Кулик Олег
ОЛЕГ КУЛИК В 1979 окончил Художественную школу в Киеве, а затем в 1982-м там же Геологический институт. В 1984—1986 годах служил в рядах Советской Армии. С 1986-го живет в Москве. Постоянный участник ведущих мировых выставок (Венецианская биеннале, Стамбульская биеннале и Биеннале в Сан-Паулу, выставки в Париже и Вене, Барселоне и Киото, Нью-Йорке и Кельне, «Арт-Москва»), Известен своими перформансами, в которых представал в образе «человека-собаки», и инсталляцией «Теннисистка» (2002).
Художник Олег Кулик вновь протестует. На этот раз против коммерциализации искусства. Его проект «Пространственная литургия», предстааленный в рамках Московской биеннале, призван помочь зрителям достичь «просветления». Сам Кулик отрастил толстовскую бороду, ездит на велосипеде и не делает ничего, не посоветовавшись со своим духовным ламой из Тибета. Пикантность ситуации в том, что за декоммерциализацию и «просветление» борется художник, чьи работы стоят до 40 тыс. евро. О современном искусстве и превратностях творческого пути с художником побеседовала корреспондент.
— Олег, расскажите, что собой представляет ваш новый проект?
— Из русских перформансов 1960—2000-х годов я отобран те, которые были связаны с метафизическими переживаниями, с ситуациями Распятия, Порки. Расстрела, и перевел их в одну из древнейших эстетических форм — в «театр теней». Ведь тени — это первое, что увидели первобытные люди. Дети сидели у костра в пещере, высасывая косточку какого-нибудь животного, и наблюдали за взрослыми, танцующими у огня.
Кентавр.
— Почему вы называете этот проект «медитацией»?
— Зритель, попав в сеть зеркальных лабиринтов, наполненных неясными фигурами, звуками, голосами, собственными и чужими отражениями, окажется в духовном пространстве жизни, в которой можно заблудиться или пройти путь совершенствования. Он растворится в этом объединяющем всех пространстве духовности.
— А как вы пришли к этой идее?
— Последние десять лет я много путешествовал, посещал мессы и литургии. И обнаружил интересную вещь: многие люди, участвующие в таких обрядах, сталкиваются с рядом эффектов — художественных, визуальных, слуховых, ментальных. Воздействие идет на все центры человека, которые начинают оживать, и он выходит с литургии радостным, успокоенным, правильно настроенным. Я стал замечать, что в современном искусстве не хватает такой «сонастройки» всех людей. Все сидят, разделенные белыми мертвыми стенами галерей. Поэтому последние пять лет я не делаю никаких других произведений, кроме литургий.
— Вы пережили кризис?
— Я не понимал, что мне нужно делать. Я просыпался утром, включал ТВ и видел в новостях танкеры стоимостью в миллиарды долларов, много техники, людей, усилий, на которые тратятся миллиарды, и вдруг показывают какую-то африканскую деревню, загибающуюся от того, что в ней нет канализации, но ей никто не помогает. При этом говорят о каком-то социальном равенстве, демократии. Как сказал художник Павел Папперштейн. цивилизация прекрасно освоила «мастурбационный проект»: никто никого не любит, но все друг другом манипулируют. А искусство — это зона любви.
— Поэтому вы когда-то делали копии некоторых частей своего тела и продавали их в московских секс-шопах?
— Я всегда готов поделиться своей любовью со всеми. Я не понимаю, почему художники, которые всю жизнь были нонконформистами. занимались игрой, поиском, вдруг перестали смеяться, превратившись в каких-то «свинопасов», тупо зарабатывающих бабло. Я не осуждаю их, но и не понимаю. Может быть, мне надо было просто производить золотые фигурки человека-собаки, кусающей девочку, и продавать это на аукционах? Наше поколение играло в коммерцию. И мне тоже было интересно это попробовать, посмотреть, что это такое, как работает. Мы стали смотреть на свои произведения как на предмет продажи, не более того.
— Вы считаете, что русские художники актуального искусства вдруг стали работать только на деньги?
— Грубо говоря, они стали больше думать о стратегиях, нежели об искусстве. Я не вижу ничего плохого в коммерциализации, но важно, для чего она используется. Она должна работать на расширение зоны эксперимента, для некоторой независимости художника. Когда я понял, что коммерциализация захлестнула все и современное искусство превратилось в сферу бизнеса, я захотел от этого уйти. Когда я почувствовал исчерпанность в современном искусстве России, я уехал в Монголию. Это было в 2004 году.
— Почему в Монголию, а не в Тибет?
— Монголы абсолютно экзистенциальный, чистый народ, не имеющий материальных привязанностей, характерных для современной цивилизации. Люди постоянно перемещаются — 8—12 раз в году и никогда не останавливаются в одном и том же месте дважды в жизни. И они готовы ко всему. То есть они постоянно живут в состоянии перформанса. Ведь что такое перформанс? Это действие, которое влечет за собой непредсказуемые последствия.
