Шадр Иван
Шадр Иван Дмитриевич — (1887-1941) — русский советский скульптор-монументалист.
…Красная Пресня. Сквер… Вечер. Морозная торжественная тишина. Январские синие тени бродят по белым сугробам. Из сизой мглы зимнего неба падают, падают неспешно, посверкивая, звезды снежинок. Голубые, сиреневые трепетные блики города бегут, бегут по укатанной полозьями детских санок площадке, взбираются на суровую серую гранитную стену, сложенную из крупных гранитных блоков, скользят по могучим плечам, сверкают на крутых надбровьях изборожденного глубокими морщинами лба, блестят на выпуклых мышцах обнаженного по пояс человека, и кажется, что богатырь сейчас распрямится, разогнет чуть припорошенную снегом упругую спину и бросит, кинет в лицо незримому ворогу тяжкий скол камня…
Булыжник — оружие пролетариата. 1905 год. 1928 год.
И вдруг мне почудилось, что вечерняя тишина взорвалась от порыва яростного гнева молодого рабочего, от его ненависти, доведенной до порога. Выход один — битва! Неистово, грозно, пристально глядит в лицо смерти молодой боец. Предельно напряжены его тугие, могучие мышцы. Руки, натруженные руки с натянутыми канатами жил легли на камень… Еще миг, и огромный булыжник полетит в стан врага… Крепко, не сдвинешь, стоит на своей земле пролетарий. Ему нечего терять, кроме своих цепей, и поэтому — бой.
…Остановилась юная пара… Долго, долго смотрят в глаза молодого бойца. На его суровые, жесткие очи, в упор взирающие в лицо смерти. Не моргнув, не потупив глаз. Он глядит открыто. Честно. Зная, на что идет…
Постояли. Ушли…
И снова тишина. В бездонной выси беззвездное небо. Только тихо шепчут о чем-то ветви тонких белых берез.
На холодном сером граните постамента — алая гвоздика. Как капля крови, символ вечного бытия. Как вечная благодарность юных за подвиг дедов и отцов. Знак неумирающей веры в победу света над мраком. Жизни над смертью. Правды над ложью.
Полвека прошло с того дня, как был создан шедевр Ивана Шадра «Булыжник — оружие пролетариата». Но как будто вчера создана эта жемчужина русского, советского искусства. Нелегок был ее путь к бессмертию…
…Его звали Иван Иванов… Таких в России было сотни тысяч. Родился в уездном городке Шадринске. Синие дали уральского предгорья. Просторные изумрудные луга. Чистые, прозрачные воды Исети отражали неспешный бег облаков. Рядом таежная глухомань… Обманчивая тишина. Только еле слышно было, как говорят сосны, как шелестят кружевные березы. Лишь птичий гомон прерывал молчание бора. Красота! Никогда Иван, куда бы ни бросала его судьба, не забудет отчий край. Одноэтажный дом, кряжистый, словно вросший в родную землю… Запомнил навсегда запах веселой кудрявой стружки, руки отца Дмитрия Евграфовича Иванова, его озорные светлые глаза. Гордое слово «плотник», которое означало, что мастер мог сделать все. И дом срубить и самую прихотливую отделку сотворить. Все, все умели золотые отцовские руки. И жили потом долго веселые петухи на избах, и смотрели на прохожих грозные львы, и цвели замысловатые узоры трав на наличниках-кокошниках окон… И вот эта гордость сына мастера, приверженность к сотворению крепко запали ему в душу. Хотя детство было далеко не сладко. Нужда, горькая нужда всегда стояла на пороге. И сколько ни билась мать Мария Егоровна, сколько ни старался отец — жить было трудно…
Посмотрите на выцветшую фотографию отца, и на вас глянут бесхитростные прозрачные глаза, вас поразит открытое лицо, простодушная улыбка, лучистые морщинки. Лоб мечтателя, добряка, фантазера… Это был уральский Кола Брюньон, с горчинкой житейских незадач, вечно преследовавших его большую семью… И, однако, юный Иван Иванов рос, мужал, и все больше крепло в нем желание самому рассказать людям о красе родного края, донести, не расплескать свою любовь к людям труда, несущим свет и добро. Пройдут годы, и он будет учиться у великого французского скульптора Бурделя, тоже сына плотника из Прованса… Словом, Иван Иванов встал на ноги и пошел в жизнь. Он хотел стать художником. Он воспринял от отца святой дар видеть красоту мира и не уставать удивляться диву жизни…
…Осень 1910 года. По ходатайству Николая Рериха и других деятелей культуры Ивана Иванова посылают в Париж. Первые дни… Лувр. Нотр-Дам… Ошеломляющая круговерть столицы европейского искусства. Но цельную, чистую натуру парня из Шадринска трудно было смутить. Осторожно, неспешно выглядывал он свою тропу… Великие примеры мастеров прошлого помогли увидеть многое, по-новому осознать мир сегодняшний. В суете парижских будней Иван принимает решение. Рождается Иван Шадр. Вот как он сам объясняет это: «Нас, Ивановых-то, слишком уж много. Надо же как-то отличить себя от других Ивановых, ну я и взял себе псевдоним «Шадр» — от названия родного города, чтобы прославить его».
