Глухов Виктор
Главным хитом прошедшей недели в Москве стали не события изобразительного искусства. Даже ваши покорные слуги — арт-критики, забыв о вернисажах, коротали жаркие вечера в душных, но битком набитых залах Московской консерватории. Или в Концертном зале Чайковского, тоже схваченном знаменитым конкурсом. Однако, и слушая музыку, и болея за финалистов, не перестаешь думать о своем -об искусстве и архитектуре. Почему? Области эта родственные лишь отчасти, но проблемы их развитая, как и восприятия, пресловутой «обратной связи’,’ во многом схожи.
Портрет Ирины. 2010 год.
Прослушивание фортепианных и виолончельных опусов неслучайно провоцировало на размышления о других видах творчества — тек, что в отличие от музыки практически немы. То есть свой язык и звучание, порой вполне музыкальное, у них тоже имеются. Однако услышать их зачастую не легче, чем уловить нюансы интерпретации классических сонат и симфоний. Тихая мелодия традиционной живописи, графики, скульптуры заглушается громом рекламы, сопровождающей пафосные проекты. Впрочем, с хорошей музыкой нередко происходит нечто подобное: .трудно сравнить — по цифрам -аудиторию, которая слушает Баха, Малера или Шостаковича (заведомо известнейшие имена), с той, которая «ловит кайф» от поп-музыки. А категория эта расширяется год от года, неминуемо затягивая на свою орбиту смежникое-классиков.
В искусстве изобразительном, что скрывать, тоже есть своя «попса» .
Не станем обсуждать творчество известных арт-персон, порой имеющих собственные музеи в столице. Своего рода «музыкой для бедных» стала даже коллекция Третьяковки — а ведь художники, привлекающие массовое паломничество, нисколько не виноваты в том, что именно их картины репродуцируются в календарях, на конфетных коробках и прочих потребтоварах, относящихся к категории китча В такую обойму попадали не только Крамской с Саврасовым, но и Пушкин — вспомните выставку юбилейного года! Более того, когда в Москву привозят знаменитые полотна, скажем, из Уффици, как в нынешнем году Россия — Италия, немало зрителей идут только на звонкое имя. Тоже возникает феномен массового спроса — не столько на живопись, как на ее медийные «иконы»!
Так что же общего, спросите вы, с музыкой? Все просто: оба вида искусства сильны своей школой. Или — академической традицией. Мы мало о ней задумываемся, глядя на картину Рафаэля или слушая концерт Моцарта Школа эта, на деле лежащая в основе создания шедевров, как бы сама собой разумеется. Соревнование музыкантов, представляющих разные школы (Конкурс имени Чайковского интернационален по сути), создало интригу и накалило страсти. Сравним: кипение их вокруг острых, нашумевших произведений актуального искусства еще случается. Но чтобы какие-то бурные эмоции вызвали работы художника, работающего в русле традиций — такого давно не припомню. Разве что на последней, уже ушедшей в историю выставке Дмитрия Жилинского в той же Третьяковке. Не стоит удивляться, что почти никакого резонанса в столичной прессе не вызвала и выставка народного художника РФ, действительного члена Российской Академии художеств Виктора Глухова. Стоит лишь пожалеть — такие мастера не должны оставаться без внимания. Пусть их работы ни в коей мере не сенсационны: здесь любопытно проследить, как живет и развивается -вполне творчески, при этом на глубинном уровне, не выходя за пределы чисто художественного дискурса. — мошная, довольно старая, но всё ещё плодотворкая традиция московской школы живописи. Собственно об этом и выставка в залах РАХ, лишённая пафоса и названная нарочито обыденно: «Мастерская». Речь не столько о жизни в подмосковном поселке Сходня, где работает художник; ее пейзажи, обитатели, да и сценки в стенах мастерской — не белее чем исходный материал, топливо для фантазии автора предметная среда с помощью которой он ведет разговор о важном для себя — о традиции, а равно о сути самой живописи. Глухов словно проверяет ее на прочнюстъ, исследует ее границы, размышляет на тему о том, есть ли у нее право голоса в нашем веке, перевернувшем многие привычные представления в жизни и в искусстве. О том, какое место живопись может и должна занимать в нынешнем арт-пантеоне. год из года заполняемом всё новыми именами, темами. вариантами поэтики, а также технологиями. форматами, да что перечислять…
Нет сомнения Виктор Глухов преломляет традицию на свой лад. Как сегодняшний виолончелист из Армении -концерт австрикюго композитора XVIII века. Как дирижер. делающий выбор между аутентичным исполнением и современной интерпретаций, не отделяя от нас старинную музыку невидимюй гранью, а напротив, приближая ее к нам и заставляя услышать обертоны, созвучные нашей эпохе Или отыскивая вечную, надвременную, не устаревающую гармонию и красоту.
