-1937) — советский живописец и график.
Столичные музеи и частные галереи, обычно не ведающие, кто и что из них будет показывать в текущем сезоне, в этот раз словно сговорились — все, от Третьяковки и Пушкинского до Московского центра искусств и галереи «Ковчег», выставили графику. Однако осенний паводок акварели, туши и сепьи вовсе не означает, что у широкой публики внезапно пробудился какой-то особый интерес к этому виду искусства.
Просто музейщики и галеристы отмечают 100-летние юбилеи известных мастеров графики. Одних чествуют своевременно, других — с запозданием, третьих -даже с опережением.
Р.М.Семашкевич (1937) . Последнее фото перед расстрелом.
Открытие нынешнего сезона — Роман Семашкевич (1900-1937). Мало кто его знает. Что и немудрено. На творчество ему было отпущено всего семь лет: в 30-м он закончил Художественный институт, в 37-м расстрелян по решению «тройки». Большинство работ изъято из мастерской и уничтожено НКВД. Говорят, что донесли свои же, коллеги-художники. «Пропаганда фашизма и клевета на социалистический строй» — значилось в личном деле. То, что показал Московский центр искусств, -крохи из наследия Семашкевича. По темпераменту и таланту это был русский Модильяни и Утрилло — словно предчувствуя скорую гибель, он безудержно рисовал даже на салфетках, клеенках, обоях и простынях; по убеждениям — истовый коммунист, характер крестьянский с незлобивым юмором. Он хотел делать искусство современное и понятное народу, любил «наива» Пиросмани, репортажную фотографию Родченко и Лисицкого, легкий, «проволочный» рисунок, в путанице которого всегда угадывалось главное.
Трое за круглым столом. 1931 год.
Простодушное ёрничество по поводу советских бюрократов и пьянства в рабочих поселках, наброски с тех, кого увозили в «воронках», уготовили ему путь на Лубянку. Наивный не только в искусстве, но и в жизни.
По прошествии шести лет Третьяковка наконец-то отдала долг Льву Бруни (1894-1948) большой ретроспективой и выпуском каталога. Бруни — виртуоз рисунка, которого сравнивали то с японскими каллиграфами, то с непризнанными гениями Монпарнаса. Так, как рисовал Бруни, сейчас никто не может — школы он не оставил. Родина его не жаловала ни при жизни, ни после смерти. Выученика Петербургской академии художеств, потомка автора «Медного змея» Александра Бруни, Карла Брюллова и прославленного акварелиста Петра Соколова (Лев Александрович говаривал: «В моих жилах течет не кровь, а акварель») чурались соцреалисты; соратника Татлина, Клюна, Митурича и Хлебникова не зачислили в историю русского авангарда. Одни его считали формалистом, другие — безнадежным реалистом.
Бруни с его итальянскими корнями мечтал о фресках нового Ренессанса, а заказывали «Труд хлопкоробов» и «Китайских партизан». Можно сказать, медленно уморили постылой работой. Чтобы сравнить Бруни «для себя» и «на заказ», после Третьяковки стоит посмотреть плафон в Театре Красной Армии. Посмотреть и убежать.
Открытие нынешнего сезона — Роман Семашкевич (1900-1937). Мало кто его знает. Что и немудрено. На творчество ему было отпущено всего семь лет: в 30-м он закончил Художественный институт, в 37-м расстрелян по решению «тройки». Большинство работ изъято из мастерской и уничтожено НКВД. Говорят, что донесли свои же, коллеги-художники. «Пропаганда фашизма и клевета на социалистический строй» — значилось в личном деле. То, что показал Московский центр искусств, -крохи из наследия Семашкевича. По темпераменту и таланту это был русский Модильяни и Утрилло — словно предчувствуя скорую гибель, он безудержно рисовал даже на салфетках, клеенках, обоях и простынях; по убеждениям — истовый коммунист, характер крестьянский с незлобивым юмором. Он хотел делать искусство современное и понятное народу, любил «наива» Пиросмани, репортажную фотографию Родченко и Лисицкого, легкий, «проволочный» рисунок, в путанице которого всегда угадывалось главное. Простодушное ерничество по поводу советских бюрократов и пьянства в рабочих поселках, наброски с тех, кого увозили в «воронках», уготовили ему путь на Лубянку. Наивный не только в искусстве, но и в жизни.
