Кукрыниксы
Кукрыниксы
Вот уже более полувека М. В. Куприянов, П. Н. Крылов и Н. А. Соколов успешно работают вместе. Широко известны их карикатуры, плакаты, иллюстрации и живопись. Разнообразна деятельность уникального коллектива художников. Лиричны и полны своеобразия пейзажи каждого из них.
Портрет Кукрыниксов работы П.Корина. 1957 год.
Целые поколения читателей воспринимают многих героев произведений Чехова и Горького через иллюстрации Кукрыниксов.
Иллюстрация к рассказу А. П. Чехова «Хирургия».
Иллюстрации к басне И.Крылова «Квартет».
Известны их картины, эскизы театральных декораций, шаржи. Но наибольшее признание принесла художникам работа в области политической сатиры. Что же отличает Кукрыниксов как художников-карикатуристов? Это точность жизненных наблюдений и неистощимая сатирическая фантазия, подлинно народный склад их юмора и совершенное владение формой, чему в немалой степени помогает постоянная и кропотливая работа с натурой. Отточенное острие художественной сатиры. Кукрыниксы направляют на разоблачение наших врагов, какой бы маской те ни прикрывались.
Достаточно вспомнить их творчество .в годы войны. Уже на второй день вероломного нападения фашистской Германии на СССР в Москве был отечатан замечательный их плакат «Беспощадно разгромим и уничтожим врага!». Недаром художники числились в списке главных врагов Гитлера: метко наносили они удары по бесноватому фюреру и его окружению своим грозным оружием! Именно Кукрыниксы были откомандированы «Правдой» на Нюрнбергский процесс — рассказать народ победителю о конце матерых фашистских хищников.
Смех — оружие особого рода: оно не теряет своей остроты и разит любого врага. Верна та истина, что враг, поверженный умным смехом, обречен. Об этом не следует забывать тем, кто бряцает оружием сегодня, угрожая миру.
ВТРОЕМ
Всем понятно, как трудится художник, когда он сам создает свои произведения. А как происходит творческий процесс, когда над произведением работают сразу трое художников? Такой вопрос нам задают довольно часто. На него мы и попытаемся ответить.
Наша дружба возникла более полувека назад. Работая вместе над одним рисунком, помогая друг другу, мы втроем обсуждали тему, втроем разрабатывали черновики и затем совместно выполняли рисунок. В то время мы, конечно, не думали, что будем трудиться втроем всю жизнь. Однако с первых же дней содружества каждый из нас увидел пользу и интерес в коллективе. Если бы кто-либо из нас тяготился совместной работой, наш коллектив давно перестал бы существовать.
Свобода буржуазной печати. 1932 год.
Первый наш совместный рисунок появился на страницах молодежного журнала «Комсомолия». Вслед за ним наши рисунки начали помещать журналы «На литературном посту», «Прожектор», «Рабоче-крестьянский корреспондент», «Безбожник у станка», газета «Комсомольская правда» и журнал «Крокодил», с которым связаны долгие годы нашей сатирической работы. Особой честью для себя мы считаем многолетнее сотрудничество в газете «Правда».
Работая в этих изданиях, мы руководствовались теми же принципами, которые были выработаны во вхутемасовской стенгазете.
Прежде всего мы верим друг другу. Ведь в неудаче общей работы — вина каждого из нас, и, наоборот, общая удача — большая личная радость. Каждому из нас хочется видеть коллективную работу обогащенной выдумкой и совершенством исполнения, и для этого мы вносим в нее лучшее, что имеем, не жалея и ничего не приберегая для себя лично. Здесь нет места для болезненного самолюбия по принципу: «Мое лучше».
Спорим ли мы? Случается. Но это бывают лишь творческие споры, не нарушающие единодушия в работе. Любой такой спор решается с карандашом в руке. Допустим, мы обсуждаем решение очередной темы, и одному из нас кажется, что его предложение лучше. Тогда ему говорят: возьми и нарисуй, как ты это себе представляешь. Когда рисунок готов, все вместе его обсуждаем и можем сказать: ты прав, надо так делать. Или, наоборот: нет, это неубедительно потому-то и потому-то. Обиды здесь не может быть, нужно верить коллективу. Приходится призадуматься: а может, я действительно не прав?
