Давыдов Денис
Портрет Дениса Давыдова работы Лангера В.П. 1819 год.
Семеро неизвестных
27 июля 1984 года исполнилось 200 лет со дня рождения Дениса Давыдова (1784-1839). Он не ошибся, когда писал, что его творчеству суждена вечность! Уже стали привычными эпитеты: поэт, партизан, герой Отечественной войны 1812 года, военный писатель. Лучший судья, время показало, что ни литература, ни поэзия, ни военная история немыслимы сейчас без его стихов, сочиненных «не по рифмам и стопам, а по чувству», без его воспоминаний и исторических трудов…
В личном фонде Дениса Васильевича Давыдова (Центральный Гжударственный военно-исторический архив СССР) недавно обнаружены рисунки. Семь разных портретов, нарисованных карандашом на листах подлинных произведений поэта-гусара. Семь разных людей с характерными и неповторимыми чертами:
военный в генеральском мундире (на полковничьих эполетах бахрома была мелкой), пожилая дама в чепчике, забавный толстяк с косичкой, явно шаржированный портрет какого-то человека в колпаке и сорочке, усач в венгерке, совсем молодое лицо и суровый профиль, чем-то очень знакомый… Кто рисовал их? Читатель. конечно, уже успел заметить по названию статьи, что автор считает исполнителем этих портретов знаменитого партизана. И не только потому, что рисунки находятся в его рукописях. Взгляните на портрет пожилой женщины. Рисунок сделан как бы между прочим, в момент раздумий автора над сюжетами военной истории. Вверху, как это видно, текст написан рукою Давыдова чернилами по-французски. а под рисунком -— по-русски карандашом; эти строки не имеют отношения к портрету. Портреты, кроме одного, находятся в тетради Давыдова после его заметок о действиях русской армии в 1831 году, можно предположить, что и нарисованы они были не ранее 1831 года.
А.П.Ермолов
Литография с гравюры Т.Райта (вариант портрета рааботы Дж.Доу.)
Один из рисунков удалось расшифровать сразу: достаточно было вспомнить широко известный портрет генерала Алексея Петровича Ермолова работы Дж. Доу, чтобы убедиться в правильности первого впечатления. Сходство именно с портретом так поразительно, что невольно пришло в голову: не копировал ли Давыдов уже известный тогда «образец»? Впрочем. Давыдов и Ермолов были двоюродными братьями, и Денису не нужен был портрет, чтобы воскресить в памяти образ любимого полководца. Но сближало кузенов не только родство. Денис Давыдов собрал и записал устные рассказы («анекдоты») об А. П. Ермолове, бытовавшие в то время. Яркая, сильная личность с независимым характером — таким предстает перед нами в рассказах современников герой Отечественной войны 1812 года. Но, восхищаясь полководческим талантом двоюродного брата, Давыдов подчеркивал и жестокость, с которой тот действовал на Кавказе.
Давыдову лишь раз привелось служить под начальством А. П. Ермолова — во время русско-персидской войны 1826 года. В аттестате, выданном генерал-майору Давыдову командующим Отдельным кавказским корпусом, описывается подвиг Давыдова в предгорьях Алагёза. Четкие писарские строки на желтоватой бумаге рассказывают, как генерал-майор Давыдов, «выбивая постепенно неприятеля», ударил на правый фланг противника, «дабы отбросить его к горам, коих крутизны могли препятствовать отступлению», а затем «вновь рассеял его так, что он уже более не смел появляться». В конце аттестата А. П. Ермолов не без иронии подчеркнул, что уже представлял Давыдова к награде, однако на «оное высочайшего соизволения ещё не последовало». Царь и на этот раз ограничился выражением «высочайшего благоволения» отважному генерал-майору. В николаевские времена далеко не лучшей характеристикой в глазах высшего света и самого царя был аттестат с подписью Ермолова, слывшего опасным либералом. Но сам Давыдов с гордостью считал себя «ермоловцем», хотя это и мешало его служебной карьере.
Давыдовский рисунок точно передает черты Алексея Петровича Ермолова. Кто знает, рисовал Давыдов по памяти или портрету, для нас сейчас имеет значение другое. В этом своем увлечении Давыдов был профессионален настолько, что мог несколькими штрихами передать главное, что и делает портрет узнаваемым. Точность Давыдова в изображении А. П. Ермолова вселила надежду, что и другие его персонажи могут быть опознаны.
