Корин Павел
Павел Дмитриевич Корин (1892-1967) — русский советский художник, портретист, монументалист. Родом из города Палех Владимирской области. Учился в Училище Живописи, Ваяния и Зодчества.
Одноэтажный старомосковский особнячок между Большой и Малой Пироговской — дом Павла Корина. Сейчас здесь — мемориальный музей-мастерская Павла Дмитриевича Корина, филиал Третьяковской галереи. Произведения Павла Корина попали в галерею еще в 1927 году. Сейчас в Лаврушинском переулке много его картин, рисунков. Он навсегда вошел в Третьяковскую галерею, и она сама вошла в его дом.
И хотя мастерская Корина стала музеем, все а доме — живое, немузейное. Здесь не гаснет очаг домашнего уюта. На стенах в гостиной — акварели, написанные Павлом Кориным в Италии, в Палехе — родном его селе. Над старинным диваном — портрет молодого Корина кисти его учителя Михаила Васильевича Нестерова. В черной рубашке, с палитрой в руке, он смотрит куда-то в сторону — весь захваченный творчеством. Лихорадочно горят его глаза, огнем пылают краски на палитре. «Вдохновение» — так хочется назвать этот портрет.
В гостиной за большим круглым столом, в уютных креслах, обитых зеленым штофом, сиживали многие выдающиеся люди: писатель Алексей Николаевич Толстой, артист Василий Иванович Качалов, архитектор Алексей Викторович Щусев, художники Рокуэлл Кент, Диего Ривера, Давид Сикейрос... Многие считали за честь побывать у Корина. Больше всего поражает библиотека. Сотни томов в кожаных переплетах с золотым тиснением, книги, которыми мог бы гордиться любой библиофил.
В доме Павла Дмитриевича Корина все дышит искусством. В каждом предмете — вкус мастера, его художественное чутье, тонкое понимание им красоты и благородства вещей. Этот мир созвучен творческим исканиям Корина. Человек, живший здесь, мог сказать: «Мое искусство должно быть духовно-титаническим. На высоте духа!»
С. Разгонов
Мир искусства не скуп на парадоксы. Музыкальный авангард подарил искушенному слушателю произведения без единого звука. Авангард художественный приучил любоваться зияющей пустотой висящей на стене рамы. Впрочем, и тут и там всегда предполагался некий Смысл, а значит, были те, кто претендовали на его постижение, устраивая овации создателям неведомых шедевров.
Гораздо чаще, к сожалению, неотесанная глыба мрамора или нетронутая стопка листов нотной бумаги — лишь свидетельство несозданного, памятник Творческого Несвершения. При жизни Павла Дмитриевича Корина перед огромным, восемь на семь метров, цельным куском холста, аккуратно натянутым и тщательно загрунтованным, не было слышно похвал и аплодисментов. Шли годы, а холст оставался нетронутым, становясь мало-помалу неким символом судьбы художника.
…Мальчик из Палеха был трудолюбив. Именно усердие не позволило ему на первых порах затеряться среди других потомственно-даровитых одногодков, получивших занятие иконописью как главное наследство. И вот он уже в Москве, в иконописных мастерских, а через некоторое время — в учениках у самого Михаила Васильевича Нестерова.
Дневник Корина отразил мучительные внутренние процессы тех лет. Сколь ошеломляющим было «открытие» того, что «кроме художественного ремесла на свете есть искусство»! Что было делать? «Обдирая кожу, вылезал я из иконописи».
Природа наградила его даром ученичества. Корин сам отмерял себе сроки, сам выбирал эталоны. Годы на анатомический театр, на копии с любимых мастеров, на беспримерные походы по старым русским городам, где Дионисий и Феофан Грек. Полуголодное существование, случайные заработки, позже — нелегкий хлеб реставратора. Первые самостоятельные работы появляются, когда художнику тридцать три. «Вечный» ученик сразу признан зрелым мастером; его картины приобретены Третьяковской галереей.
Дальше — признание и снова труд. Именно тогда, по словам жены художника, у Корина родился замысел Картины. Среди безоглядного строительства светлого будущего он задумывает писать «Реквием». На похороны патриарха Тихона (1925 г.) со всей былой России собрались «калики перехожие, странники», «вылезли изо всех щелей замшелые схимники». Острым чутьем художника Корин прорицает: «Написать все это, не дать уйти! Это — реквием…»
Реквием. Эскиз общей композиции. 1935-1939 годы.