За долгие годы содружества каждый из нас привык верить товарищам как самому себе. Мы друг у друга учимся, друг другу помогаем. Это еще больше нас объединяет.
Как мы работаем над карикатурой?
Приходя ежедневно утром в мастерскую, мы все трое уже из дома приносим туда свои размышления, а иногда и решения предстоящей творческой задачи. Обсуждая, мы выбираем наиболее интересные предложения, иногда совмещая их, используя отдельные детали разных вариантов. Черновые эскизы делает каждый. Рассматриваем черновые рисунки всех троих, выбирая наилучшее решение, кладем его в основу. В процессе окончательного исполнения рисунок может переходить из рук в руки, пока не станет удовлетворять всех.
Работа над картиной происходит так же. Эскизы делает каждый. Картину мы пишем втроем, переходя от одного места к другому, меняясь местами. Часто позируем друг другу.
У нас в коллективе нет разделения труда. Нет того, что один из нас рисует только головы, другой мастер по туловищам, а третий приделывает руки и ноги. Каждый из нас должен уметь все. Профессиональный рост каждого необходим всему коллективу.
И совсем необязательно, чтобы в совместный труд каждый из трех вносил ровно треть общего дела. Иногда один даст очень много, а другому в тот раз ничего не придет интересного в голову, зато в следующий раз все будет наоборот. Случается, что и все трое работают с одинаковым успехом.
Нас иногда спрашивают: какой жанр нам больше всего по душе? Трудно сказать. Мы любим ту работу, которая увлекла в данный момент,— карикатура это или плакат, картина или иллюстрация. Конечно, большое место в нашей жизни занимает то, с чего мы начали,— газетная карикатура.
Специфика газетной работы требует от художника быстрого отклика на важнейшие события дня. У него мало времени для разработки темы и создания рисунка. Но оперативность этой работы не дает художнику права на скидку — он должен с предельным лаконизмом,’ изобретательностью и сатирической остротой раскрыть в своем рисунке существо того или иного события.
Чкалов на острове. 1936 год.
Вот этот принцип — работать без скидки — для нас очень важен и не только в газетном рисунке. Именно поэтому некоторые из наших картин имеют две даты: созданные когда-то, они не удовлетворили нас и заставили снова вернуться к ним, чтобы полнее, точнее передать наш замысел.
Нас спрашивают, как мы писали свои большие картины — «Конец», «Бегство фашистов из Новгорода», «Зою», были ли мы в тех местах, которые изображали?
Конец. 1947 год.
Да, мы побывали в убежище Гитлера в Берлине через десять дней после окончания войны. В Новгород ездили на машине вскоре после прорыва ленинградской блокады, еще до того, как пошел первый поезд в Ленинград.
Эскиз к картине «Таня». 1942-1943 годы.
Выезжали и в село Петрищево — на место казни Зои Космодемьянской. Всюду мы делали зарисовки и писали этюды с натуры, собирали документальный материал.
Считаем, что для художника особенно ценен свой собственный взгляд на события, свои личные наблюдения. Можно было прочитать замечательные статьи, услышать очень интересные рассказы партизан, очевидцев, бойцов, генералов, с которыми мы встречались. Это было очень нужно для работы, но все же не давало для картин необходимых живых, образных впечатлений. Надо всегда стараться больше увидеть своими глазами, делать зарисовки, писать этюды с натуры, чтобы явственно представить себе, как все происходило в жизни, а это лежит в основе убедительности картины.
Побывав в убежище Гитлера, мы решили написать картину «Конец». Усилила наше представление о последних минутах обреченного фюрера такая деталь, как дверь в убежище, особенно ее толщина и серый цвет.
Разработали эскизы. В мастерской устроили уголок убежища, покрасили стены, поставили мебель и соответственно осветили. Не надеясь на помощь натурщиков, мы решили позировать друг другу, так как искать нужную позу лучше самим.