— В таком случае вся жизнь в России — один сплошной перформанс.
— Ну вот поэтому у нас перформансы никого не удивляют. А с другой стороны, получается, это органичная для России форма. Включите телевизор, посмотрите, что у нас делается в Чечне или еще где-то! Дайте нам лучше что-нибудь «красивое, доброе, вечное». И получают идеологический заказ — «красивое, доброе, вечное», которое существует только в киностудии «Мосфильм» или в головах идеологов.
— Поэтому вы решили сделать настоящее «доброе и вечное» и занялись литургиями. А как вообще произошла трансформация Олега Кулика из лающей у входа в Кунстхалле в Цюрихе «человека-собаки» в нынешнего Кулика, с толстовской бородой?
— Совершенно естественно. Меня всегда интересовала тема взаимоотношений реального мира и мира искусства. Я стал «человеком-собакой», которая выбегает в мир, где все вечно спешат, и кричит: «Идите все в задницу!» или кусает кого-нибудь, благодаря чему наступает сбой в заданной программе и катарсис смысла, и тот, кто это слышит, может наконец понять, что ему нужно делать в жизни. Может быть, ему нужно бросить офис и идти в монастырь или перестать продавать бездарные картинки на Арбате и идти работать на завод.
— Реальная жизнь говорит о том, что в России формируется рынок современного нскуссгва. Дарья Жукова выставляет произведения известнейших западных художников в своем центре «Гараж», ее друг Абрамович покупает для ее коллекции вещи на аукционах и арт-ярмарках, галерист Ларри Гагосян привозит части своих коллекций в Барвиху, где их покупают обеспеченные российские граждане. Как вы ко всему этому относитесь?
— Я отношусь к таким людям, как к «временному правительству» в области искусства. Всегда были даши жуковы, стеллы кесаевы или регины, жены богатых людей, которые, купив сначала западный образ жизни, пытались навязать западные принципы в искусстве. Для меня главный человек не Ларри Гагосян и не Саатчи. а директор МоМА или директор «Тейт Модерн», которые никогда не покажут то, что так любит Гагосян. — ни Джефри Кунса, ни Дэмиана Херста. Дэмиана Херста и Кунса обсуждают только техасские поставщики мяса для гамбургеров, арабские шейхи или наши олигархи. Это — специальные продукты для стран третьего мира: бриллианты, базальт, позолота. Мир гламура, адаптированный к современному искусству. Это вызывает только улыбку: Такие, как Гагосян, просто почувствовали, что в России есть шальные деньги, и привозят сюда «искусство шальных денег».
— То есть, по-вашему, обеспеченные люди не могут купить искусство?
— Они покупают эрзацы. В каком-то смысле искусство нельзя купить. Люди, которые ходят в секцию йоги и закидывают ноги за уши, думают, что она помогает им прочищать энергетические каналы, а на самом деле она помогает лишь усыпить их нервозность. Надо дальше двигаться. Чтобы дальше двигаться, они покупают искусство как индульгенцию: «Мы заплатит и за духовную практику, которую кто-то другой прошел». Но никто другой не проживет вашу жизнь и не испытает страданий, которые вы испытали. В этом смысле искусство как коммерческий объект совершенно бессмысленно.
— И поэтому свою литургию вы проводите в большом-пребольшом магазине…
— Как ни странно, магазин я рассматриваю как «место силы», которое способно, безусловно, трансформироваться в сознании посетителей со всей Москвы в Литургию. Он осветится, даже «засветится» изнутри.
— А что вас вообще привело к занятию искусством?
— Я еще в детском саду знал, что я — художник. Я родится таким. Наверное, это знание из прошлых воплощений. Я никогда не выбирал даже быть художником. Я сразу стал им.
— Вы что, уже в детском саду устраивали перформаисы?
— Да. я разбавлял краски мочой, а в школе рисовал зеленкой на партах, устраивал хулиганские выходки. Меня «карали»: в детском саду во время тихого часа меня надолго и почему-то голым ставили в угол. Напрасно, потому что дети не спали, им была интересна моя реакция.
Елена Рюмина
Оптические иллюзии на Московской биеннале современного искусств»
Один из самых эксцентричных спецпроектов 3-й Московской биеннале современного искусства — «Москва ЦУМ. Пространственная литургия» Олега Кулика, площадку для которого предоставил Торговый дом ЦУМ в своем новом недоделанном корпусе на Петровке (теперь богатый магазин-меценат еще основал собственный благотворительный фонд «ЦУМ Art Foundation»). Это театр теней, в виде которого Кулик представил историю российского перформанса, одной из ключевых фигур которого являлся сам автор проекта. Олег Кулик, напомним, прославился в начале 1990-х годов, ворвавшись на московскую, а затем и международную арт-сцену настоящим «бешенным псом»: коронной ролью Кулика-перформансиста был кусающийся, голый, бегающий на четвереньках «человек-собака» Нынешний Кулик — совсем другой. С 2004 года он регулярно ездит в путешествия-паломничества по различным «местам силы» вроде Монголии и Тибета, просветленностью, а так же окладистой бородой, по-монашески бритым черепом и пристрастием к этнической одежде напоминая Бориса Гребенщикова.