Офицерский галстук.
Живописный оригинал
работы художника К.К.Гампельна
Профиль неизвестного в гражданской одежде. По офицерскому галстуку на шее узнается отставной военный. Среди людей, близких к Давыдову, очень похожим на наш рисунок оказался Петр Николаевич Ермолов (как и Алексей Петрович, родственник Дениса), известный нам по портретам П. 3. Захарова и К. К. Гампельна. Взгляните на рисунок. Штриховые линии подчеркивают сходство с портретом работы Гампельна: нос с горбинкой, большие глаза, приподнятые брови, слегка выдающийся подбородок; тот же даже зачес волос. П. Н. Ермолов вышел в отставку 2 февраля 1828 года: совсем еще молодой генерал-майор одевался с тех пор в штатское, но носил офицерский галстук. Вероятно, именно таким его и видел и рисовал Денис Давыдов после 1831 года.
Петр Николаевич не был особенно удачлив в военной службе. Его приятель Н.Н.Муравьёв-Карский писал: «…имея отличные правила и хорошие познания, он, кажется мне, не для службы сотворён». И тем не менее грудь П. Н. Ермолова украшали боевые кресты, он носил шпагу с надписью «За храбрость», гордился участием в Бородинском сражении, заграничными походами. Но больше всего мог он гордиться своим воспитанником — замечательным художником Петром Захаровичем Захаровым. В 1819 году раненый чеченский мальчик был подобран русским солдатом в горящем ауле Дады-Юрт и привезен в ставку главнокомандующего, А. П. Ермолова. Мальчика назвали Петром, дали фамилию — Захаров. Никто не мог даже предполагать, что спустя четверть века академик живописи будет гордо подписывать свои картины «Захаров из чеченцев», а его необычайная судьба найдет (как считают многие лермонтоведы) поэтическое осмысление в лермонтовских строках:
Однажды русский генерал
Из гор к Тифлису проезжал;
Ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес
Трудов далекого пути.
Он был, казалось, лет шести.
Реальный семилетний чеченец попал не в монастырь, как Мцыри, а на воспитание в семью генерал-майора П. Н. Ермолова. «Странный мальчик Петруша! Я о моем чеченце. Кроме обучения грамоте, он рисует все, что попадет под руку. Видимо, будет художник, и не плохой…» Это — из письма П. Н. Ермолова. Ермолов добился, чтобы чеченца приняли в Академию художеств. Много замечательных полотен написал этот удивительный художник. Среди них и портрет его воспитателя.
Рисунок П. Н. Ермолова выполнен Давыдовым с теплотой и любовью, это само по себе уже свидетельство близких, дружеских отношений. В личном фонде Давыдова хранится целая пачка писем поэта к жене, большая часть которых еще не публиковалась. В 1836—1837 годах Денис Васильевич из Москвы чуть ли не каждый день отправлял в имение Верхняя Маза подробные письма о своих встречах, знакомствах, друзьях. Часто Давыдов упоминает Петра Николаевича. Пишет о нем как бы мимоходом, как о заведомо близком человеке, дескать, бывал в гостях, заезжал по делам, обедал, ужинал. Не при одной ли из таких дружеских встреч он и нарисовал своего кузена?
Опознан по орденам.
А.И.Чернышев
Гравюра Т.Райта с живописного оригинала из мастерской Дж.Доу.
Рисунок военного в генеральских эполетах, со звездами и орденской лентой на мундире открывал большой простор для поисков и расшифрован был далеко не сразу.
