Иванов Виктор
Виктор Иванович Иванов (1924) — народный художник СССР. Окончил Московский художественный институт им.Сурикова.
В Ясной Поляне Иванов рисовал могилу Толстого. Маленький холмик…
Когда художник был в Египте, его повезли смотреть пирамиды. Раньше ему казалось: подумаешь, навалили груду камней — и все дела. Оказалось, не все. Одухотворенной силой и дивной красотой повеяло от древнего сооружения … Толстой незримой пирамидой возвышался над своей скромной могилой. И, рисуя ее, художник помнил замеченное им: всяк у холмика, под которым лежит великий писатель, становился скромнее, не съеживался, а как бы разрушал то претенциозное здание, которое возводил вокруг своей жизни. Природа стояла у могилы и тишина.
Портрет матери.
Каким быть художнику?
Каков он есть?
— «Припомаживаем»,— говорит Иванов. И звучит в этом слове сокрушительное презрение к портретам салонным, к изображениям подобным искусству. Кто не знает, что есть художник времени и художник на время. И не всегда первый процветает. К сожалению, процветает и второй, временщик, угодник дурного вкуса. «Припомаживаем»,— повторяет Иванов. И звучит в его словах грусть.
Иные критики в 60-е годы обвиняли его картину «Семья. 1945 год» в искажении действительности. Что и говорить, показан небогатый быт, скудный обед. Да и лица отнюдь не бравурны. Но ведь какие трудные и несытые были послевоенные годы. В картине суровая величественность времени. Мать, отец-фронтовик, дети за столом. Это проводы войны. Еще машет она, отдаляясь, пахнущая гарью и кровью, своим черным крылом. Мужественно исстрадавшееся лицо женщины. На лицо отца война наложила свою руку — ее глубокие морщины отпечатались на лице солдата. Обедают многое пережившие люди. Но это обедают победители.
Но прежде чем написать такую картину, Иванов пережил трагедию. Был близок к отчаянию.
Вот он окончил институт, начал работать, и сомнения одолели его. Видел перед собой безрадостную перспективу
: быть ремесленником, художником-оформителем, то есть оформлять заданные, уже сформулированные кем-то идеи,картина как бы начерно уже была готова, ее следовало лишь завершить. «Большего не требовалось». Иванов уже видел устоявшимся художником и лихорадочно искал выхода: «Не.побоюсь сказать — воскресения». Путь к спасению своему он определил так: «Художник — тот, кто идеи своего существа находит сам в соприкосновении с жизнью». И он «вернулся к самому себе. Взял и уехал на станцию Шелухово в рязанскую губернию. С Рязанщины у Иванова мать. И он говорит о материнском начале, о материнской силе, которые привели его на землю его детства: «я рязанский». Деревня тогда была с ним, и в памяти отводился ей заветный уголок… Вышел из поезда и огляделся. Может быть, ждал возвращения ощущений мальчишеской поры — той прежней радости воздуху, фыркающей лошади, предвкушению поля и сада. Не было этого.Дождливая весна затянула небо свинцовым пологом. Чернели тополя. Всёё дышало напряжением обновления. Природа словно приглашала его принять участие в долгом и трудном процессе освобождения земли. Тогда он вынул альбом и начал рисовать — то «что видел и чувствовал». Ему казалось тогда: что-то он задолжал этому краю. И пришла пора сторицей возвращать долг. С той поры он приезжает сюда ежегодно. Художник живёт, пока он ищет: в природе, в людях, во времени. Хорошо, если он знает, что он ищет. и совсем замечательно, если он уверен, что искать надо именно здесь. «Отрезал прошлое и запрятал в себе извечный вопрос: зачем? Искал новые традиции и не искал необычности.
Здесь на рязанщине он родное проявлял и родились картины «Гость пришёл», » На покосе. В шалаше», «Семья.1945 год», «Молодая мать», одни из тех. которые положили начало так называемому «суровому стилю». А почему он был суровый? Потому что на жизнь открытым и честным взглядом смотрел человек, пусть не воевавший, но живший в тылу у фронта, недоедавший и знавший нелегкий труд. Сурова ли правда?
А какое неостановимое силовое усилие, какая фантасмагория рабочего движения я «Уборке картошки». Картину эту в свое время не хотели даже отпускать за рубеж, на выставку: де, неверно могут истолковать там образ советского человека. А вышло наоборот—образ привлек внимание своей мощью. «Странное дело,— говорит Иванов,— еще есть люди, которые не понимают, что уровень соперничества наших систем в области культуры сейчас совершенно другой. Нашу силу меряют человеком, его духовностью. Если я нарисую в картине телевизор, этим никого не удивишь…»
И вот мы видим работу — пляс, работу—пантомиму, работу — своеобразную демонстрацию достоинства и силы («В Рязанских лугах»). «Здесь, в лугах, родилась у меня художественная идея счастья». Колхозницы на покосе «С спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях…» совершают обряд радостного труда. Грабли у них в руках, как белые высверки, некие ритуальные предметы.