Свой теперешний род деятельности он определяет как «пространственные литургии». К таковым Кулик задним числом отнес и свою кураторскую работу -нашумевшую выставку «Верю!», показанную в рамках 2-й Московской биеннале на «Винзаводе» и свой первый опыт театральной постановки «Вечерню Пресвятой Девы» Монтевеоди в парижском Театре «Шатле» Весьма успешный по мирским меркам художник, Олег Кулик вроде бы борется с коммерциализацией искусства, но на свой лад он не гонит торговцев из храма, но превращает в подобие храма торжище. По поведу «Пространственной литургии» в ЦУМе можно вспомнить, что Кулику уже доводилось проповедовать торгующим. Среди его акций -зоофренического» периода был и перформанс в мясных рядах Даниловского рынка, когда художник, сжимая в руках-копытах тушку моленного поросенка, мычанием призывал к милости к братьям нашим меньшим. Впрочем, для той своеобразной антологии российского пефрорманса, которую Олег Кулик представил в «Пространственной литургии», он выбрал другие свои акции. Для проекта, который в пресс-релизе именуется «медитацией на сакральные темы современного московского искусства» весьма уместной оказалась «Свобода выбора» — немая проповедь, которую Кулик читал рыбам, погружаясь к ним в аквариум. Но и пресловутое «Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером» -та самая акция, во время которой Кулик рвался с поводка, на котором его выгуливал Александр Бренер, и остервенело кидался на капоты автомобилей, — здесь также нашла свое место. «Сакральное» Куликом толкуется весьма широко: в его литургии нарушителей всевозможных табу, кажется, даже больше, чем художников, замеченных в интересе ко всяческим духовным поискам. Среди теней, танцующих на экранах, можно, конечно, обнаружить долговязую фигуру Вадима Захарова в образе»Пастара» — к трехметровому пастырю (во время перформанса художник в длинной сутане стоял на деревянной лестнице) по стремянке взбираются исповедоваться зрители. Но есть тут и совсем недавняя акция группы «Бомбилы» участники которых занимались сексом прямо на крыше мчащихся по городу машин. И уже хрестоматийная арт-выходка Александра Бренера, обделавшегося от имитированного восхищения в Пушкинском музее перед полотном Ван Гora (в театре теней Олега Кулика к оттопыренной полой заднице его былого соперника за звание самого радикального перформансиста угодливо прикладываются журналисты с микрофонами и камерами). А чуть ли не главными героями «Пространственной литургии» стали герои пресловутых судебных процессов, начатых «возмущенными верующими», — Олег Мавроматти, распинающий себя на кресте, и Авдей Тер-Оганьян, рубящий топором картонные софринские иконы.
«Пространственная литургия» вреде бы должна спровоцировать глубокие размышления о том, какова именно природа сакрального в современном искусстве и не является ли ярый богоборец куда более верующим (что топку бороться с несуществующим?), нежели безразлично-терпимый агностик. Но на самом деле проект Олега Кулика в ЦУМе — не манифест, но аттракцион. Эта «тотальная инсталляция» напоминает не столько храм, сколько ярмарочный балаган вроде какого-нибудь «поезда-призрака’,’ а развевающиеся тут и там белые занавеси похожи на антураж клипов начала 90-х. Проект Кулика — не пересмотр но вейшей истории отечественного искусства, но ее просмотр в виде своего ряда экранизации. Известно, как повышает интерес к тому или иному художнику или явлению посвященный им удачный игровой фильм. А «Пространственная литургия» — проект именно что игровой, а не документальный. Из всех подлинных авторов и участников представленных Олегом Куликом событий в съемках видео (именно его и проецируют в виде силуэтов на экраны-ширмы) участвовали считанные единицы. Большинство теней отбрасывали статисты, и даже самого Кулика-собаку «играл» кто-то другой. И, как и герои фильмов, тени эти выглядят чуть лучше оригиналов. А кто или что их отбрасывает — уже не так уж и важно. Олег Кулик предстает не столько проповедником, сколько мифотворцем, если не мистификатором. «Пространственная литургия» — утверждение того, что от столь эфемерного искусства, как перформанс, остается лишь миф, удостоверить подлинностъ которого не в состоянии даже участники событий. А сам этот видеотеатр теней наглядно показывает, что тень может прекрасно обходиться и без тех, кто ее отбрасывает: если заглянуть за ширмы, то там обнаружится лишь пустота да луч проектора.