-Иногда один из нас позировал, а двое писали. Бывало и так, что двое позировали, а один писал. Долго искали колорит, общее живописное решение. Приходилось по нескольку раз соскребать большие куски и переписывать заново. Были дни, когда мы задерживались в мастерской до темноты. Переживали, спорили, продолжали поиски. Просыпаясь ночью, придумывали новые и новые композиционные решения. Работа так захватила нас, что, когда картину наконец увезли на выставку, мы все трое ощутили какую-то пустоту.
Присутствуя на Нюрнбергском процессе и делая зарисовки, мы поставили перед собой задачу: избегать сочинительства. Зарисовки эти были, конечно, шаржированными, но они не трактовались как схемы того или иного персонажа, не выходили за границы портретного образа. Задача была передать зоологичность персонажей психологически, а не сочетанием, скажем, человеческих и звериных форм.
Поведение подсудимых было не слишком разнообразно, если не считать нетерпеливой подвижности Геринга, показного равнодушия Гесса, углубленного в чтение книги. Но, когда мы видели, как при чтении составленных Гессом и Штрайхером документов о планомерном уничтожении восточных народов сам Гесс начинал одобрительно кивать головой и кривить рот в отвратительной улыбке, становилось не по себе. И хотя в течение многих судебных заседаний мы несколько привыкли к поведению подсудимых, но всё же трудно понять для чего, например, с геройским видом, медленной походкой Гесс шествовал под конвоем всего лишь в… уборную. Через коридор между протянутыми веревками он не проходил, а величественно шествовал. Хоть в уборную, но пройтись туда фюрером.
В двух шагах от того места на скамье подсудимых, где сидел Геринг, стол советского обвинителя генерала Руденко. Геринг поворачивал голову в его сторону, стараясь, чтобы никто этого не заметил. Он надеялся встретиться с советскими людьми в иных условиях, скажем, где-либо в гестапо. А пришлось сидеть на жесткой скамье в качестве обвиняемого в тягчайших преступлениях.
Особая напряженность возникала на скамьях подсудимых, когда слово брал Руденко. Даже Гесс в этот момент бросал чтение детективных романов и, надев наушники, вытягивал шею вперед. А Геринг, обычно небрежно слушающий, иногда машущий рукой в знак отрицания, убирал руки вниз и исподлобья смотрел на советского обвинителя. Как бы подсудимые ни выражали свое особое неудовольствие присутствием в зале советских людей, известных им писателей и журналистов; как бы Гесс шепотом ни упрашивал Геринга закрыть его собой, чувствуя, что его рисуют; как бы Геринг ни просил часового продвинуться правее, чтобы его, Геринга, не было видно,— все равно они были принуждены позировать многим художникам и фотокинорепортерам, сидящим в зале.
Нам хотелось, чтобы в наших зарисовках читатель «Правды» почувствовал сорок пятый год. Чтобы он, многомиллионный читатель, представил себя присутствующим в зале суда и видящим перед собой фашистских преступников. Но в то же время мы стремились, чтобы характерность каждого «портрета» была выражена предельно, будь то жестокость, хитрость, тупость, игра в безразличие, развенчанность при сохранившейся привычке принимать позы «вождя»; чтобы, глядя на рисунки, зритель поверил в правдивость изображения даже таких деталей, как руки, как одежда. Ибо верно изображенное заставляет зрителя больше верить в увиденное и в то же время глубже доносит образ, правильнее раскрывает его психологическую сторону, больше впечатляет.
Суд народов.
36 лет назад (1945 год) художники Кукрыниксы присутствовали на Нюрнбергском процессе по делу главных фашистских военных преступников. Художники запечатлели с натуры скамью подсудимых, где возмездие настигло бывших заправил гитлеровского рейха. Некогда надменные, уверенные в своей безнаказанности нацистские бонзы нервозно полировали осунувшимися задами нюрнбергскую скамью, слушая слова трибунала, карающего их за захваты и грабежи чужих земель, за реки крови невинных…
Сегодняшние (1981 год) события на Ближнем Востоке заставили художников вспомнить свой старый рисунок и срочно его обновить. Кукрыниксы оперативно дополнили его еще двумя фигурами — премьер-министр Израиля Менахем Бегин и министр «обороны» Ариель Шарон вполне гармонично и естественно вписываются в групповой портрет нюрнбергских подсудимых. Расизм, агрессия, разбой, геноцид — те же преступления, столь же неотвратимо и наказание!