Чтобы посмотреть мир искусств, нужно сделать над собой усилие и поехать в галерею «Ковчег» на выставку «Петербургская графика начала XX века». Ничего, что из Вологодской областной картинной галереи — тамошние вещи не так часто показывали, а поэтому они хорошо сохранились. Не примелькавшиеся на выставках работы Ап. Васнецова. Добужинского, Серебряковой и др. стоят выезда в галерею, расположенную в спальном районе.
Одних графиков чествуют по причине юбилея, других -просто так, по знакомству. У Пушкинского музея изящных искусств знакомец — не раз выставлявшийся на Волхонке итальянец Аттилио Стеффанони. Друг музея показал акварели, навеянные впечатлениями о нынешней Москве. Признаемся, что и бомжу такие мрачные виды столицы не пригрезятся. Такое ощущение, что маэстро по пути в Москву растратил запас итальянской акварели и писап просроченными красками ленинградской «Черной речки». Если что ему и удается, то это мостовая — серая. А ведь когда-то из Италии к нам приехал Бруни.
Михаил Бодеc
Чебоксары. В Чувашской художественной галерее долгожданная неожиданность: «Всадник» Романа Семашкевича. Самородком, а то и чем- то вроде «чудика» считали его — выбивался из рамок привычного, не знал внутренних запретов. Образы его осаждали, и, нетерпеливый, делал азартно, с безоглядной щедростью фантазии и неутраченной наивностью по несколько холстов кряду. День-деньской не отрывался от палитры, чтобы «петь, как птица» о сказочном, в острых соцветиях, мире.
Всадник.
Художника Романа_Семашкевича забыли сфотографировать в тюрьме в день ареста, как положено было по инструкции. Это «нарушение» исправили спустя 50 дней, перед расстрелом. Ему было 37 лет. И год был 37-й…
Об этом мне рассказала постоянная его натурщица, персонаж многих его картин — Надежда Мироновна Васильева. Короткое время — жена и почти шестьдесят лет — вдова…
— Как же вам удалось определить время фотосъемки? — наивно поинтересовался я.
— А очень просто. Арестовали-то его на моих глазах 2 ноября, он был чисто выбрит. На фото же он в бороде.
Впрочем, фотографию мужа (как и полную информацию о его судьбе) КГБ вручил ей после многолетней и бесплодной пере-
писки лишь в результате вмешательства корреспондента «Известий». До того была только издевательски куцая справка о реабилитации «за отсутствием состава преступления». Кстати, ни на одном из четырех допросов виновным он себя так и не признал, что просто удивительно по тем временам: мало кто мог выдержать пьгтки.
При аресте у Семашкевича вывезли около двухсот картин, все они бесследно исчезли. Разворовали? Уничтожили? Распродали, как значится в официальных документах?
Уводят арестованного. 1932 год.
И тем удивительнее держать в руках художественный альбом живописи и графики Р.Семашкевича, составленный вдовой: считанные работы сохранились у нее, в Третьяковке, в Государственном Русском музее, в некоторых провинциальных музеях и у коллекционеров…Сам по себе факт появления этого издания — уже чудо. То есть издать можно все, что угодно, были бы деньги. А где взять их вдове с нищенской пенсией? Что-то выделило Министерство культуры, откликнулись Центр современного искусства Сороса и фонд Александра Солженицына. И на этом фоне нельзя без горечи вспомнить, что из Российского фонда культуры даже не ответили на письмо, а в Театральном музее им. Бахрушина и вовсе попытались получить с него деньги за право сфотографировать случайно оказавшиеся в их запасниках шесть картин. Правда, после звонка из редакции директор музея решил эту проблему бесплатно…
Судьба, казалось бы, сделала все, чтобы паренек из семьи белорусского крестьянина, где воспитывалось 16 (!) детей, оказался «забытым» художником. И это после того, как, по словам Т.Мавриной, «он был мечтой коллекционеров». В 20-30-е годы он был заметным участником одиннадцати групповых и шести персональных выставок (любопытно, что последняя из них, в 1936 г., состоялась в Центральном клубе НКВД..).