«Пространственная литургия» — не единственньм проект в рамках Московской биеннале, использующий сталь экстравагантный «материал» как тени. Еще один «театр теней» можно наблюдать в элитной галерее «Триумф» на Новокузнецкой (тут раньше располагался офис «Логоваза» Бориса Березовского), представившей в рамках параллельной программы биеннале выставку британских художников Тима Ноубла и Сью Вебстер «20 современных классиков». Партнеры и супруги, Тим Ноубл и Сью Вебстер, работают вместе с середины 1990-х. Они относятся примерно к тому же поколению, что и представители звездной обоймы «мопедых британских художников». И, как и некогда Дэмиен Херст или братья Чепмен («Триумф» тоже показывал их проекты в Москве), работают в эстетике троша и хоррора, правда, более ребячлевой и в то же время более маньеристической, нежели их старшие коллеги. И к тому же не стесняются играть с очевидными цитатами из самых разных пластов современного (и не очень) искусства Впечатляющая своими размерами и изобретательностью инсталляция «Скарлетт» — этакая гигантская адская музыкальная шкатулка, состоящая из зубчатых колес, рычагов, расчлененных кукол, птичьих перьев и черт знает еще какого сора — напоминает безумные машины кинетиста Жана Тёнти. Правда, в отличие от творений классика она кажется не только механизмом, но и организмом, причем кровоточащим. «Скарлетт» походит на оживающую помойку чьи элементы на глазах складьваются в подобие гротескного неантропоморфного киборга.
Метаморфоза — вообще один из ключевых сюжетов Ноубла и Вебстер. Причем чаще всего это метаморфоза оптическая — в духе Макса Эшера или прочих иллюзиоистских «головоломок для глаз? Одну из таких популярных оптических иллюзий — картинку, где в зависимости от фокусировки зрения, можно увидеть вазу или два профиля — британские художники даже воспроизводят буквально, но в трех измерениях. Однако самые эффектные фокусы, которые показывают Ноубл и Сью Вебстер -это фокусы с тенями. Две насаженные на палки кучи мусора — в основном флаконы и тюбики иэ-лод красок, растворителей и прочих химикатов — отбрасывают на стену тень, представляющую собой с бердслеевским изяществом очерченные силуэты двух отрубленных голое с чертами самих художников (инсталляция «Двое казненных любовников»). А куча металлолома на полу отбрасывает как оказывается, тень крысы, настороженно рассматривающей мышеловку.
Как и Олег Кулик британские художники вовсе не считают; что тень должна «знать свое место». Их тени также оказываются «симулякрами» копиями, взбунтовавшимися против оригинала. Только, в отличие от теней Кулика тени Сью Вебстер и Тима Ноубла не стремятся заместить собой тех или то, что некогда их отбрасывало: oни, как и художники, просто не хотят быть вторичными. Вместо того чтобы повторять что-то уже существующее, oни создают нечто новое. И вообще, еще неизвестно, что было вначале — предмет или его тень. Возможно, на самом деле изящные силуэты из бесплотного мира теней присутствуют в грубой материальной реальности лишь в виде гротескных подобий -груд бесформенного сора.
Ирина КУЛИК
Тропа в парижский Театр «Chatelet» не зарастала пять дней, пока на его сцене пре6ывал»Мессия».Эту литургию XVIII века Гeopгa Фридриха Генделя в оркестровке Моцарта, описывающую жизнь Христа, его чудеса, смерть и воскрешение, поставил российский художник Олег Кулик. С позапрошлого года он еще и режиссер, в том же «Chatelet» уже поставивший в духе современного искусства ораторию композитора XVII века Клаудио Монтеверди «Вечерня Девы Марии» И вот теперь — продолжение библейской истории. Париж в шоке: пришли послушать оперу, а попали на ЗD-представление. Олег КУЛИК ответил на вопросы нашей газеты.
— Премьера «Мессии» собрала полный зал?
— Был полный зал — 2500 человек.
— Реакция зрителей была неоднозначной. Неужели даже свистели?
— Реакция была великолепной. Да, свистели. В зале было много консервативных людей, пришедших на оперу, на Генделя и не ожидавших увидеть подобное визуальное воплощение. Но также было много молодых людей, которым все очень нравилось и которые живо реагировали. Очевидно было сильное разделение. Тот, кто удосужился прочитать заранее наш текст, посмотреть интервью на сайте театра, тот, кто внимательно смотрел постановку и не раздражался из-за непривычности эстетики, понял, что это не оперное и не театральное представление. В нем три раза говорит пастор, в роли которого выступает философ Мишель Серр. Это намеренная продолжительная попытка именно создать литургию. Первая часть была механистическая — наезд на зрителя машин, инструментов, света. Вторая — религиозная — это страдания, страсти, преодоления, мучения и борьба с этими механизмами. Третья — самая короткая, мягкая и легкая и воспринималась всеми на ура — катарсис. В этом смысле постановка повторяла модель классической литургии, и об этом было объявлено. Если люди не поняли, что они шли на литургию, — это их проблема, им нужно было читать, куда они идут. Это не было заявлено как спектакль, это готовилось как современная литургия, с изучением опыта всех традиционных литургий.