Народы не допустят! Для газеты «Правда» 9 мая 1981 года.
Три грации. 1958 год.
«Вульгаризаторские загибы». 1931 год.
Много наших работ сделано не так или не совсем так, как хотелось бы. Но никогда недостатки их не объясняются малым количеством вложенного труда.
На протяжении долгого сотрудничества у нас выработалась своя внутренняя конституция. Мы так привыкли работать втроем, что, если случается одному из нас заболеть, двум другим легче работать, находясь в одной комнате с больным. Сам он может и не работать, но его присутствие, его слово помогают другим.
Наша работа не всегда шла гладко, так, как нам хотелось. Нас постигали и неудачи, подчас значительные. Как и у большинства художников, бывало и чувство досады за допущенные промахи в том или ином произведении, к сожалению, слишком поздно замеченные.
Коллективная работа очень укрепила нашу дружбу. Каждый из нас троих заботится о личном своём росте, но то, что создано коллективно, не смог бы осилить любой из нас в отдельности. В нашем коллективе, кроме Куприянова, Крылова и Соколова, есть еще четвертый художник, о котором мы больше всего заботимся, это — Кукрыниксы.
НАТУРЩИКИ П. КОРИНА
— Хочу написать портрет вас троих,— сказал нам как-то Павел Дмитриевич Корин.— Как вы?
Мы, разумеется, согласились.
— А позировать будете? Я ведь пишу долго, а после двух инфарктов еще дольше буду… Уж больно вы разные.
И вот он у нас в мастерской. Первые сеансы начались с набросков. Павел Дмитриевич попросил Куприянова сесть в любой удобной для него позе.
— Сейчас для меня,— объяснил он,— неважно, как ты сядешь. Я только посмотрю…
Куприянов сел у стены в обычной для себя позе — ногу на ногу, руки в карманы, весь немного откинулся назад. Корин стал разговаривать с нами, но, поглядывая на Куприянова, что-то чертил в блокноте. Через некоторое время он предложил Соколову сесть рядом с Куприяновым. «Для размера»,— добавил он.
— Тебя,— обратился он к Соколову,— я рисовать сейчас не буду, можешь сидеть как хочешь. А ты, Михаил! Васильевич (это он к Куприянову), посиди пока так, как сидел.
Зная, что художник его не рисует, Соколов сел, не думая о том «как». Но минут через десять, когда он решил изменить положение, в котором сидел, Корин остановил его:
— А посиди-ко ты так, как сидел.
Соколов выполнил просьбу художника и спросил Павла Дмитриевича:
— А когда же вы нас усадите в нужную вам позу?
— Это потом,— глядя на свой набросок, ответил Корин.
Так, в разговорах, не «позируя», мы провели первый сеанс. Второй день прошел, как и первый. Корин сделал еще один набросок.
Вероятно, решили мы, когда нас будет трое (Крылова в те два дня не было), Корин начнет нас компоновать. Но наше предположение не оправдалось. Сделав два наброска, Павел Дмитриевич отодвинул холст от стены и стал примеряться, глядя то на наброски, то на холст.
— Павел Дмитриевич,— спросили мы художника,— вы решили писать нас так, как мы случайно сели?
— Вы,— последовал ответ,— не случайно сели, а как вам каждому привычней. Я всех так пишу; это и непосредственнее, и более характерно.
Удивленные, мы, вернувшись домой, рассказали об этом Крылову.
На следующем сеансе мы были уже втроем. Корин не знал о том, что мы делились с Крыловым впечатлениями о предыдущих сеансах. Он предложил Крылову сесть слева от Соколова, тот выполнил указание и стал что-то рисовать карандашом на бумаге. Корин сделал один набросок, другой. Видим, он чем-то недоволен. И вдруг говорит:
— Нет, что-то не то. Ты, Порфирий Никитич, выпадаешь. Другой какой-то… Попробуй сесть иначе, проще.