Дорога к славе… Перед сколькими молодыми представала она. И только немногим дано было свершить этот путь. Шадр решает стать скульптором. Пора метаний окончена. И вот наступает миг, когда Иван переступает порог студии великого ваятеля. Мастер Огюст Роден. Он пережил все. Годы отчаяния и непризнания и минуты триумфа. Он слышал вой и свист светской салонной черни, улюлюканье и поношение буржуазных газетных писак… Много перевидал и испытал скульптор, прежде чем его коснулась и пошла рядом слава… Роден. Вот он. Мудрый. Старый, как сама земля. Глубоко посажены глаза. Острые, светлые, они внимательно вглядываются в пришельца. Лицо Пана — этого древнего бога природы — приветливо и строго.
— Я мечтал бы,— еле слышно произнес Иван,— попросить вас дать мне задание. Очень хочу создать большую скульптурную группу…
Маэстро улыбнулся. Лучистые морщинки побежали вокруг глаз. Лукавая усмешка появилась и спряталась в густые усы.
— Вылепите руку,— произнес Роден. И ушел.
Два часа. Два долгих, как сама жизнь, мгновения. И вот, как показалось молодому человеку, задача выполнена.
«Я очень гордился моей быстротой,— вспоминал через много лет Шадр.— Но, увы, недолго. Роден назвал мою модель мешком с овсом. Пришлось взяться заново. На этот раз возился два месяца…»
Роден одобрил работу Шадра.
Много, много лет пройдет после этого предметного урока. Но он навсегда останется в памяти. «Надо стать мастером» — вот что понял тогда Иван Шадр. Он не раз еще будет в студии Родена. Будет слушать советы маэстро, глядеть на его шедевры, будет посещать Высшие муниципальные курсы скульптуры и рисования и учиться там у Антуана Бурделя. Шадр все больше и больше овладевает благородным ремеслом ваятеля. Ему все яснее и яснее становились проникновенные слова Родена:
«Для художника, достойного этого имени, все прекрасно в природе; его глаз, смело воспринимая реальную правду, читает в ней, как в открытой книге, всю внутреннюю правду… Надо только уметь «видеть». •
Молодой Шадр по-юношески свежо, яростно любил и видел этот прекрасный, прекрасный, прекрасный мир, который его окружал. И он приложил все усилия к тому, чтобы научиться выразить в пластике эту свою неуемную страсть к красоте. Нелегка была жизнь в Париже. Позже он рассказывал друзьям, что научился во Франции «дисциплинировать желудок». Ивана не пугали трудности, он работал как одержимый и через год с аттестацией «…о выдающихся успехах» прибывает в родной Шадринск…
Так сделал свой первый шаг скульптор Иван Шадр. Потом он поедет в Италию и утвердит свое пристрастие к античному искусству, к древним грекам, к архаике. Но ко всем этим любимым вершинам искусства прибавится еще одна… Недостижимая. Сверкающая. Вечная… Микеланджело. Он не забудет часы, проведенные в Сикстинской капелле. Его никогда не покинет восторг от общения с шедеврами этого гиганта Возрождения… Неистовый резец Буонарроти, создавший «Пиету» и «Моисея», навсегда овладел сердцем Шадра.
И он на всю жизнь запомнил слова великого итальянца, написанные им об искусстве: «Живопись ревнива и требует, чтобы человек принадлежал ей целиком».