— Это можно смотреть сегодня?
— Многие зрители мне говорили, что в силу очень сложных и интересных визуальных эффектов происходило невольное растворение в них и ощущение себя зрителем исчезало. По возвращении они не помнили, о чем шла речь. Это рваная реакция — то ты как зритель в кресле воспринимаешь и оцениваешь, то ты как прямой участник погружаешься и оказываешься перед своими внутренними вопросами. Это наиболее частая реакция -ощущение себя в раздвоенном состоянии. Я видел одного зрителя, побывавшего на всех спектаклях. Он сказал, что совсем не понял мою первую работу, но на этой все понял и считает; что таким и должно быть современное искусство. Видеовитражи вызывали у зрителей особый восторг. У меня был вариант использовать лишь чистый прием. Например, только видеовитражи. Но я не хотел делать современное искусство. Как и заниматься религиозной пропагандой. Я хотел сделать совершенно новый необычный эксперимент, где искусство и религиозность были бы наравне, не растворялись бы друг в друге.
— Вы сами довольны результатом?
— Удалось — не удалось? Мне этот опыт пока не с чем сравнить. Я доволен тем, что это состоялось и есть с чем работать и двигаться дальше.
— Мим Андрей Иванов, занятый в роли Мессии, выглядел достойно?
— Это был очень удачный образ — мимирование, подражание. Мы опирались на работу Рене Жирара «Насилие и священное» где мимирование и подражание являются основой насилия — ребенок подражает насилию взрослых, и насилие оказывается бесконечным. Остановить его может только механизм «жертвы отпущения? Кроме того, во всех моих работах есть элемент шутовства. В первой постановке, еще до знакомства с книгой Рене Жирара, у меня были два клоуна, которые ничего не обозначали, были как бы обыкновенными людьми во время литургии, которые то молятся, то дурачатся, то обнимаются. И все невпопад. Слишком яркие. В зале появляются в самых неожиданных местах. Сейчас в роли Мессии выступил солист Мариинского театра. Ему все время казалось, что над ним издеваются. На него надевали шутовской колпак, в котором он все время путался. Какое ощущение должен вызывать Мессия? Он должен быть очень неожиданным, непредсказуемым. И он таким и был.
— Как бы вы описали основную идею постановки?
— Основная идея была, соединив новые технологии (лазер, 3D) и старые технологии (скульптура, одежды, голоса), приобщиться к культуре религиозного и ритуального действа. Уже после осознания того, что ритуалы ничего не дают, что необходима самостоятельная работа, что все обряды и церемонии, как правило, формальны. Мы все же хотели сделать образец церемонии, которая выглядела бы неожиданно, являлась бы искусством, новаторством, но при этом имела бы глубокую консервативную идею: что внутри любого общества скрыто насилие. Это насилие и есть движущий механизм и создания общества, и создания культуры (попытка преодолеть это скрытое в людях насилие). Европейская мысль, пройдя через социальные катаклизмы XX века, от которого столько ожидали гуманисты XIX века, а также через все фрейдизмы, социализмы и суфражизмы, созрела до того, чтобы обнаружить Истину, к которой все-таки ближе всего стояла религиозная мысль, — в основе любого общества так же, как и в основе культуры, лежит животный страх перад насилием, память о котором спрятана глубоко в генах современного человека, но постоянно проглядывает за религиозными обрядами и особенно громко фонит в произведениях больших художников и писателей. Мажет быть, цель, нами поставленная, — непомерная амбиция, однако было интересно и с художественной точки зрения посмотреть, что это даст.
— Видимо, московским зрителям так и не удастся увидеть литургию режиссера Олега Кулика «Мессия’.’ Насколько я знаю, пока ни один театр не предложил вам свою сцену. Ждете ли вы предложений и готовы ли вы к ним?
— Это не так. Мариинский театр предложил показать эту постановку. Была идея Валерия Гергиева Он был в восторге. Такой мощной визуальности Гергиев давно не видел в театре, так что российский зритель может вполне это еще увидеть.
— Легко ли было подобрать состав труппы — хористов, «роботов»?