Помогло фотокопирование. В результате сильного увеличения на фотоснимке удалось разглядеть, что нижняя звезда представляет собой соединение двух ромбов. Такую конфигурацию имел единственный орден Российской империи — орден св. Владимира I или II степени (III и IV степени звезд не имели). Какой же орден изображен выше владимирской звезды? Если бы звезда относилась ко второй степени, то выше ее могли по орденскому уставу располагаться звезда Александра Невского или Андрея Первозванного; если к первой степени — только звезда Андрея. Но будь верхняя звезда александровской, лента ее была бы одета через левое плечо, ленты же Владимира и Андрея носились через правое плечо, как на портрете. Стало быть, неизвестный носил ордена Владимира (I или II степени) и Андрея Первозванного. Теперь уже можно искать его среди тех, кто в тридцатые годы XIX века имел орден Андрея Первозванного, высший в Российской империи. В то время почти ежегодно издавались «Списки генералам по старшинству», в которых перечислялись наборы наград каждого генерала; выпускались также «Списки кавалерам всех императорских и царских орденов». Вот по этим источникам удалось выяснить, что в тридцатые годы (в 1839 году умер Давыдов) было всего двадцать восемь генералов — кавалеров ордена Андрея Первозванного, не считая «высочайших особ» — Николая / и великих князей (никто из них даже отдаленно не напоминает изображенного генерала). Девять человек имели к 1831 году еще и георгиевскую звезду,
а трое не были награждены Владимиром I или II степени. Итак, остается шестнадцать человек. Кто же из них?
Человек на рисунке относительно молод (во всяком случае, ему не больше пятидесяти), а многие из вероятных кандидатов были к 1831 году уже глубокими стариками. Кое-кто явно не похож на портрет: курносый П. М. Волконский, лысоватый А. X. Бенкендорф, большеглазый П. В. Голенищев-Кутузов… Круг сужается. Среди тех, чьи портреты есть в Военной галерее 1812 года, больше всего похож на неизвестного сам военный министр Александр Иванович Чернышев, носивший на мундире Владимира I степени (1828) и Андрея Первозванного (1831). Сравните рисунок и портрет: схожи глаза и брови, одинаковы маленькие, тонкие усы, небольшие бакенбарды. Правда. Дж. Доу писал портрет А. И. Чернышева в середине двадцатых годов, а к 1831 году военный министр мог внешне измениться. Но по литографическим портретам А. И. Чернышева (они хранятся в Государственном Историческом музее), относящимся к середине тридцатых — началу сороковых годов XIX века, видно, что никаких изменений в его прическе и внешнем облике не произошло: остались маленькие усики, бакенбарды, теми же были кудрявые волосы и холодные, немного раскосые глаза…
А. И. Чернышев — фигура мрачная даже для николаевского времени. Блестящий храбрый офицер, он был талантливым дипломатом, ловким интриганом и человеком, о подлостях которого знали все.
Назначенный в следственную комиссию по делу о тайных декабристских обществах, А. И. Чернышев вскоре стал одним из самых старательных и пристрастных ее членов… А ведь было время, когда он мечтал о конституции для России! Ни об
одном деятеле следственного комитета декабристы не писали столь однозначно, как о Чернышеве. Вот лишь некоторые из высказываний. Н. В. Басаргин: Чернышев «вел себя в продолжение всего следствия с самою возмутительною дерзостью, жестокостью и пристрастием». М. А. Фонвизин писал, что Чернышев был «…всех пристрастнее и недобросовестнее… допрашивая подсудимых… осыпал их самыми пошлыми ругательствами». А. С. Гангеблов признавался, что Чернышев его «сломил» обманом. Мало того, в 1826 году, когда еще шло следствие, А. И. Чернышев пытался заполучить богатейшее наследство, принадлежавшее его дальнему родственнику, декабристу Захару Чернышеву. Даже высшие круги светского общества, отнюдь не сочувствовавшие декабристам, были возмущены низостью поступка Чернышева. Не удивился только
А.П.Ермолов, сказав, что по древнему обычаю шуба, шапка и сапоги казненного принадлежат палачу.
