Гудиашвили Владимир
Батоно Ладо—Владимир Давидович Гудиашвили (1896-1980)
Патриарх грузинских живописцев, человек, коротко знавший Пиросмани и Матисса, Модильяни и Пикассо, был тихим и белоголовым. Он казался маленьким и понятным среди созданных им больших загадочных полотен или за громадным столом, где обычно «тамадила» добрейшая Нина Иосифовна. В этом доме, с редким даже для Тбилиси радушием, чуть ли не ежевечерне принимали гостей отовсюду.
Прорицательница. 1869 год. Тбилиси.
Кто она? Венера Грузинская? Царица из сказки? Или современная девушка, воплощённая в сути своей? Не имеет значения её одежда — мода меняется, но красота остаётся. — «Грузинская девушка, волоокая, длинноволосая, большеглазая, всегда прекрасна», — так писал о своих моделях сам художник. Такими видим их мы.
…Автографы художников, и поэтов. Коньяк в тонкой рюмке, не допитый в последний раз Борисом Пастернаком. И-картины, картины, картины…
Мало кто знает, что последний цикл своих работ —14 иллюстраций — Гудиашвили выполнил специально для книги моих переводов из грузинской народной поэзии «Фиалки на горе». Мастеру было уже за восемьдесят, и он отказывал издательствам, но любовь к родной мифологии и фольклору, но моя горячность…
С чувством запоздалого раскаяния я углядел однажды, как он ведет линию, сдерживая дрожь непослушной руки другой рукою.
Как много наивно-народного, неизъяснимо грузинского в подчеркнуто условных фигуpax, как много гудиашвилиевского в певучей осанке линий!
…Причитания юного охотника
Тамби над таким красивым барсом и безутешный плач матери из «Баллады о юноше и барсе», удаль наездницы-гордячки из «Каследила» и кроткая печаль «Красного вола». «…Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности»,—писал Борис Пастернак. Эта безошибочная, на мой взгляд, формула оказалась близка и художнику: ей следовал он в своем «переводе» поэзии в графику, твердо веря в первоначальную реальность запечатленных фольклором событий.
Мне трудно теперь уже представить свою книгу без этих рисунков, хотя наша несовершенная полиграфия многое, видимо, исказила—то явно не тот оттенок, то сдвинут контур. Но уточнить и поправить уже невозможно: все оригиналы как-то странно исчезли, хотя нас долго уверяли, что они надежно спрятаны в сейфе издательства «Мерани».
Таким образом, только
Таким образом, только книга и может сегодня дать представление об утраченных последних работах мастера. Впрочем, не станем терять надежды— вдруг оригиналы все-таки отыщутся!
…Однако ценность «Фиалок», надеюсь, не только в этом. Баллады, охотничьи песни и лирические стихотворения, сборник,—шедевры грузинского фольклора, и никогда, за исключением разве двух вещей, не переводились прежде на русский язык.
«Фиалки на горе» —не просто столько-то тысяч строк, переведенных с грузинского на русский, но —попытка открытия малоизвестной, лишь контурно нанесенной на карту поэзии, земли. Во всяком случае, я, переводчик, ошеломленный чудной новизной распахнувшегося передо мною пространства, именно так понял когда-то свой долг и постарался его исполнить с помощью замечательных грузинских фольклористов — Елены Вирсаладзе, Вахушти Котетишвили, Алекси Чинчараули, Дато Цередиани…
Не переоцениваю значение своей работы. Утешаюсь простой мыслью: народные баллады и песни будут еще переводиться множество раз, так что у грядущих поэтов-переводчиков достанет времени пересчитать мои огрехи, исправить промахи.
«Фиалки» складывались долгих восемь лет, а затем еще полстолька ожидали, пока для них отыщется бумага. Когда же сборник наконец увидел свет, весь его не великий для такого издания тираж в считанные дни исчез с книжных прилавков. За пределы Грузии он, собственно, так и не поступил, хотя предназначался прежде всего любителям российской словесности: грузинскому сердцу и уху едва
ли нужны переводы —ни один из них, конечно, не заменит карталинцу или свану родимую песню. Зато как много могли бы переведенные строки поведать соседним народам о грузинском характере, о породившей его земле!
Если что и следует сегодня издавать значительными, а не мизерными тиражами, то в первую очередь именно такие стихи, объясняющие одному народу другой народ, напоминающие человеку о человечности.
Заранее готов согласиться с теми, кто упрекнет меня в наивности, однако вновь и вновь думаю об одном: стань эта книжка достоянием бесчисленных любителей поэзии—и российских, и иноязычных, двенадцать, десять лет назад, и в мире, глядишь, поубавилось бы жестокости, меньше бы пролилось людской крови.
Попробую объясниться.
Из всего многоголосия грузинской народной поэзии вычленим одну, многое определяющую, высокую ноту…
Еще в древнейшей хороводной песне «Тамби» сван-охотник, убивший барса, так оплакивает поверженного врага, восхищаясь его бесстрашием и красотой:
…Мне бы лучше сына убить. Раша орэра да!