— Это была сборная команда. Хор французского радио и телевидения. Дирижер — Хартмут Хенхен со своей командой. В силу того что это был звездный состав, появилась возможность сделать постановку без подзвучки, которая часто используется в больших театрах. Все певцы не только по красоте, но и по мощности голосов вытягивали это произведение. Подбором, конечно же, занимался театр. Это профессиональная и сложная деятельность. Для «роботов» была приглашена бригада брейк-дансеров. Они работали внутри «роботов» что было очень нелегко, несмотря на то что модели были прекрасно сделаны и двигались хорошо. Но они весили по 1,5 тонны. Двигаться бесшумно, тихо, главное, плавно и шевелить при этом их составными частями (ножами, ковшами) было очень трудно.
— Чему может научить современного человека эта постановка оратории XVIII века? Какие параллели вы проводите между эпохой, в которой жил композитор, и современностью?
— Не знаю, может ли вообще чему-то научить искусство. По крайней мере, мы закладывали мысль о том, что опыт, пройденный человечеством, еще не изжит, уроки еще не усвоены и все новые технологии вызывают большое сомнение: действительно ли они очень новые и могут ли они помочь. больше, чем старые технологии? Все-таки «жертва отпущения» жертва принятия громов на себя, или, как Христос сказал, «отрезания сердца»-это самый мощный механизм, который был придуман в мире, и самый действенный до сих пор. Все остальные психоаналитические практики уже себя девальвировали. Художественная задача была в том, чтобы вернуть искусству сакральное измерение, вернуть то, что было во времена Просвещения и особенно в XIX веке, а в XX стопетж выброшено за борт. То, что объединяло разные виды искусства, -скульптуру, живопись, графику. То, что сейчас иногда делается на больших интересных выставках, где конструируется пространство для зрителя. Однако это не считается главным, главное сейчас — это все-таки объекты .искусства. Здесь же была попытка перевернуть ситуацию -главным сделать пространство, восприятие самого зрителя. Другой вопрос, что зритель пока к этому не готов. От пришел наслаждаться. Он не готов работать. Те, кто был готов работать, восприняли это великолепно. Но это только начало. Это новое искусство. Искусство третьего тысячелетия.
— Немец Гендль был католиком, да и сама оратория написана в ключе традиционных католических религиозных песнопений. Одежды хористов напоминают православное церковное облачение. Это действительно отсылка к православию или так только кажется?
— Я много разговаривал и с православными, и с католическими священниками. Они говорили о там, что обрядовая сторона религии очень важна. Мы можем ее отрицать. Но если соглашаться с тем, что религия еще не изжила себя, то она должна быть оформлена соответствующе, традиционно нагружена. Многие католики мне говорили, что они восхищаются красотой, серьезностью, иногда (для них) страшностъю православного обряда. Впечатление от католического обряда сиротское, хотя сами здания храмов фантастические, потрясающие и мощные (витражи, сама архитектура пространство).
Мне показалось логичным взять костюмы из православной традиции. Я не хотел ничего придумывать. В этом и был жест современного художника Не придумывать дизаРи псевдорелигиозных практик, а взять реагъньй костюм. Точно так же было на «Вечерне Богородицы» Мон-теверци. Мы использовали костюмы буддийских йогов изЪбета традиции Карма Кагъю. Единственно. в «Мессии мы B3R-ли отдельные элементы из Византии. Но православная традидо отсылает к византийской. Однако ш вынесли ее со сцены. Она была либо на авансцене, либо в орквстроеой яме, как бы в глубине. Зрители, заглядывавшие в яму, пугались: стоит много монаюв в черном с бородами необыкновенного качества (их долго гримировали).
— Призрак «человека-собаки» преследовал вас во Франции, или теперь французы знают Олега Кулика
В Театре «Chatelet» прежде всего как постановщика «Вечерни Богородицы» Монтеверди?
— По-разному. Некоторые люди, хорошо знающие мою собаку, были очень удивлены этой постановке и думали, что это новая сверхпровокация. С другой стороны, у меня есть много новых друзей, которые ничего не знают про собаку и знают меня как мягкого интеллигентного человека который занимается религиозными практиками. Когда они в Интернете вдруг находили про собаку, они сначала думали, что это не я, а потом были обижены тем, что я их оскорбил — под личиной этого тихого и приятного человека скрывается абсолютный маньяк. Однако было бы странно, если бы я приходил и говорил: «Здравствуйте, я человек-собака. Я покусал людей в Швеции, Дании, Австрии. Можно ли с вами выпитъ чаю?»
— Недавно закончилась работа над фильмом о вашей постановке Монтеверди. Когда презентация?
— Как ни странно, первая презентация состоится в Иерусалиме. В рамках большой выставки. Мы строим почти католический зал с лавками, где будет много экранов. Мы опробуем эту модель и потом обязательно ее покажем в России. Кстати, мы планировали сделать эту презентацию на «Красном Октябре», но организаторы предпочли в этом месте провести ярмарку «CosMoscow». Им показалось, что литургия привлечет меньше внимания к этому залу, и они очень сильно, как всегда, ошиблись. Коммерция проигрывала проигрывает и будет проигрывать А литургия жила, живет и будет жить вечно.