Отныне каждый миг своей жизни, каждый порыв своей цельной и чистой души он отдаст скульптуре.
…Грянул Октябрь. Пройден великий рубеж. Шадр, «сын мужика», как он себя называл, принял революцию безраздельно. Это была его революция, а он сам плоть от плоти народа. Художник с юношеским пылом создает образы времени. «Наша эпоха — эпоха небывалых разворотов,— позже напишет он,— …и прежде всего человеческого героизма»…
Крестьянин.
Сеятель. Фрагмент.
И мастер не мудрствует лукаво. Взволнованно, с романтической открытостью ищет заметы эпохи в людях труда — «Рабочий», «Сеятель», «Крестьянин», в героях гражданской войны — «Красноармеец». Каждая из этих скульптур — символ трудных и светлых лет становления державы социализма, повесть о тех людях, которые потом и кровью отстояли, защитили Отчизну.
«Хороший скульптурный портрет.— говорил Роден.— равносилен целой биографии… Эпоха… индивидуальный характер — все в нем указано».
…1918 год. Художническая Москва кипит от диспутов, споров… Как грибы росли новые «течения» в искусстве — «уновисы», «обмоху», «аскарнова», «цветодинамос», «комфуты», супрематисты, лучисты, конструктивисты и так далее и тому подобное… Художники-реалисты, владевшие мастерством, корифеи отечественной живописи и скульптуры чувствовали себя весьма неуютно… Но жизнь продолжалась. В майские дни футуристы размалевали в Охотном ряду все деревья и заборы в красный, синий и желтый цвета. Это было дико, но ново. «Старое» искусство Рафаэля и Рембрандта, Сурикова и Серова было объявлено ненужным хламом. Новоиспеченные «таланты» рождались десятками, впрочем, столь же быстро и исчезали. Но некоторые из них пытались себя утвердить навечно. Вот любопытная история тех дней, о которой колоритно рассказывает художник Федор Богородский. Однажды в один из светлых весенних дней некий «футурист жизни» — молодой человек торжественно въехал на извозчике на Театральную площадь. Неспешно выгрузил полуметровую фигуру, отлитую из гипса, и фанерный постамент. Расположившись у центральной клумбы, что напротив Большого театра, он начал рыть землю. Мигом его окружила толпа любопытных. Подошел постовой милиционер и задал вопрос:
— В чем дело, товарищ? Что вы здесь роете?
Ответ был односложен и прост до предела:
— Я ставлю себе памятник!
— Позвольте,— воскликнул озадаченный милиционер,— а разрешение райсовета на этот памятник у вас есть?
— Искусство райсовету не подчиняется, — гордо ответил «футурист жизни»…
Некоторые современные западные искусствоведы испытывают своеобразное чувство ностальгии к этим далеким временам, приписывая им чудеса новаций, якобы напрасно забытые нашим искусством. Спору нет, кому-то очень хотелось бы, чтобы русское, советское искусство пошло за «уновисами» и «комфутами». Но этого, к счастью, не случилось. Победили реализм, традиции мировой культуры… В борьбе правды жизни с беспредметным формотворчеством рождалась новая красота нашего искусства.
