Cлевиньский Владислав
Владислав Слевиньский (1854-1918) -польский художник.
Ровно год — с тех пор, как досрочно отпраздновал юбилей футуризма, -Пушкинский музей не предлагал выставки, которая была бы столь сложна для постижения. Казалось бы, кого может озадачить не столь давняя, максимум век с небольшим, живопись наших соседей? Особенно если вспомнить, что поляки ездили учиться и выставляться как в Париж, Мюнхен, Вену, так и в Петербург, благо с конца XVIII века до 1917-го Польша была в составе Российской империи. И сходства оказалось больше, чем различий: ведь арт-процесс во всей Европе той эпохи шел параллельно, и в конце века XIX всюду царили импрессионизм, потом модерн, символизм, экспрессионизм, ну и, конечно, абстракционизм, вскоре потесненный ар-деко
Причёсывающаяся. 1897 год.
. С Польшей вроде бы все должно быть просто для восприятия, хотя бы из-за русских учителей многих тамошних мастеров: Шишкина с Куинджи у Фердинанда Рущица, Репина у Казимежа Стаброеского и др. Беспредметники и конструктивисты, как Владислав Стржеминьский, тоже черпали идеи из первоисточников авангарда, учась в Москве, например у Татлина. Однако недаром выставка, посвященная яркому, полному открытий этапу культуры Польши, названа «Символ и форма». Здесь на пространстве 60 лет в эффектных, загадочных, порой шокирующих полотнах отражены два периода — связанный с символизмом и тот, кода художников увлекли фокальные эксперименты. Традиционное построение экспозиции (Белый зал — вещи постарше, Розовая галерея — помоложе, ближе к современности) подразумевает не только хронологическую последовательность, но и противопоставление двух идейных платформ. Первая, если угодно, — погружение в мир истории, романтических переживаний, маскарада и даже сказки. Здесь почти всюду, вплоть до горных пейзажей Татр, сквозит меланхолия и тоска о свободе. Эпиграфом служит «Станьчик» Яна Матейко: «польский Суриков» изобразил в трагических раздумьях придворного шута королей из динаспм Ягеллонов, и он рефреном проходит по выставке.
Шопеновские элегии будто звучат в витражах собора св.Николая во Фрибуре (громадные эскизы Юзефа Мехоффера украсили «апсиду» Белого зала). Мистикой пронизана природа — и корявые стволы «Старых яблонь» Рущица, и тающие в черноте ночного Саксонского парка лебеди в «Ноктюрне» Юзефа Панкееича, и «Мельница» Юзефа Рапацкого, и уж тем более прибрежные скалы и горные вершины их современников. Странным сонмом летящих фигур, окруживших сидящего на стремянке художника, поражает программная картина «Порочный круг» Яцека Мальчевского — лидера символистов, приверженного размышлениям о творчестве и смерти. Среди множества портретов запоминается его «Автопортрет в доспехах»: суровый образ благородного рыцаря, верного искусству, оттеняет увядающий цветок на кирасе. Для российского зрителя много новых имен и тем, для искусствоведов — немало загадок. Смотреть требуется очень внимательно.
Мечтам о национальной независимости, охватившим страну с момента раздела Польши, пришло на смену иное мироощущение, когда государственность и суверенность страны были восстановлены после крушения Российской империи. Интеллигенция ощутила себя более органичной частью общеевропейского сообщества будто предвидя эпоху глобализации. Поэтому для точного «считывания» сюжетов в ранней части выставки надо вооружиться сведениями о сугубо польской системе символов и аллегорий, а для восприятия польского авангарда — хорошим знанием новейшего русского и западного искусства.
Два метода, два подхода внутри одной выставки, привезенной из единой страны, — согласитесь, это не совсем обычно. Но при осмотре обеих частей экспозиции, помня о специфике Польши, увлекаешься возможностью сопоставить ее живопись с французской, немецкой и особенно — русской. Заметное, порой разительное сходство лишь усиливает остроту различий. Чем дальше движешься, тем богаче ассоциативный ряд От сюрреалистических фантазий Станислава Игнация Виткевича (поэта Виткация) веет Кандинским, от «Японки» Юзефа Панкееича — Уистлером, «Primavera» Болеслава Цибиса кажется болезненным парафразом «Венеры» Боттичелли, к Ходлеру и Петрову-Водкину отсылают «Садовники» Людомира Слендзиньского. К слову, его же «Портрет жены на фоне римского Форума» (один из занятной галереи портретов жен художников, возникшей на выставке) выглядит не просто работой неоклассика, но родной сестрой полотен Шухаева и Яковлева.
Интересен, но до обидного скуп поздний, авангардный раздел, хотя полон громких имен: Хенрик Стажевский, Александр Рафаловский, Титус Чижевский, рано погибший Мечислав Щука -пионер польского конструктивизма, а также лидер группы формистов Леон Хвистек и близкий ар-деко и экспрессионизму сын классика Рафал Мапьчевский, чей «Автомобиль на фоне зимнего пейзажа» тоже насквозь символи-чен: сюжетный мотив — гибель писателя в автокатастрофе — словно предвещает трагедию Польши в годы Второй мировой войны. Правда, нет и в помине ни гениальной Катаржины Кобро, ни Хенрика Берлеви, ни смелой и жертвенной подруги Щуки -Терезы Жарновер, да и великий Стржеминьский представлен скудно. Зато хорошо видно, что эта страна — перекресток культур на полпути между Европой и Россией. И в Польше, как и в России начала XX века, бурлившая в межвоенный период арт-среда вызвала к жизни множество арт-объединений, которые хотя бы схематически обозначает выставка Так что к концу осмотра легкое недоумение и недопонимание, возникшие поначалу, сменяются уважением, восхищением и… огорчением, что работ таких отличных авторов привезли все-таки мало. Впрочем, собирая для фестиваля культуры Польши сто картин и графических листов из 14 музеев, кураторы из Москвы сделали максимум возможного.
Елена Широян