Снова набросок, опять не то. Мы догадались, что, рассказав Крылову об особом подходе Корина к натуре, тем самым помешали работе художника и поведению натурщика. Впрочем, вскоре все уладилось, Корин нашел положение Крылова в общей композиции и перенес ее на холст. А на холсте началось все сначала. Позы остались прежние, но художник стал рисовать углем с натуры все заново и уже объемно, цветно. И еще одна деталь, вызывавшая у нас удивление: художник мерил сантиметровой линейкой высоту лица каждого из нас и установленный размер точно переносил на холст.
Ужв на холсте, когда и Куприянов, и Соколов были окончательно нарисованы углем, Корин не был удовлетворен позой Крылова, особенно положением рук и ног. Наконец решение было найдено, рисунок побрызган лаком. Павел Дмитриевич начал писать Куприянова маслом. Работал упорно, но без суеты, подолгу вглядываясь в натуру. Сеансы длились от двух до пяти часов. В основном в работе участвовали пять красок: белила, черная, желтая, красная и синяя.
Портрет писался с фоном. Павел Дмитриевич просмотрел пачку наших плакатов «Окна ТАСС» и отобрал то, что его устраивало. Надо сказать, что он с самого начала задумал наш портрет на фоне сатирических плакатов военного времени.
— Ведь вы,— сказал он нам,— в первую очередь художники сатиры. Такими я и хочу вас показать.
Корин использовал в портрете три наших плаката: «Клещи в клещи», «Два котла» и «Громовой удар».
На одном из сеансов, когда Павел Дмитриевич заговорил с нами о работе художника, мы услышали от него такие слова:
— Великое дело для каждого из нас — труд. Без него ничего не выйдет. Я ведь стал художником благодаря труду, а не таланту, которого, я считаю, у меня не было.
Мы знали, что говорит он об этом искренне, ибо действительно был скромного мнения о своих творческих достижениях. Хотя он был не только неутомимым тружеником, но и талантливым художником, чьи произведения по праву вошли в сокровищницу советского изобразительного искусства. И очень больно, досадно бывает порой, когда услышишь от какого-нибудь молодого творческого работника такую нелепую и вредную мыслишку, что, дескать, всё решают талант и вдохновение. Нет, нет и еще раз нет. Не может быть ни таланта, ни вдохновения без кропотливого труда. А история живописи очень ясно, как, быть может, никакая другая история, свидетельствует о том,’ что самые яркие дарования, если их развитие не подкрепляется упорнейшей работой над собой, над каждым произведением, безвозвратно гибнут.
КУКРЫНИКСЫ.
ШТЫКОМ ПЛАКАТА
Воскресенье 22 июня помнится до сих пор во всех подробностях. Репродукторы на улицах, собравшие толпи людей. Мы едем в «Правду», думаем по дороге: «До искусства ли будет сейчас?» Нас встречают словами: «Теперь начнется работа!»
И днем уже сидим за столом над первым плакатом Великой Отечественной войны. Гитлера, протягивающего костистую лапу, пронзает своим красным штыком советский воин. Вверху лозунг: «Беспощадно разгромим и уничтожим врага!» Через два дня плакат висел на улицах Москвы и других городов.
Наши семьи эвакуированы, мы втроем живем в одной квартире. Приходит С. Я. Маршак, наш сосед по дому, говорит, что хорошо бы onять, как в годы гражданской войны, объединить стихи и рисунок. Мы приветствовали это предложение. «Бьемся мы здорово, колем отчаянно—-внуки Суворова, дети Чапаева» —первый плакат, который мы сделали вместе.
27 июня в строй вступили «Окна ТАСС». Возле мастерской; «Окон» на Кузнецком мосту останавливались военные, машины, люди в шинелях отбирали еще пахнущие краской листы, увозили с со6ой на фронт.