Много сказано в последние десятилетия о московской шкюле живописи, к слову, сильно отличавшейся изначально от академической петербургской (если брапъ ту самую Академию художеств, которой еше в XIX веке поотивостояли выдающиеся мастера, начиная от Александра Иванова). За век с лишним она сама, да ещё сделавшись столичной и отчасти — имперской, превратилась в замкнутую, достаточно герметичную ситему. Не все её представители позволяют себе «играть» по собственным правилам,нарушать границы, превнося креативное начало в давно сложившуюся, даже частично окостенелую структуру. Однаю в историю, безусловно, вошли имена тех, кто стремился сказать свое слово, перекроить традицию на свой лад. Думается, что Глухов, рожденный в 1946-м. — один из них, младший брат живописцев «сурового стиля» и законный наследник «бубновых валетов» Среда главных его учителей — великолепный пейзажист Андрей Суровцев, блестящему образу социалистической столицы противопоставивший свою Москву — непарадную, чуть провинциальную и сумрачную, которая прячется в переулках и открывается лишь несуетному прохожему. Глухов вообще в работах последних десятилетий, которые и показал на выставке, отказался от Москвы, предпочитая ее окрестности или тихие старинные городки вроде Переславля. Впрочем, и в них ему важно не сталью написать ландшафт как топографию, сколько уловить свет, атмосферу, нюансы цвета, каждый раз новые. Иногда кажется, будто дома, деревья, крыши, дороги, луга превращаются в этакие фрагменты мозаики, те каждому элементу нужно найти свое место, точно встроив его в общий замысел — и по колориту, и по композиции.
В пользу такой гипотезы говорят у Глухова и широкий энергичный мазок, открытая фактура, оставленные незаписанными участки холста — все характерной еще для этюдной манеры «русского импоессионизма» Художник поедпочитает
светлую, мажорную гамму, не боясь интенсивности цветовых сочетаний. Это отсылает к колористическим решениям пленэристов, входящих в Союз русских художников, а также к дерзкой повадке «красить холст» у членов объединения «Бубновый валет» — П.Кончаловского, А.Лентулова, И.Машкова, Р.Фалька Нередко используя популярный в начале XX века прием «завышенной» (опрокинутой) перспективы, благодаря ракурсу добиваясь панорамного обзора, Глухов привносит в картины из повседневной жизни, прежде всего в натюрморты, составленные из повседневных вещей, дополнительную монументальность.
В некоторых полотнах Глухова заметны откровенные реминисценции сюжетов его главного учителя, общего с художниками России первой половины XX века, — французского мэтра Поля Сезанна. Отсюда — повышенный интерес к свету, цвету, к текстуре предметов, к сочетаниям простых природных форм, присущий русскому сезаннизму. Ну а пронизанное лиризмом мировидение Глухова свойственно многим из его коллег, причисляемых к «левому МОСХу. Впрочем, по нынешним меркам никакой «левизны» тут не прочитывается — внимание обращаешь не столько на сюжеты, сколько на ауру цвета и света. Тонкие, изысканные, неожиданные сочетания теплых и холодных тонов складываются в мажорные колористические аккорды, внося оттенок торжественного звучания даже в совершенно обыденную сцену. Живописец превращает «тихую жизнь» (still life) предметов или жанровый сюжет в яркое и праздничное, порой слепо театрализованное действо. И здесь, хоть и не сразу, становится ясно, что зритель вовлечен в игру, на которую художник лишь намекнул, повесив при входе в залы выставки два полотна с натурщицей и зеркалом -да так, что оба зеркально отображают друг друга. Так исподволь возникает, вступая в свои законные права ,»вторая реальность» ради которой и существует живопись.
«Натура мертвая» (буквально — натюрморт) становится живой окончательно, когда мы осознаем: заставляя нас познавать этот мир по-настоящему, живописец ставит перед ним зеркало. Точнее, зеркало перед зеркалом — искусством, которое отражает реальность. Эта двойная огпика позволяет по-иному осмыслить главную на выставке тему — труда художника. Он не просто пригласил нас войти в свою творческую лабораторию, но рискнул вновь показать — пусть такие эксперименты ставились и прежде, — как жизнь преобразуется в объект искусства как предметы обихода трансформируются в говорящие детали живописных панно. Мастерская — это не просто комнаты с мебелью и атрибутами то повседневности, то художнического ремесла. Нам являют натюрморт в процессе создания, то есть претворения одной реальности в иную. В этом действе живо участвуют и сезанновские яблоки, и вангоговские подсолнухи, и фальковский чеснок, и серебряковская лошадка-качалка. Все эти «жильцы» полотен разных мастеров то собираются вместе, образуя новую «компанию: то разбегаются, впрочем, не покидая свой Ноев ковчег — мастерскую художника. Она — не просто место для работы, но еще и дом, пристанище, если угодно, убежище в море не очень дружелюбной действительности. Зато здесь найдется место всякой твари — от старого утюга и бронзовой статуэтки до уснувшей натурщицы или новорожденного теленка, требующего особой заботы. Ковчег этот плывет по житейскому морю в разные времена, за окном весенняя зелень сменяется золотом осени или картиной заснеженного сада… Зеркало живописи бесстрастно и одновременно эмоционально отражает вое перемены в окружающем мире, подчеркивая его вневременную, если не сказать — божественную, сущность.
Особенно приятно, что в небольшой книжке «Остров Схсдня», заменяющей каталог выставки, рядом с текстом самого Глухова, помещены размышления о его живописи, принадлежащие ветерану газеты, ныне покойному Евграфу Кончину.
Елена Широян.