И начинаются этюды. Модели для Картины он собирает буквально на улице. Некоторых приходится караулить, чтоб не сбежали, иных — обкладывать тряпками с бензином из-за чрезмерной вшивости. Столетний старик. Грязный безногий нищий. Отец и сын плотники… Этюды выходили такими, что вскоре о них заговорили все московские любители живописи.
Волна слухов докатилась до М. Горького. Писатель лично посетил мастерскую Корина и после просмотра картин назвал его искусство «настоящим, здоровым и кондовым». Похвалой дело не ограничилось. Знакомство с Алексеем Максимовичем обернулось для художника давно желанной поездкой в Италию. Контракт со «Всекохудожником» давал средства и возможность сосредоточиться на Картине. Горький, одобрив замысел, тонко посоветовал сменить название на «Уходящая Русь». Его усилиями был заказан и нужный холст. Он же предложил Корину написать свой портрет, чтобы «оправдать» пребывание художника за границей. Портрет удался, и после Павлу Дмитриевичу довелось писать Качалова и Сарьяна, Коненкова и Нестерова, А. Толстого и Жукова.
Портрет художника М. С. Сарьяна. 1956 год.
Портрет скульптор С. Т. Конёнкова. 1947 год.
Портрет художника М. В. Нестерова. 1930 год.
Портрет А. Н. Толстого. 1940 год.
Портрет артиста Л. М. Леонидова. 1939 год.
Портрет итальянского художника Ренато Гуттузо. 1961 год.
Портрет пианиста К. Н. Игумнова. 1941-1943 годы.
А что же Картина? Со смертью Горького ее пришлось отложить. Едва удалось отстоять этюды, которые ему пришлось выкупать (!) у «Всекохудожника», отказавшегося финансировать дальнейшую работу и требовавшего сдать все, что уже сделано. Это была открытая травля. Двадцать лет художник брался за любые заказы, давал уроки, чтобы расплатиться за собственные этюды, без которых не могла быть написана Картина. Помимо всего прочего, Кориных едва не выселили из флигеля…
Первая персональная выставка Павла Дмитриевича состоялась по случаю его семидесятилетия. Успех был огромный, посетителей масса, стояли очереди. А старый художник, наслаждаясь так поздно пришедшей славой, все еще верил, что приступит к своей Картине, что если не допишет до конца, то хоть рисунок осилит, «холст испачкает». Через несколько лет его не стало.
Александр Невский. Мозаичный плафон станции метро «Комсомольская».
Он оставил нам великолепные монументальные портреты, дом-музей с коллекцией мебели, икон и картин, мозаики станции метро «Комсомольская-кольцевая» и витражи «Новослободской». И просторный загадочный холст, спутник почти всей творческой жизни, мистический двойник его написанных картин.
«Всему дана двойная честь:
быть тем — и тем. Предмет бывает
тем, что он в самом деле есть,
и тем, что он напоминает».
В Московском мемориальном музее Корина (ныне — филиал Государственной Третьяковской галереи) эти образы вызывают неподдельный и все растущий интерес, как соотечественников художника, так и иностранных посетителей музея. Пожалуй, этот интерес объясняется не столько живописным мастерством, хотя оно очевидно, сколько, характером самих образов коринской эпопеи. Современного зрителя, столь многоопытного и искушенного, потрясает высочайший психологизм персонажей и удивительная концентрация духовности. И вот, постигший суетную мудрость XX века, зачастую изверившийся, наш современник застывает у полотен и, завороженный, может быть, впервые так остро ощущая многоликость человеческого бытия, стремится вобрать в себя частицу той глубокой духовной мощи и нравственной силы, которой наполнены эти образы.
Высокий профессионализм и реалистическая манера живописи делают героев коринской «Руси» поразительно живыми. Это люди удивительной неподдельности и открытости, их сила духа не подавляет, скорее наоборот: являя собой молчаливый пример настоящего человеческого достоинства, они побуждают и зрителя распрямиться и призывают к духовной собранности и мужеству. Не случайно в печальные для России 1930-е годы повторно посетивший Павла Корина, уже обреченный, Н.И.Бухарин произнесет: «Павел Дмитриевич, извините, но я чувствовал необходимость побывать еще раз у Вас, еще раз глянуть на Вашу «Русь»… чтобы обрести силы к возможному грядущему…»
…Под большинством полотен стоят даты тех страшных для России лет: 1930, 1931, 1933, 1935 и, наконец, 1937! И когда это замечает современный посетитель музея, его изумление еще более возрастает. Вопросы возникают одни и те же: кто эти люди, где их Корин увидел, как создавался цикл?