Дивен человек на картинах Виктора Иванова. «Трижды человек дивен бывает: родится, женится, умирает».
Человек родился — и это уже праздник. Зрелище обычное: женщина кормит новорожденного, мужчина обедает за столом («Родился человек»), Но сколько охранительной ласки в ее руке. А с каким искусством дите запеленуто. Иванов ходил в роддом почти ежедневно и наблюдал — это оказалось так сложно, так необычно. Ему хотелось к тому же, чтобы от фигурки запелеиутой какая-то связь к мумии протягивалась, и даже к солдатским портянкам. Человек родился, и празднично рдеет вокруг красный цвет. Край занавески — блик красного в чашке на столе — красный свет облегает фигуру женщины (платье), отражается в одеяле, отсветы в мягко-коричневом свечения табуретки…
…И думает Виктор Иванов об одаряющем жеиском взгляде. Вот ты, прохожий, идешь деревенской улипей, я на крыльце женщина стоит, совсем тебе незнакомая. Но таким взглядом одарит — что станешь ты как чумной, взвихрится душа твоя. и в сердце проснётся томление сладкое. И пронесёшь ты в себе таинство этого взгляда через десятилетия своей жизни. Может так и родилась картина «На крыльце». Три женщины на крыльце, что три грации. Три иконописных лица. Три силы — клубящаяся в себе, прорывающаяся сквозь потупленный взгляд — сила тёмная (платок темный на ней, и кофта, кипучая, обжигающая; сила гордая, прямо глядящая, вспыхивающая, и, наконец, сила вспоминающая, угольями тлеющая, а вспыхнет ли пожаром, бог весть… Мать ли это двух красавиц, сестра ли( старшая… Их лица высветлены, а ее фигура в тени, отступившая она в глубь жизни, отдаляющаяся. Реальная лирическая повесть, а ведь а сказочное в ней есть.
«Искусство, не воплощающее женский образ,— говорит художник, — несостоявшееся» Много на женщине лежит: родить, сохранять семью, трудиться. Большая нравственная ответственность». В его творчестве часто встречается образ матери. Это и совсем молодая женщина, приветливо улыбающаяся своему счастью у зыбки, и, как в картине «На Оке», образ обобщенный, символический. Плавится, пластается в лугах река, а на одном из холмов над ней женщина кормят — грудью и насыщает светом своей жизни, светом окружающей природы малыша. Спокойно н торжественно совершается это действо, в котором принимает участие вся земля. Люди вырастают из природы, думает Иванов. Обстоятельства так или иначе способствуют или замедляют рост, но питает их соками природа. Когда художник работает над картиной, одновременно пишет пейзажи. Видение родной природы помогает ему.
«Миры кончаются»,— говорит Иванов. И в словах этих, пожалуй, не печаль — уважение, понимание огромности человеческой жизни, феномена ее явления. Словно горел-горел яркий факел да и погас, а на земле на какое-то время стало темнее. «Старики — сосуд, который годами наполнялся великим содержанием». Перед нами портреты старых людей — рязанских односельчан Иванова. «Я вхож в любой дом — горько у них или радостно». Гордо и прощально вознес свою голову Егор Тихонович Афонии, деревенский Сократ. Всю значительность своей жизни несет Никанор Агафонович Туркин. Излучает приветливую радость и любопытство Пелагея Ивановна Лукашина. Воеводствует Дарья Ивановна Пимкина.
— Я ему завидую.— говорит Иванов о Михаиле Александровиче Угадчикове. Добрым теплом веет от этой картины, красотой сбереженной. Сидит под раскидистой яблоней старый солдат, ветеран Гражданской. Среди листвы краснобокие яблоки над ним сияют. он вырастил этот сад. Пчёлы в ульях мёд копят. Это он за пчёлами ухаживает. Рядом с ним внучка сидит. Это её жизнь оберёг солдат. Жизнь продолжается но не сама. Угадчиков — садовник жизни.
А Евдокия Васильевна Мигачева — и как премудрая праматерь человечества, и как добрая баба-яга. Вышла из-за деревьев, сильные руки на своей клюке сложила, опираясь, и смотрит на все наши деяния ласково, очень старая очень странствующая. «Ну как вы тут,— спрашивает,— как живете-можете…» Одновременно и здравствуется, и прощается с нами.