Одним из «надежных антифутуристов» был Иван Шадр. Он еще в Париже в начале века нагляделся на многие опусы и новации и всяческие пизмы» и избрал себе иную дорогу. Он искал истинную красоту своей эпохи и работал, работал, работал…
Он всегда помнил слова Родена: «Упражняйтесь без передышки… Искусство — это только чувство. Но без знания объемов, пропорций, цвета самое живое чувство парализовано. Что станет с величайшим поэтом в чужой стране, язык которой будет ему незнаком? А в новом поколении художников много таких поэтов, которые отказываются, к несчастью, учиться говорить. Поэтому они ограничиваются лепетанием… Выполняйте ваш труд, как честные рабочие… Положим, в оценке обывателя величайшими артистами всегда будут фигляры, выделывающие затейливые выкрутасы карандашом и умопомрачительные фейерверки краской… А между тем самое трудное… и самое высокое… это рисовать и писать просто…»
В жизни каждого большого мастера бывает миг, когда все помыслы и жар сердца, житейский опыт, талант и школа, словом, весь он целиком будто сводится в один порыв, в одно святое желание, неутолимое, жгучее, беспрекословное — твори! И тогда художник достигает своей вершины. Порою этот миг длится годы… Так рубил «Давида» великий Микеланджело. Так писал «Боярыню Морозову» Суриков…
Все, что умел Иван Шадр, весь пыл молодой души сорокалетнего, зрелого художника вложил он в «Булыжник — оружие пролетариата». Он слышал голос отца, видел родные просторы Приуралья, вспоминал мудрые советы Родена и Бурделя, а главное, перед его глазами стоял однажды увиденный образ,.. Екатеринбург… 1905 год… Кафедральная площадь… Боевые шаги рабочих дружин…
Не умозрительное построение, не плод холодной фантазии, не результат изыска формотворчества — сгусток своей крови, своей жизни вложил в эту работу скульптор. Горькие страницы детства, трудный хлеб учебы, голодные парижские будни, судьбы его сверстников, буревые зори Октября — весь этот разноголосый хор звучал в душе ваятеля… Перед ним вставали величественные памятники древней скульптуры. Он вспоминал шедевры Греции и Рима, воспевшие прекрасный образ Человека. Не мог забыть он творения французской школы… Рюда, Родена, Бурделя, Менье… Но ничто не могло затмить основное, первичное в его страстном желании утвердить, оставить людям нового человека, своего ровесника, земляка — могучего, красивого, победоносного. Создать героя эпохи, честного, простого, достойного сына России — родины Великой революции 1917 года.
Чем более велик мастер, тем сложнее—при всей обобщенности формы и кажущейся простоте решения,— тем тоньше колдовские колебания рельефа, объемов, из которых состоит скульптура, этих «впадин и возвышений», как говорил Роден. Не модернистский обрубок, не каменный истукан, немой и безликий — Человек, красивый и гордый, глядит на нас в творениях больших мастеров…
Это, однако, никак не значит, что скульптура — муляж, слепо копирующий модель. Нет! Ваяние — это строжайший отбор, величайшее умение убрать все лишнее и заставить говорить главное, характерное. Таковы творения Микеланджело и Донателло, Родена и Бурделя, Мухиной и Шадра… Все, все во имя главной мечты каждого истинного художника — мечты о воплощении красоты Жизни, Человека, Природы.
Январь 1928 года… Вернисаж всероссийской «Выставки художественных произведений к десятилетнему юбилею Октябрьской революции». На ней впервые перед зрителем предстала скульптура Шадра «Булыжник — оружие пролетариата»…
Зритель восторженно встретил произведение Шадра. Более ста горячих отзывов в книге для простых посетителей были ответом народа. А критики? Шадр получил одну из четырех третьих премий за свою скульптуру. Искусствоведы ворчали, сравнивали творение художника… с «подставкой для лампы», иные приписывали Шадру «фальшь и искусственность».
Полвека… Как много мнимо сложного становится простым и четким, пройдя искус времени! Сегодня наша художническая мысль может спокойно и по достоинству оценить шедевр реалистического русского, советского искусства, сотворенный Шадром. Но в те годы мастер горько переживал свой «неуспех».
Супруга художника вспоминает: «Наружно Иван Дмитриевич был всегда очень спокоен, но это спокойствие было кажущимся, внутри он, конечно, очень переживал. Особенно отношение критики…»
Изучая историю искусства, мы не раз убеждаемся в скороспелости, а порою просто недоброжелательности критики по отношению к истинным жемчужинам искусства. Так было с Шадром. Его винили как раз в том, что ему было вовсе не присуще,— в «муляжкости», «академическом эпигонстве», «тщательности ремесленной отделки»…
Оставим это на совести критики той далекой уже поры…
Одно обидно… Ведь художник создан не из вечного мрамора или бронзы. Он плоть человеческая, со всеми ее слабостями. И как бы ни был могуч дух творца, земная оболочка, наконец, само сердце Шадра, наверное, не раз сжималось, когда скульптор читал подобные отзывы… Но он оставался верен себе, своей суровой и прекрасной музе, своему подвигу в искусстве… Было бы неверным не рассказать об одном отзыве, к сожалению, не прочтенном самим Шадром. Он был послан еще живому мастеру, но не достиг адресата. Иван Дмитриевич скончался, не увидав это чудесное письмо:
«…Недавно я был в Третьяковской галерее, видал там поразившую меня по силе таланта, страсти, мастерства, так, как, бывало, умел делать это Ф. И. Шаляпин, скульптуру, мною раньше не виденную. Рабочий, молодой рабочий в порыве захватившей его борьбы за дорогое ему дело, дело революции, подбирает с мостовой камни, чтобы ими проломить череп ненавистному врагу.