Беседу вела Марьян БРАШ.
Кулик и духовное наследие
В парижском Театре «Шатле» состоялась премьера «Мессии» Генделя в постановке Олега Кулика. Российский художник уже работал над аналогичным проектом в 2009 году — ставил в «Шатле» «Вечерню Богородицы» Монтеверди. Как и в прошлый раз, постановщик рассказал историю о рождении, смерти, вознесении Христа и Судном дне языком видеопроекций, напоминающих освещенные солнцем церковные витражи.
Также на сцене двигались роботы, олицетворяющие бездушный мир, отринувший Спасителя. Самого Мессию изображал артист балета Мариинского театра Андрей Иванов — тот самый, что получил «Золотую Маску» за исполнение роли Акакия Акакиевича в балете «Шинель. Оркестром Радио Франс руководил авторитетный маэстро Хартмут Хенхен, причем музыканты делили яму с хористами — на сцене им места просто не нашлось. Партитуру использовали в популярной редакции Моцарта. Успеха эта интерпретация знаменитой оратории не имела прежде всего потому, что вышла затянутой, а парижане сейчас отдают предпочтение спектаклям, которые быстренько заканчиваются.
Олег Кулик представит на Московской биеннале современного искусства свой новый проект — «Пространственную литургию». Раньше художник эпатировал, теперь проповедует.
— Елена Рюмина —
В 1994 году художник Олег Кулик стал «человеком-собакой» — ходил на четвереньках, лаял и даже покусал сотрудницу Русского музея. Тогда можно было говорить что попало, объясняет Кулик, но никому это было не интересно. Сейчас снова всем стало интересно, но теперь за слова можно и ответить.
К животным Кулик относится с особой любовью. (а иногда и сам к ним относится)
— Вы полтора месяца провели в Индии. Чем занимались?
— У меня давняя любовь к Востоку. Решил съездить в ашрамы, восточные монастыри. Выстроил маршрут, в который вошло более десятка монастырей в Индии, и поехал. Дольше всего жил в Путтапарти. в ашраме Саи Бабы, который считается Богом. Такой мощный диалог личности и общества, как в Путтапарти. всему вместе взятому современному искусству не снился. Это на меня сильно повлияло как на художника. Возможен, подумал я, даже такой проект: ты можешь не говорить о божественных принципах, а просто быть Богом, жить как Бог… Сейчас я уже не хочу, как раньше, указывать обществу на его проблемы — они бесконечны, я хочу найти их источник и с ним работать.
— Говорят. Саи Баба в Путтапарти сильно разрекламирован.
— Да, везде биллборды, сувениры, майки, компакт-диски.
— Получается не Бог, а какой-то бизнес-проект.
— С европейской точки зрения это либо бизнес, либо невероятный обман. Но тамошний чиновник, который иронически относится к Саи Бабе, — даже он мне сказал: у нас одни из лучших в мире компьютерных специалистов, и из-за Саи Бабы тоже, потому что он им вправляет мозги. Из атеистов получаются плохие компьютерщики: очень сильно заняты собой, поиском смысла жизни, могут уйти в темную сторону. А тут все эти вопросы и иерархии решены.
— Но как же все-таки майки?
— А сувениры с изображением Христа? Это разве он сам затеял? И потом не важно. Бог Саи Баба или нет. Важно, хорошо ли от этого людям. Если есть исходящая к людям благость, в центре которой стоит сумасшедший, считающий себя Богом, так ну и что с того?! А кем был Христос для современного ему общества?
— Нет, давайте уж лучше об искусстве. Где место художника в современном ему обществе?
— Это вопрос к каждому жанру отдельно и к каждому художнику отдельно. Но у всех них есть одно общее: художник не имеет права подчиняться неким ханжеским правилам. Обыватель — обязан. Мама и папа должны говорить ребенку прописные истины и не должны демонстрировать, как они занимаются сексом. Потому что есть ценности, которые цементируют общество. Но художник в этом смысле преступник, преступник общественных стереотипов. Возьмем знаменитую работу Маурицио Каталано: упавший на Папу метеорит. В музее была разбита стеклянная крыша, и на восковой фигуре Папы лежал кусок камня. Эта работа вызвала нехудожественную полемику, из-за чего стала событием в художественной жизни.
— В жизни художник тоже должен быть провокатором?