Сердце без тайности — пустая грамота». Перед нами люди, не таящие ничего от нас н в то же время с тайностью своего достоинства, которая заставляет нас вглядываться попристальнее: а что это они так просто, но гордо несут свою стать? И мы накрепко запоминаем энергичное, в страстях лицо Ивана Артемова или спружинившееся в поисках ответа, с романтическим надрывом лицо Николая Лемешева.
«Пишу торжественные парадные портреты»,— говорит художник.
В некотором роде Иванов создает если не идеального, то доброго, честного, общежитейского человека. Причем он нисколько не приукрашивает, только гранит образ, как алмаз, чтобы человек сиял всем своим светом. Художник глубоко убежден: человен — чудо. И потому, хоть он от всякой сказочности далек, все-таки элемент ее в свое творчество привносит.
«Что я хочу сказать в картинах, портретах,— говорит Иванов.— Вот такие люди жили, и я был с ними. Я их часть. Потому я пишу колхозника, будто себя самого. Это все мы. Жизнь этих людей была на земле России. Жили они в труде. Многое пришлось выстрадать, но неистребимыми остались вера, надежда, любовь».
Художественную идею счастья Иванов находит и в единении людей. Его картина «Под мирным небом»—это призыв к общности. Давайте все вместе! Так и слышится мелодия «Дубинушки», «Эй, ухяем»… Хотя и не работа вовсе изображена, а обед тружеников за длинным дощатым столом. Но насколько дружно сидят они. какая сердечная атмосфера витает. Извечно стремление людей соединиться для доброго дела. «Отсутствие чувства общности, — говорит художник-губительный признак. На миру со всеми вместе становишься сильнее, увереннее и бесстрашнее. Он вспоминает, как всем миром строили в деревне дома.
Так создаёт художник сказание о человеческой жизни.
«Жизнь—это то, что происходит внутри нас»,—считал Ромен Роллан. Герои картин Виктора Иванова большой значение придают гимну бытия, который звучит У них в душе.
А сам художник?
Автопортреты для него — контрольные знаки. Пришло время, и Иванов всматривается в свое лицо — как силы, не дрогнул лн он. Всматривается в художника. И видит в одном случае зоркое достоинство, в другом — борение мысли, в третьем — удивление, даже растерянность некую перед видением. И вдруг метаморфоза; взгляд пристальный, жгучий, даже несколько недоброжелательный…
Два автопортрета — программные. Здесь Иванов как бы среди реки человечества, в водах которой видит свое отражение. Автопортреты с дочкой и внучкой. Главная тема? Может быть, «художник и человечество», или «художник к время», или «художник и будущее». С ответственностью, душевным волнением и тревогой всматривается художник в мир.
В кафе «Греко». 1974 год.
В знаменитое Кафе «Греко» в Риме Иванов пришел со своими товарищами. Они сели за столик, за которым сиживали Гоголь, Достоевский, Александр Иванов. Недвижимо застыли бокалы с темно-рубиновым вином. Великие тени осенили художников, Славное прошлое русского искусства коснулось их охранительным крылом на чужой земле. Наступила особая излучающая тишина, в которую вслушивались они с «ощущением внутренней дрожи». Картина «Кафе «Греко» вначале так и называлась—«Минута молчания». «Ну-тко вы, современные, — слышалось им,— покажитесь, отпущения грехов вам не будет». Каждый думал в ту минуту о назначении своем. Но как разно. Проповедником застыл Гелий Коржев. В лице Петра Оссовского — решимость. Ефрем Зверьков уже подвигнут на действие. Священнодействует Дмитрий Жилинскнй. А сам Виктор Иванов порывисто и чутко углубился в себя…
В цвете, ритмах, словах хочется ему выразить идею времени в котором живет. Чувствовать музыку времени, как сказал Блок. Но должен художник иметь раскрытое сердце, не заслоненное ничем, и место на земле, «где он лучше всего слышит биение сердца своей Родины». У Иванова это место на окских берегах.
Что составляет краеугольные камни его творчества? Иванов называет:
Честность.
Раньше просто пытался думать за художника. Теперь он обязан думать сам. Наше время позволяет смотреть жизни прямо в глаза.
Реализм.
Равенство двух начал — природы и творчества.
Когда-то в юности мечтал он о большой эпохальной картине, чтобы сразу потрясла она зрителей и стала в самом первом ряду работ признанных мастеров. Потом он обошелся с собой круто, но трезво. «Разбил свою мечту, и она разлетелась на куски. Думал так — каждую отдельпую» часть завершу, а затем, постепенно они соединятся в единое, цельное, законченное.» На выставке в ЦДХ мы видим эту осуществлённую мечту.
В.Липатов