Почему я убил тебя? Раша орэра ла!
Мне бы лучше убнть себя. Раша орэра да!
Почему я убил тебя?! Раша орэра ла!
Будь эта песнь единственным творением подобного рода, можно было бы счесть ее обычным ритуальным лукавством: у многих охотничьих племен свершались обряды над добытым зверьем. Возможно, и в грузинских ущельях поначалу все происходило именно так, но потом…
Путь, пройденный народным сознанием, ясно прочерчивает краткое стихотворение «Пховец и Шаванец»:
Юный пловец —паренек улалой.
Там, где пенится Шавцхали-река,
Был в засаде, возвращался домой.
Из Шавани повстречал паренька.
Было некому разнять молодых.
Что повздорили они? Сгоряча —
У Шавцкали, у кипящей воды —
Оба юных рубанули сплеча.
Черный ворон на дорогу слетел.
Пьян напился. Тризну черную ту
Правил — мертвое терзал,как хотел.
И —насытился. Набрал высоту.
Посмеялся нал людьми: «Задарма —
Это надо же!-друг друга убить?
Э-э-э, обоим не хватило ума:
Надо было одному уступить».
Вершина этой традиции — хевсурская «Баллада о юноше и барсе».
Прежде чем отважиться на перевод этого стихотворения, я, помнится, дважды переходил через Архотский перевал, чтобы своими глазами увидеть мрачноватое, обезлюдевшее ущелье, снежный мост над беснующейся Ассой, кистинскую башню, брошенные, полуразрушенные дома в Ахиеле, Амге и Чимге —места, где согласно легенде впервые прозвучали необычные строки.
( Пхови—древняя область горной Грузии, Шавани — владение ингушей).
…Пересказывать стихи-пустое занятие. Если же попытаться все свести к «сюжету», то выглядеть он будет примерно так: высоко, «в скалах вершин», юноша встречает хозяина высокогорий —барса, финал единоборства трагичен —оба соперника падают замертво.
…Полегли на скале туманной,
Прислонившись к плечу плечом,
И охотник в кольчуге рваной,
И сраженный его мечом…
Прорицательницы-вещуньи открывают матери юного охотника горестную истину, мать оплакивает погибшего сына:
…«Ты в горах не плутал ни разу.
Но тебе повстречался барс.
Горе юноше! Горе барсу!
Свет для вас навсегда погас».
Омывала слезами раны.
Прилегла у сыновних ног.
«Труд погибельный — подвиг бранный —
Позади: отдохни, желанный,
Как в младенчестве, спи, сынок.
Притомился, бесстрашный воин?
Неужели тебе не встать?! …
И соперник тебя достоин. …
И сопернику ты под стать…»
И, наконец, высокий финал баллады:
…Сны придуманы ей на муку:
Чуть померкнет дневная синь —
Прыгнет барс и рванет кольчугу!
Барса вновь опрокинет сын.
И ночами не жди покоя,
Плачь, за призраками следя..
. Шепчет матушка: «Никакое
Без любви не растет дитя.
Может, вовсе изнемогая.
На холодной скале сейчас
Под луною кричит другая.
Та, которою вскормлен барс.
Скоро полночь. Пойду к вершине —
Посидим на скале вдвоем:
Пусть расскажет о мертвом
сыне И послушает о моем.
Все различия ни при чем.
Материнская скорбь безмерна.
Как страдает она, наверно:
Барс, дитя,—иссечен мечом!»
О жестокой жизни ущелий Пшав-Хевсуретии, Сванетии, Рачи, Тушетии внятно повествуют башни на скалах: не от хорошей жизни, понятно, в этих скудных местах, где снег на перевалах светит до середины июля, люди веками громоздили тяжкие камни, воздвигали крепости-селенья. Одна рука распахивала под ячмень каменистый склон, другая —сжимала прадедовский меч.
В любом языке отыщутся песни, славящие защитников-героев, проклинающие врага. Но воспеть соперника-недруга с равной степенью сострадания и сочувствия, счесть его ровней, поставить на одну доску со своим сородичем, согласитесь, это —поворот мало знакомый народной поэзии.
Может, как раз скудость природы, безысходность свирепой вражды и надмирность высших точек здешнего ландшафта породили горькую мудрость и высоту взгляда?
В наши дни суть подобных творений определили бы привычным словосочетанием — «приоритет общечеловеческих ценностей». Для грузинских гор, однако, такие чувства и мысли не новее древних башен и надгробий. Скорее они утрачены за последние десятилетия, отняты у людей то насильственными переселениями в долины, то наивными идеями тотальной «интернационализации».
…Два человека —Елена Вирсаладзе и Ладо Гудиашвили,-без которых эта книга не стала бы такой, какою стала, не дожили до ее выхода в свет. До книги, хранящей, быть может, последний след их пребывания в этом мире. И я благодарен судьбе, позволившей мне донести этот след, этот свет, этот звук -до людей…
Ян Гольцман