Работаем ночами, дня не хватает. По сигналу тревоги с противогазами выходим во двор на свои посты. Иногда срочную работу заканчиваем в бомбоубежище. Маршак считает, что напряжение, в котором мы живем, приносит свою пользу. «Ведь стрела,—говорит он,—только тогда попадает в цель, когда тетива натянута туго». Мы рисуем карикатуры для «Правды», во фронтовые газеты, маленького размера—для упаковок концентратов и пачках с махоркой. Маршак читает только что написанные строчки: «Посмотри—у русских каша, будем кашу есть! Извините, наша каша не про вашу честь!» Или: «Бойцу махорка дорога, кури и выкури врага!» Листовки с нашими карикатурами на фашистских главарей разбрасывались по фронту. Надписи были сделаны на немецком языке. Листовки служили л пропуском для сдачи немецких солдат в плен. Карикатура на фюрера была нарисована и на танке «Беспощадный», который мы купили с С. Маршаком, С. Михалковым, Н. Тихоновым и В. Гусевым. Это быль отличная боевая машина, командир ее экипажа гвардии старший лейтенант Хорошилов держал нас в курсе всех дел. После первого боя весь экипаж танка, пять комсомольцев, были приняты кандидатами в члены партии и представлены к наградам. В одном из тяжелых боев немцы угодили в карикатуру и оторвали Гитлеру ноги. Мы прислали танкистам трафарет, и они смогли восстановить рисунок. Плакаты, «Окна ТАСС», газетная и журнальная графика требовали от нас полной отдачи. Живопись отошла на второй план, и мы не знали, когда сможем к ней вернуться. И тут своего рода толчком послужила корреспонденция П. Лидова о подвиге Зои Космодемьянской, напечатанная в «Правде» 27 января 1942 года.
В апреле мы сумели поехать в деревню Петрищево. Нас провели в дом к бабушке Вороновой, где Зою пытали. Ночью, босую и раздетую, выгоняли на мороз. За окном стоял серый, почти декабрьский день, в такой день, говорили очевидцы, и была казнена Зоя. Мы застали еще пенек от виселицы, спиленной фашистами при бегстве. В Петрищеве были сделаны рисунки и этюды, необходимые для нашей будущей картины.
В декабре 1943 года Министерство обороны командировало нас во фронтовые бронетанковые части. На военной машине мы проехаги 3400 километров по изувеченной, вытоптанной врагами земле. Кругом были минные поля, мы ехали мимо городов, от которых почти ничего не осталось, мимо деревень, превращенныx в пепелища. Жители выходили нам навстречу из землянок. И это в декабре, в самые морозы! Мы побывали тогда в Туле, Мценске, Курске, Сумах, Кромах, Киеве и написали во время поездки множество фронтовых этюдов и зарисовок, которые пригодились для дальнейшей работы.
В 1944 году, как.только была снята блокада, отправились через Новгород в Ленинград. В Новгороде из населения оставалось всего восемь челояек. Город был весь разрушен. На центральной площади обгоревший Coфийский собор и какие-то огромные полузасыпанные снегом разые фигуры. Подошли поближе, увидели, что это размонтированный памятник «Тысячелетие России». На каждой из 108 фигур был выведен порядковый номер для отправки в Берлин. Эти фигуры запечатлены в нашей картине «Бегство немцев из Новгорода».
В живописи нам всегда очень помогала работа с натуры. На десятый день после капитуляции Германии мы осматривали в Берлине бункер и кабинет Гитлера. На полу были свалены в кучу ордена. Огромный смятый глобус валялся за окном. По рейхсканцелярии нас водил комендант, советский Майор,
оказавшийся почитателем наших карикатур на фюрера и решивший в знак этого подарить нам его автограф. Он вынул наградной лист какого-то генерала танковых войск. На пергаменте стояла подпись Гитлера, похожая на раздавленного комара.
В ночь на 9 мая мы работали над очередной карикатурой. Радио не выключалось: все ждали сообщения о Победе. 2 часа 10 минут! Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена!
Мы надеялись, что теперь уж распрощаемся с персонажами наших военных карикатур. Но в той летописи, которую мы начали вести с первого дня Отечественной войны, еще нельзя было поставить точку. Впереди был Нюрнберг, суд, нас вскоре откомандировала «Правда».
Кукрыниксы.