Кое-кто поощрительно называл его самородком, сравнивал с Пиросмани. Но «самородок» окончил белорусскую гимназию и художественную студию в Вильно, Витебский художественный техникум по классу скульптуры и живописный факультет ВХУТЕИНа.
Энтузиастки. 1931 год.
О его творчестве еще напишут, видимо, искусствоведы. Может быть, кто-то опять назовет его, как и в 30-е годы, формалистом. Но, на мой непросвещенный взгляд, нет ничего более реального, чем его «Долина реки Громатухи. Алтай», «Всадник на белой лошади», «Мужчина с трубкой», «Белые цветы» Жаль только, что прекрасные репродукции в альбоме, изданном «Галартом», увидят считанные люди — тираж всего 1500 экземпляров.
А его вдова Надежда Мироновна уже собралась брать новый барьер: хочет организовать выставку графики мужа в Музее изобразительных искусств им. А.С.Пушкина. Да помогут ей Бог и директор музея Антонова!
Макс Хазин.
Бесследно исчез репрессированный в 1937 году Роман Семашкевич, ученик Древина. При конфискации имущества забрали около четырехсот произведений живописи. Случайно уцелел чемодан с графикой и несколько холстов. Но что за графика, какие холсты!
Глядя на эти работы, понимаешь всю невосполнимость потери и этих работ, и самой: художника, которому стукнуло всего-навсего тридцать семь лет и одержимость в работ могла сравниться только с его громадным талантом. В 1931 году начался период наибольшей творческой активности Семашкевича, оборванный шесть лет спустя. Он был незаурядным человеком и своеобразным художником. Знавший его живописец Л.Н.Корчемкин хранит о нем очень живые воспоминания:
«В поисках путей создания нового искусства грибы возникали и рассыпались многочисленные общества и ассоциации; манифесты, декларации, программы и уставы… Среди всего этого шумного многоголосого хора совсем особняком стоял Роман Семашкевич. Его самобытный гений шел собственной, ни на кого не похожей дорогой. Причиной этому были не гордость, не заносчивость или непримиримость. Напротив, он был добр, простодушен, общителен и даже смешлив. Просто его огромное необузданное дарование не укладывалось ни в одну из предлагаемых программ. Творчество его было безграничным, свободным и непредсказуемым. Так, один из его пейзажей мог чем-то перекликаться с Дюфи, а другой смотрелся как классический Рюнсдаль. Но это было отнюдь не отсутствие твердой собственной концепции. Формально у Семашкевича было законченное высшее художественное образование, и он был, конечно, сыном своего времени, но школа не тяготела над ним, и его самобытный бурлящий избыток темперамента выплескивался наружу в самых неожиданных формах и образах, и в то же время он всегда оставался самим собой. Кряжистый, крепко скроенный, с наружностью и упорством крестьянина, он работал не покладая рук. Он работал запоем, работал как одержимый, не зная отдыха. Вся жизнь для него былa сосредоточена в живописи. Мастерская его была завалена тысячами холстов и картонов. Он щедро раздаривал свои работы друзьям и поклонникам. Он не искал почестей и славы. Он был бессребреником. Это был ни с кем не сравнимый художник. Описать словами его творчество невозможно. Сила воздействия его холстов была неотразима, Решительность, абсолютность, безусловность его художественных концепций захлестывали и покоряли без остатка» .
В. А. Тиханова.
Пейзаж с деревом. 1937 год.