Увидел их Корин весной 1925 года на похоронах патриарха Тихона. Патриарх умер в своей московской резиденции, в то время — Донском монастыре. Это событие — смерть первоиерарха русской церкви — вызвало массовое паломничество к одру умершего. По всем дорогам к Москве, к стенам Донского монастыря потекли полноводные людские реки. Трагического обличия, безмолвно, день и ночь шла и шла эта Русь. Побывали там и писатели, и композиторы, и художники — все те, кто мог осознать значение происходящего. Среди художников оказался искренний певец этой духовной, или, как он сам ее называл, «Святой» Руси — Михаил Васильевич Нестеров. А с ним неизменный спутник и уже к тому времени самый близкий друг — Павел Корин. Оба — и ученик, н наставник — смотрели на это шествие глазами философов, сознавая, что присутствуют при последнем, столь неожиданном и массовом явлении, казалось бы, давно ушедшей и вдруг появившейся снова из тьмы веков Руси паломников, калик перехожих, схимников и монахов.
Схимница из Вознесенского монастыря.
Молодая монахиня. Фрагмент.
Схимница из Ивановского монастыря.
Схиигуменья (матушка Фомарь).
Эта Русь, волею судьбы просуществовавшая на земле тысячелетие и за это тысячелетие не изменившая ни единой черты своего духовного лика, в новых исторических условиях была обречена. И уходила, зная, что уходит навсегда, но предпочитая уйти, исчезнуть нежели изменить своей сути. Корин видит, как эта самая Русь, в огромном большинстве своем убогая в повседневной жизни, в эти последние, трагические для нее, но одновременно звездные мгновения проявляет всю силу характера. Она, эта Русь, и уходила по-русски, являя самим своим уходом знак вечности.
Стоит ли удивляться, что у художника с таким философским складом ума, каким наделен был Павел Корин, возникло острое желание запечатлеть столь величаво-трагический исход, сохранить для будущих поколений образы и характеры этих людей.Нужно представить себе ситуацию в России тех дней, чтобы понять трудности художника, задавшегося подобной целью. Но самой большой проблемой оказалась проблема позирования, Как .уговорить паломника или монаха постоять перед мольбертом в Москве 1930-х голов?! За советом и помощью Корин приходит к своему другу и наставнику Михаилу Васильевичу Нестерову. Михаил Васильевич готов помочь и рекомендует Корина своему знакомому, одному из живших тогда в Москве уже на покое иерархов русской церкви — митрополиту Трифону. Митрополит Трифон, в миру князь Борис Александрович Туркестанов (или Туркишвили), принадлежал к древнему княжескому грузинскому роду, а по матери — к роду Нарышкиных. Человек, получивший блестящее светское образование, огромного благочестия, непревзойденный проповедник, он снискал огромную популярность и любовь среди верующих. Вся тогдашняя православная Россия уважала и чтила его. Митрополит Трифон принимает Павла Корина и соглашается позировать. Правда, сославшись на некрепкое здоровье, больные ноги и преклонный возраст, — всего лишь на четыре сеанса. В очень трудных, напряженных условиях за отпущенные ему эти четыре сеанса мастер написал лишь голову иерарха. Все остальное, — прекрасно найденное для психологической характеристики митрополита — огненное пасхальное облачение со всеми атрибутами, — Корин будет писать и прописывать уже с манекена. Вот откуда некоторая диспропорция в изображении модели. Но главное было достигнуто. Образ митрополита Трифона был запечатлен и вполне удался.
Митрополит Трифон.
Впоследствии, посещая московские храмы, и находя там тех, кого он видел у одра умершего патриарха весной 1925 года, и приглашая этих людей позировать, мастер, как правило, слышал в ответ то мягкий, то категорический отказ: «Не Божье дело, сынок! Не пойду, не стану!» И тогда художник говорил: «Не отказывайтесь! У меня ведь сам владыко Трифон стоял. Увидите — станете!» Понятно, что такие слова воспринимались этими людьми уже не просьбой, но почти приказом. И отданным не безвестным художником, но тем, кого уважал сам владыко Трифон! Когда же просьба художника подкреплялась обещанием поделиться тем немногим, что он мог оторвать от собственного семейного стола (а расчет шел буквально на пакет пшена, бутылку подсолнечного масла) — то дело ладилось и они сговаривались. Но и это не упрощало работу; даже желая позировать, натурщики стояли плохо, не отдавая себе отчета, что с ними творят, зачем все это. Быстро угасали глаза, обмякали тела, теряли одухотворенность лица. Стремясь поймать образ, Корин укорачивал сеансы до 20-30 минут. И таких сеансов бывало пять — шесть, иногда доходило и до десяти.