Можно было бы продолжить цитирование, но это не прибавит ничего, кроме дополнительных черных красок к портрету А. И. Чернышева. Мы лишь отметим, что усердие его было оценено Николаем I по достоинству. 25 июля 1826 года Чернышеву пожалована табакерка с портретом царя, а 22 августа, в день коронования, «в воздание отличных заслуг… к неусыпным трудам, понесенным им при открытии злоумышленников и произведенных о них исследованиях» он был возведен в графское достоинство. Дальнейшая карьера А. И. Чернышева — это целая вереница наград, пожалований, повышений… Военный министр, «светлейший князь», председатель Государственного совета, кавалер ордена Андрея Первозванного, второй человек в империи — и одновременно самый презираемый…
Почему Давыдов изобразил именно А. И. Чернышева? Ведь его он очень не любил и отзывался о нем в своих воспоминаниях с иронией и презрением: «Чернышев омрачил, к сожалению, все свои подвиги непомерным хвастовством и полным отсутствием скромности». Или: «Генерал А. И. Чернышев, известный по своему примерному хвастовству и презренным душевным свойствам…» Может быть, толчком послужило известие о пожаловании военному министру очередной награды — ордена Андрея Первозванного (1831)? Может быть… Но напрашивается другой вопрос: портрет А. И. Чернышева находится на странице, где в профиль изображен также А. П. Ермолов. Случайность? А может быть, в этом есть своя логика? Ведь А. П. Ермолов и А. И. Чернышев были врагами. И для Давыдова, горячо любившего своего брата, эти два портрета были сочетанием белого и черного… Не в этом ли смысл рисунка?
Старые братья по оружию
Живописный оригинал из мастерской Дж. Доу.
Все семь портретов выполнены карандашом, но один из них затем обведен чернилами. На этом рисунке, относящемся ко времени не ранее 1814 года, неизвестный изображен в венгерке — одежда, которую офицеры обычно носили или вне службы, или выйдя в отставку. Само по себе изображение человека в домашней одежде говорит о том. что у Давыдова с неизвестным были короткие, приятельские отношения. Сличение рисунка с портретами Военной галереи 1812 года позволило его определить. Это Дмитрий Васильевич Васильчиков. командир Ахтырского гусарского полка, полковой товарищ Дениса Давыдова.
Д. В. Васильчиков, как и Давыдов, был человеком пылким, необыкновенно храбрым, веселым и добрым. «Это один из лучших наших oфицеров для командования полком» — так его арестовывали в 1812 году. Семи лет от роду он зачислен сержантом в Преображенский полк, а шестнадцатилетним юношей начал действительную службу в лейб-гвардии конном полку, и здесь его произвели в корнеты (15 ноября 1796 года). Через три года он был определен ко двору императора «действительным камергером». В первый год царствования Александра I он уже полковник и командовал эскадроном в Кавалергардском полку, и в 1808 году переведен в Ахтырский гусарский полк.
Судьба не раз сводила Давыдова с Васильчиковым. В 1801 году начинающий поэт отправился в Петербург на службу. Малый рост его поначалу препятствовал вступлению в Кавалергардский полк, куда набирали обычно рослых и физически крепких людей. «Наконец,— писал он о себе,— привязали недоросля нашего к огромному палашу, опустили его в глубокие ботфорты и покрыли святилище поэтического его гения мукою и треугольною шляпою». Несмотря на сравнительно небольшую разницу в годах (Васильчиков был старше Давыдова на шесть лет) в Кавалергардском полку юный Давыдов служил еще корнетом (1802), поручиком (1803), а Васильчиков — уже полковником. И все же, видимо, здесь они не только познакомились, но и подружились. Не один год они еще послужили бы вместе, если бы не «судьба, управляющая людьми, или люди, направляющие ее ударами»: за фрондерские басни «Голова и ноги», «Река и зеркало», в которых Давыдов по-кавалеристски легко и остро атаковал самодержавный деспотизм, он был в 1804 году удален из гвардии. Много боев, удач и потерь пережили они, пока не встретились в тяжелом для России 1812 году. Подполковник Давыдов, возмужавший в трех войнах, и командир Ахтырского гусарского полка Дмитрий Васильчиков. По личной просьбе поэта 17 апреля 1812 года Давыдов был переведен из адъютантов Багратиона в Ахтырский гусарский полк.
В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал.
Перед самым Бородинским сражением они расстались. По приказу командования, взяв с собой пятьдесят ахтырцев и восемьдесят казаков, Давыдов отправился в тыл к французам — началась его партизанская биография. Пройдет несколько лет и, вспоминая былые годы, он напишет: «Кочевье на соломе под крышею неба! Вседневная встреча со смертью! Неугомонная, залетная жизнь партизанская! Вспоминаю о вас с любовью и тогда, как покой и безмятежие нежат меня, беспечного, в кругу милого моего семейства! Я счастлив… Но отчего тоскую и теперь о времени, когда голова кипела отважными замыслами и грудь, полная обширнейших надежд, трепетала честолюбием изящным, поэтическим?»