В этой великолепной скульптуре, так тесно связавшей талантом мастера красоту духа с вечной красотой формы — все то, чем жили великие мастера, чем дышали Микеланджело, Донателло, а у нас «старики»…
Стою зачарованный, обхожу кругом — великолепно! Спрашиваю: чья? Говорят: Иван Митрича…
С восхищением смотрю и снова возвращаюсь, чтобы любоваться моим другом, моим дорогим, истинным художником.
Мысленно целую его, чтобы он поскорей поправился и дал «такое», чтобы все любящие его возликовали, а завистливо ненавидящие обкусали себе ногти-
Спасибо, дорогой Иван Митрич, за ту радость, какую вы мне дали…»
Эти строки были написаны в марте 1941 года великим русским художником Михаилом Васильевичем Нестеровым, который, как никто, чувствовал истинную масштабность искусства и, как он любил говорить, «историчность» произведений живописи и скульптуры…
Руководитель Московского государственного художественного института известный художник и искусствовед академик Игорь Грабарь очень ценил Шадра и упрашивал взять курс в институте. От постоянных занятий Иван Дмитриевич отказывался. Но несколько лекций все же провел. Вот что вспоминает один из свидетелей этих незабываемых встреч с мастером, скульптор Владимир Цигаль, тогда еще студент МГХИ:
— Собственно, это даже нельзя было назвать лекциями. Это были уроки красоты. Шадр работал вместе с нами, уча виртуозному владению инструментом. Он делился с нами своими замыслами, своими идеями.
«Вы не просто представьте себе человека,— говорил он,— но представьте его возвышенно. Вспомните, как из листьев поднимается цветок, вглядитесь, как красиво голова вырастает из грудной клетки».
Мастер мыслил цельно, романтично, остро. Молодежь любила его за строгую взыскательность, гражданственность, за человеческую теплоту.
Шадр велик… Это ясно сегодня. Его творения поистине золотая страница в летописи нашего искусства, страница, на которой значатся великолепные создания скульптора — монументальные статуи Ленина, Горького, а также другие вошедшие в нашу классику образы.
Ваятель донес до нас светлые героические образы своих современников. Он видел и любил жизнь и верил в дело, которым живет его народ. Поэтому его создания будут великим свидетельством, вечным словом о нашей эпохе, о времени, полном борьбы, трудностей и света. Когда мы глядим на творения Шадра, нас не покидает ощущение радости бытия, красоты природы, правды. В этом сила, истинная народность его высокого искусства.
Президент; Академии художеств СССР Николай Васильевич Томский вспоминает:
— Шадр с самых первых дней отдал свой пламенный талант революции. Герои его творений той поры — образы нового человека, рожденного Октябрем. Эти скульптуры сразу вошли в нашу жизнь и как бы стали частью нашего бытия… Я хорошо помню Ивана Дмитриевича, его приезд в Ленинград. Он был добр и сердечен. Знал всех, особенно скульпторов. Горячо делился своими творческими планами. Был очень искренен и благожелателен к своим собратьям по искусству… Шадр был Гражданин, Патриот и большой Мастер. Чудесный чистый Человек!
«Скульптура должна не экспонироваться — жить!» — говорил Шадр.
Известно, с каким восхищением он отзывался о «Медном всаднике» Фальконе, о «Минине и Пожарском» Мартоса, которые жили в ансамбле своих площадей. Скульптура — каменная, бронзовая летопись эпохи. Чем художественнее, чем обильнее будут наши памятники, тем заметнеевесомее будет след нашего времени в истории… Но как важно, чтобы эти вечные свидетели, эти строки летописи были истинным искусством!