Сельский священник (о. Алексий).
Может быть, именно из-за этих жесточайших условий, недостатка времени для работы с натуры галерея портретов «Реквиема» растет очень быстро.
Одновременно ширится молва о художнике Павле Корине. К нему в мастерскую стремятся попасть многие. Летом 1930 года уже не в Москве, даже не в России, но далекой Италии, в Сорренто услышит имя Павла Корина Алексей Максимович Горький. И тогда же примет твердое решение: непремено вернувшись в Москву, посетить мастерскую художника. Этот день наступает. 3 сентября 1931 года Горький приехал к Корину. Увидев уже многочисленные образы «Реквиема», потрясенный, покидая живописную мастерскую Корина,произнес: «Послушайте, Корин да вы настоящий, большой художник, и Вам есть что сказать. Вы накануне создания великого, эпопеи. Это чувствуется. Смотрите же, Корин,непременно напишите!…»
С этого момента Алексей Максимович берет живописца под свое noкровительство. Вскоре, по совету Горького Корин изменит название эпопеи: вместо «Реквиема» — «Уходящая Русь». Тем самым писателю удается в какой-то легализовать грандиозное дело художника. Понимание и забота Горького позволяют Корину трудиться над темой «Реквиема» в течение пяти лет — вплоть до смерти самого писателя. С уходом из жизни Алексея Максимовича, положение живописца осложняется, быстро исчезают условия, необходимые для продолжения и завершения работы над эпопеей. Последний образ «Уходящей Руси» помечен 1937 годом. Это огромный, в рост портрет митрополита Сергия, тогдашнего местоблюстителя патриаршего престола.
Митрополит Сергий.
На этом величественном образе известнейшего иерарха стоит остановиться подробнее не только из-за того, что ся достойно завершает грандиозную галерею образов «Уходящей Руси» (по размерам — это один из двух наибольших этюдов, которые сам художник называл «басы-профундо»), но и ради напоминания нашим современникам всей значимости Сергия в истории русского православия и в истории нашего Отечества.
Этот иерарх возглавил русскую церковь сразу после кончины патриарха Тихона и оставался во главе ее вплоть до 1944 года. Уже этот факт говорит о его мудрости и недюжинных дипломатических способностях. Сейчас, наверное, уже не осталось людей, которые могли бы свидетельствовать, что это был человек, от которого буквально в первые часы войны Сталин получил моральное ободрение.
Тогда же митрополит написал свое знаменитое «Обращение к православной пастве России», в котором призывал «верных чад» русской церкви помогать воинству российскому в одолении страшного врага. Кстати, известный абзац из этого обращения, вместе с «братьями и сестрами» прочтет Сталин в памятном своем выступлении 1941 года. И фактически из рук этого иерарха советское командование приняло танковые бригады, названные именами русских богатырей: «Илья Муромец», «Добрыня Никитич», «Алеша Попович», полностью оснащенные на средства, собранные верующими.
Образ митрополита Сергия — один из немногих, в котором мы имеем возможность узнать конкретное историческое лицо, послужившее натурой для художника. В большинстве же случаев нам неизвестны люди, позировавшие Корину. Сам художник на этот обычный (и самый частый) вопрос отвечал уклончиво и односложно: «Живые люди, когда я их писал». Мало того, такое, в общем-то, естественное любопытство вызывало у него обычно легкую досаду, ибо подобная конкретизации образов лишала их философской осмысленности: недаром сам Корин называл свои этюды типами: «Молодой иеромонах», «Слепой», «Отец и сын», «Нищий» и так далее. Портрет митрополита Сергия одна из немногих персонифицированных работ мастера, и вместе с тем последняя в цикле образов «Руси уходящей».
Двое. Иеромонах Митрофан. Фрагмент.
Единственное, над чем Корин позволял себе размышлять и работать, вновь и вновь возвращаясь к теме «Руси», это разработка эскиза общей композиции. Под эскизом стоят даты: 1935-1959 -свидетельство того, что перед нами плод размышления всей жизни художника. О серьезности и грандиозности композиции свидетельствует и тот факт, что она строится для интерьера основного когда-то храма России — Успенского собора Московского Кремля.