Пока Давыдов партизанил, ахтырские гусары во главе с бесстрашным Васильчиковым участвовали в Бородинском сражении, в битвах при Тарутино, Вязьме. В 1813 году они прошли Европу. Д. В. Васильчиков вступил в 1814 году в Париж. Поэта-партизана 1814 год застал командиром Ахтырского гусарского полка: короткое время он даже командовал гусарской дивизией… Встречи, расставания станут для друзей-однополчан привычными. Пройдет много лет, они состарятся, остепенятся, обзаведутся семьями, за два года до смерти Давыдова они встретятся. Кажется, в последний раз. Вот перед нами письмо поэта к жене. 1837 год. Давыдов уже генерал-лейтенант, прошедший через горнило восьми войн и 95 сражений. Читаем: «7-го августа. Я сегодня, милый друг был у министра, у великого князя и у Евреинова. Последние два живут на Каменном острове, великий князь во дворце, и вот что со мной было. Я пошёл во дворец и спросил, дома ли великий князь? Мне отвечали, что е. в. изволили уехать кататься. Я повернулся, чтобы идти к дежурному адъютанту просить его записать меня, как вдруг слышу «Денис», я обернулся и увидел Дмитрия Васильчикова, который гофмаршал во дворе его высочества. Ты знаешь, как я его люблю и как он меня любит. Мы старые (г eres d’ ar rnes (братья по оружию.— А. 10.) и разделяли и труды, и опасности, и холод, и голод в 1812, 13, 14 годах». На следующий день они встретились вновь: вспоминали прошлое, им было что вспомнить…
Смотришь на портрет Васильчикова и удивляешься мастерству Давыдова-художника: ни светотени, ни мелких штрихов, только профиль, начертанный уверенной рукой, и сразу видишь, что на портрете — воин.
Прозе и поэзии Дениса Давыдова свойственны необыкновенная стремительность, меткость и лаконизм. Бесшабашная удаль, вызов всему устоявшемуся, «правильному» слышатся в его поэтической «гусарщине». А. С. Пушкин узнавал поэта-гусара по «неподражаемому слогу». И впрямь, ну кто мог в то время так написать:
Понтируй, как понтируешь,
Фланкируй, как фланкируешь;
В мирных днях не унывай
И в боях катай-валяй!
Для поэтического стиля Давыдова характерны неожиданность, игра слов. Литературовед и критик Ст. Рассадин недавно отметил, что «озадачить, ошеломить, эпатировать» для Давыдова было нормой; именно этим он резко отличался от современных ему поэтов; именно в этом видел Пушкин «резкие черты неподражаемого слога», а внешний дилетантизм был маской, под которой скрывался глубокий профессионализм, дававший право на такую раскованность. Вот так, кажется, и в рисунках: выполнены они любителем, который никогда не считал свое увлечение серьезным, но посмотрите, как лаконично и точно сумел он найти буквально в одной ломаной линии образ А. П. Ермолова и каким холодным, официальным, непроницаемым кажется военный министр… Ирония, шарж, присущие Давыдову в поэзии, не исчезают и в портретах смешной, добрый толстяк с косичкой напоминает этакого капитана Миронова из «Капитанской дочки»; а неизвестный в колпаке и сорочке выглядит удалым, веселым помещиком, только что проснувшимся и не успевшим одеться. Ну, как здесь не вспомнить знаменитое письмо Давыдова бросившей его женщине:
Неужто думаете вы,
Что я слезами обливаюсь,
Как бешеный кричу: увы!
И от измены изменяюсь?
Я — тот же атеист в любви,
Как был и буду, уверяю;
И чем рвать волосы свои,
Я ваши — к вам же отсылаю.
Рисунки поэта, так же как и стихи,-разные и вместе с тем родственные формы художественного видения. Связи между ними ещё предстоит исследовать.
А.Юрганов.
Уважаемая Наталья Павловна,
Можно ли узнать, где эта статья была опубликована и кто ее автор.
Это нужно в целях поиска оригинала портрета П.Н.Ермолова кисти Гампельна.
Спасибо!
Спасибо за Ваши интересные материалы!
С уважением и лучшими пожеланиями,
Мадина