Безусловно, наше время отмечено большим числом превосходных монументальных творений замечательных мастеров скульптуры, но на фоне значительности свершений эпохи их создано, конечно, пока очень немного…
В белом безмолвии ночного сквера особенно отчетливо, зримо ощущаешь грозную картину баррикадного боя, воссозданную творением Шадра… В зимнем беззвучии будто слышишь грохот пальбы, рев огня,, яростные крики сражающихся, свист пуль, осколков. Красная Пресня. Пятый год… Пусть силы еще неравны… Пусть смерть молодого бойца неизбежна. Но она — во имя грядущего, во имя победы света над мраком. Во славу жизни свершает свой подвиг герой. (
Тихо. Одинокие, редкие снежинки летят, летят из черной бездны январского неба. Горят сиреневые луны фонарей. Вдали за частоколом голых деревьев мерцают теплые окна домов. Мелькают немые огни машин… Вечерняя мирная столица.
Бессонно, остро, пронзительно глядят на меня глаза молодого, безымянного героя пресненских баррикад…
…«Самое важное для художника,—писал Шадр,— отразить духовную сущность эпохи».
И Шадр сделал это.
Игорь Долгополов.
Не многие из ваc представляют себе, как выглядели деньги, которыми пользовались вскоре после Октябрьской революции. А ведь это были своеобразные исторические документы первых лет Советской власти. Большие трудности испытывала тогда наша страна. Всюду царили голод, разруха. Деньги постоянно обесценивались: коробочка спичек стоила несколько тысяч рублей.
Правительство Страны Советов начало подготовку денежной реформы, в результате которой предполагалось выпустить новые советские деньги взамен всех других, имевших хождение в стране — царских, Временного правительства, различных местных выпусков.
В художественном отношении бумажные денежные знаки представляют образцы высокого графического мастерства. Вы наверняка обращали внимание на то, как четко и изящно выполнены с помощью «волосяных» линий рисунки на деньгах, как эти линии, не прерываясь, меняют цвет. Недаром для работы над созданием первых советских денег В. И. Ленин предлагал привлечь лучших художников, граверов, мастеров Экспедиции заготовления государственных бумаг.
О работе над эскизами новых денежных знаков вспоминал скульптор Сергей Тимофеевич Коненков. В объявленном Наркомфином конкурсе, кроме него, принимали участие художники Е. Орановский, В. Фалилеев, архитекторы А. Щусев, И. Жолтовский, многие другие. В апреле 1918 года состоялось заседание жюри. Однако ни один из предложенных эскизов принят не был.
В марте 1919 года выпустили первые советские денежные знаки — маленькие, размером всего 34X43 мм бумажные прямоугольнички с водяными знаками, достоинством в 1, 2 и 3 рубля. Они не имели ни года выпуска, ни номера. На них изображался Государственный герб РСФСР и надпись, которая сообщала, что «расчетный знак Р.С.Ф.С.Р. обязателен к обращению наравне с кредитными билетами».
В декабре 1922 года был образован Союз Советских Социалистических Республик. А уже в 1923 году выпущены первые деньги СССР. Герб Российской Федерации заменили на них Гербом Советского Союза. Наименование знака и номинал воспроизводились на шести языках союзных республик. На первых бумажных деньгах СССР были изображены рабочий, крестьянин и красноармеец. Моделями для портретов послужили скульптуры, выполненные Иваном Дмитриевичем Шадром.
Будучи в то время главным художником Гознака, Шадр получил задание вылепить бюсты рабочего, крестьянина и красноармейца, которые затем сфотографировали с разных сторон и выбрали из сним-
ков наиболее удачные — по ним граверы Гознака П. Ксидиас и А. Троицкий и сделали рисунки для денежных знаков. Эти же рисунки воспроизводились и на почтовых марках.
В поисках натуры для своих скульптур Шадр летом 1922 года приезжает на родину — в город Шадринск. Известно, что прототипами знаменитых изображений «крестьянина» и «сеятеля» послужили жители деревни Прыговой Шадринского уезда — Порфирий Петрович Калганов и Киприян Кириллович Авдеев. О том, как были найдены эти натурщики, Иван Дмитриевич впоследствии вспоминал: «На огороде, распластавшись на рыхлой земле, спит богатырь, лежа ничком. Храпит так, что земля, сотрясаясь, взлетает из-под его лица, как от взрывов фугаса. Однако чужие шаги услышал, вскинул голову, обросшую бородищей и волосами, напоминавшими шапку хунхуза.