Внимательного зрителя, изучающего общую композицию, несомненно озадачит воздетая огромная рука протодиакона. Ведь это жест, которым не оканчивается богослужебное действо, оно им предваряется. И в то же время художник восстанавливает первоначальное название эпопеи: «Реквием», то есть исход, последнее шествие. Как это совместить и сопоставить — «Конец» и «Начало», исход и предварение? Недоумение охватывает нас, — но не их, предстоящих нам на холсте. Ведь эти люди именно в конце видят начало, в окончании временного — начало вечного.
Еще одна загадка картины — это триумвират первосвятителей-патриархов.В каждый определенный исторический момент такая фигура может быть только одна, а на полотне их три. И образ каждого тщательно прописан, и мы узнаем в центре патриарха Тихона, умершего в 1925 году, справа от него — патриарха Сергия, умершего в 1944 году, а слева -преемника Сергия — патриарха Алексия, умершего в 1970 году. Перед нами как бы живая история русского православия XX века. Но самое удивительное то, что Павел Корин в 1935 году в образе рядового 25-летнего иеромнаха Пимена (Извекова) прозрел четвертого и поставил его на передний план! Это — фигура современного патриарха Пимена. Заметим, что уже на соответствующем этюде как бы живописным фоном для этого иеромонаха является фигура епископа, судя по панагии на груди.
И последнее. Это фигура митрополита Трифона. Он и в действительности был невеликого роста. На этюде он еще ниже. И вот, перенося этот персонаж в композицию, Павел Корин не только сохраняет ту телесную приуменьшенность, он усугубляет ее, доводя до гротеска. Ставя митрополита рядом с гигантом протодиаконом, он акцентирует его небольшую фигуру цветом, сохраняя пасхальное огненное облачение] Выделяя митрополита тоном и положением, мастер делает его стержнем колоссальной людской стены. Ведь если попытаться погасить этот факел, то неминуемо потухнет и обрушится огромная людская стена. Она немыслима без фигуры Тихона. Вот, пожалуй, тот аллегорический ключ, с которым следует подходить к раскрытию замысла живописца. Человек у Павла Корина — это всегда победа силы духа над плотью.
Архиепископ Владимир.
Недавно в экспозиции музея появился еще один мощный образ. Очевидные живописные достоинства выделяют его даже среди самых значительных образов «Руси». В сумрачном интерьере храма или молельни, слегка склонив голову, стоит фигура в архиерейском облачении и митре. Неведомо откуда бьющий сверху луч света выявил детали облачения: каменья митры, фигурную рукоять и драгоценную обнизь посоха. Над плечом иерарха и за его фигурой, в зыбком свете многочисленных свечей н разноцветных лампад, угадывается строгий образ Спаса оглавого. У опущенной правой руки иерарха изображено кадило с тлеющими углями ладана. Когда всматриваешься в этот образ, невольно возникают ассоциации с полотнами гениального голландца Рембрандта Ван Рейна: тот же неведомо откуда бьющий, почти мистический луч света выхватывает из сумрака и заставляет заиграть драгоценности, ризы, таинственно оживляет человеческий лик, чтобы он в странном полусвете-полумраке явил всю сложность человеческой натуры — «жертвы демонов, но постоянно стремящейся к совершенству…»
По свидетельству жены художника П.Т.Кориной, сам Корин почти никому не показывал этот этюд, отговариваясь тем, что вещь не закончена, лицо иерар ха не прописано, хотя сегодня становятся ясными подлинные причины мнимого небрежения мастером своим творением. Во-первых, этот лик а перед нами именно лик, а не лицо — не нуждается в прорисовке — он уже есть. Во-вторых, пере нами не просто образ, портрет какого то духовного лица, но портрет духовности, как таковой, и притом такой концентрации и силы, что аналогии можно найти только в иконе. Именно поэтому вероятно, имя картины — «Уходящая Русь» — стало вынужденным в те нелегкие времена, когда для прославлени духа истинно русского характера необходимо было хотя бы формально признать эти черты уходящими.
Те, кто знал Корина, знали и то, чт он не верил в уход, исчезновение духовности. Всем памятно его страстное утверждение: «Русь была, есть и будет. Всё ложное и искажающее ее подлинное лицо может быть пусть затянувшимя, пусть трагическим, но эпизодом в истории этого великого народа». Вот почему ныне, когда наступило время прозрений и итогов, образы его эпопеи, быть может, нужны людям, как никогда.
Вадим Нарциссов. Журнал «НН».