— Чего шаришь в чужом огороде?
Я предложил ему папиросу, он протянул заскорузлую жилистую руку. Не рука — лопата и грабли.
В глубоких, рельефно-крупных морщинах полно земли, как в свежевспаханной меже, а кожа столетнего голенища.
Выслушав меня, он запустил грабли в шевелюру, покрытую окаменелой корой, сдвинул брови, долго сопел носом, сплюнул сквозь зубы острым плевком на гряды и, не открывая полузакрытых глаз, спросил:
— А вреда мне от этого не будет?
— Нет, не будет.
Помолчал, подумал:
— Все равно не пойду. Не чеши язык зря, я не маленький, не пойду, и шабаш, мое слово — олово.
Шибко нравился мне этот мужик, но, как ни тужился я, не мог раскачать этот пень, вросший в землю».
Жена скульптора Т. Шадр-Иванова в своих воспоминаниях пишет, что крестьяне долго отказывались, но в конце концов им польстило то, что их портреты будут на деньгах вместо царских.
И Авдеев работал с полной отдачей. Ему, могучему мужику, было непривычно и невыносимо часами стоять неподвижно в заданной позе и при этом выслушивать ехидные замечания односельчан. Впоследствии он рассказывал: «У других или лицо неподходящее, или руки не такие, а у меня тютелька в тютельку. Дело было перед самым покосом, жара несусветная. Я стою голый, средь ограды, на особой подставке. Рука на отлете, затекает, а пошевелить ею нельзя. Пот градом, а он, Иванов (Шадр), значит, вокруг меня танцует — и оттуда зайдет, и отсюда подойдет. А то заставит меня насыпать в лукошко песку и ходить вдоль ограды, рассевать, значит. Народ, бывало, соберется. «Пострадай,— кричат,— Киприян, во славу СССР!» А я молчу, знаю, что им завидно».
Местный краевед В. Бирюков одним из первых в Шадринске был приглашен Шадром посмотреть готового «Сеятеля». Он так описал этот бюст: «Худое, вытянутое лицо крестьянина дышит энергией, взгляд устремлен вперед. На лоб свешивается клок волос. Правая рука, зажав горсть семян, вытянута в сторону и изображена в самый первый момент бросания семян. Складки рубахи сообразно движению сеятеля и перехвату опояски, держащей лукошко, движутся слева направо кругом всей фигуры. Живот подался вперед, также поддерживая лукошко. Это глубоко реалистическая фигура, не простой сеятель, а целый символ всего сеющего крестьянства, священнодействующего при важном акте своей работы, бодро и уверенно шагающего по пашне, с полным сознанием того, что им, сеятелем, жив род людской».
Насколько энергичен в своих стараниях был Авдеев, настолько немощным оказался старик Калганов (на денежных знаках и почтовых марках — «крестьянин»). Тот же Бирюков вспоминал, что, позируя, старик начинал засыпать и его приходилось периодически будить. Очнувшись ненадолго, он просил Ивана Дмитриевича рассказать что-нибудь смешное и вскоре, однако, опять засыпал. И все же, несмотря на многочисленные трудности, Шадру удалось создать достоверный образ крестьянина.
Сильное впечатление на современников произвел и портрет рабочего. Волевое лицо, состоящее из глубоких складок и мускулов. Это, по объяснению самого скульптора,— рабочий не русский, не английский, не немецкий, а символ международного рабочего, содержащий в себе разноплеменные черты. Весьма точная характеристика. Столь же эмоциональным получился и портрет красноармейца.
Задание Гознака было выполнено. Работу скульптора признали удачной. Изображения скульптур поместили на государственных денежных знаках СССР выпуска 1923 года, на билетах Государственного банка 1924 года достоинством в три червонца, на облигациях хлебных и крестьянских займов и ряде других ценных бумаг Госбанка. Тем из вас, кто собирает почтовые марки, известно несколько серий, выпущенных в 20-е годы, где также воспроизведены шадровские рабочий, крестьянин и красноармеец.
Скульптуры, созданные И. Д. Шадром в 1922 году, сохранились. Сегодня их можно увидеть в Третьяковской галерее и Центральном музее революции СССР.
И. СМИРЕННЫЙ