— Есть скандал в искусстве, есть — вокруг него. Второе, в отличие от первого, мне совершенно неинтересно. Я хочу купить йогурт, а продавщица в ужасе или экстазе кричит: «Маша, он пришел!». А я уже забыл, зачем пришел. Это неловко всегда. Я же не поп-звезда, мне это общественное внимание психологически не очень нужно. К счастью, есть помощники, друзья, жена. Они решают какие-то вопросы: в ЖЭК сходить, за мастерскую заплатить…
Если бы у меня была возможность, я бы объяснил свою позицию так, что любой обыватель со мной бы согласился. Но формат тех же телепрограмм всегда жесткий. Говоришь, что черное лучше, чем белое, а все уверены в обратном, и думаешь: «Сейчас я вам докажу почему». А вот этого сделать либо не удается вообще, либо доказательство телевизионщики вырезают. Я беседовал в «Школе злословия» четыре часа, а показали тридцать минут. При этом ведущие себя в хорошем свете выставили, меня — в спорном.
Они отрезали то. с чего начали эту передачу, первые свои слова: «Мы ненавидим вас и все ваше искусство». Они, плохо меня зная, думали, что я буду орать, визжать. Они себя накрутили. А я-то пришел побеседовать, как вот беседую с вами. Там явно не было цели прояснить ситуацию. Мы с Володей Сорокиным, который не пошел в эту программу, до моего визита года говорили. Он справедливо заметил: ее ведущие не слушают гостей, они заняты своей установкой.
— Есть кто-то, кто вас понимает? У нас есть профессиональная критика современного искусства?
— Нету. У нас ниша современного искусства не осознается обществом как реальность. У нас широкая публика такого искусства никогда раньше не видела, потому воспринимает его как некую невменяемость и даже сумасшествие. Но Моне когда-то тоже считали придурком, который не умеет рисовать. Зато среди советских современных художников не было ни одного фальшивого человека. Советская власть не смогла превратить их в советских художников. Классических живописцев, кого не уничтожила, — смогла: вместо Пушкина на восходе солнца они стали рисовать Сталина на закате империи. Классический художник больше работает внутри искусства. Он воспроизводит стереотипы и штампы в классических сюжетах, внося формальные новации. А современный художник входит туда, где есть запрещающие знаки. Десять лет назад меня ругали за порнографию, когда я изобразил мужской половой член. А сейчас в журнале «Вог» вижу: человек рекламирует «Гуччи» и у него… висит член. У меня был, кстати, куда более целомудренный снимок. Но я десять лет назад был порнографом, а теперь гламурные дамы смотрят на эту рекламу в глянцевом журнале, и у них она не вызывает никакого шока.
-‘ — На Западе она не шокировала бы никого и десять лет назад. Там вообще как-то более мирно, даже полиции и военных на улицах вроде меньше, чем у нас.
— Зато много внештатных полицейских. Случай: ехал на велосипеде. Загорается красный, но я успеваю. Вдруг какая-то машина сигналит, я ей показываю fuck. Она подрезает. В ней. оказывается, полицейские: «Вы показали оскорбляющий жест». Я уверяю: «Нет, просто махнул рукой». Тут же из толпы выходят старик со старухой: «Мы свидетели, показывай fuck». Западный человек приветлив, однако всегда в отношении тебя имеет корыстную мысль. Он корректно все сделает, но поскольку более развит юридически, психологически и как-то ещё, знает больше ходов, то ты все время будешь попадать в двусмысленные ситуации. Поймешь, что нае…ли, скажешь: как же так, ведь мы друзья? А тебе ответят: какие друзья? Все по закону. Джунгли!
— Если сравнивать Москву и ваш родной Киев — что лучше?
— Для жизни — Киев, для искусства — Москва, она более глобальный город. Современное искусство не работает с местечковыми темами. В Москве, как в Нью-Йорке, Лондоне. Токио, можно пощупать пульс мира. Здесь нет ощущения провинциальности, а в Киеве мило, но провинциально. Знаете, и в Париже есть люди, которые говорят: «У нас происходит то же, что и в Лондоне, только на полгода позже». Москва отстает гораздо больше, поэтому сильно не переживает. А во всей Европе страдают комплексом неполноценности провинциала: столица где-то не здесь.
— А кому нужен сегодня художник в России? Трудовой книжки нет, ему даже пенсию не дадут.
— У меня в трудовой есть одна запись: «Испытатель баллонов I -го класса».
— Каких баллонов?
— Газовых баллонов. Мне было лет восемнадцать. Если взорвется — не годен.
— Не боитесь неустроенной старости?
— Надо вообще исключить страх из своей жизни. Человек может обрести радость и отсутствие страха через любовь, через понимание собственной миссии. Но ее надо каждому самому расшифровать.
— Умные люди часто делают карьеру, достигают богатства и власти. О душе не думают. Идиоты?
— Нет, у них как раз действительно ума палата. Но интеллектуальная деятельность появилась недавно: мистическое познание мира длится 60 тысяч лет. Ребенок вякнул что-то невразумительное, и все вокруг восхищаются: «Невероятно!». Хотя тут же рядом мудрый человек говорит, а его никто не слушает. Люди, у которых ума палата, — это дети. Именно они часто идут к тому же Саи Бабе. А если говорить шире, то люди, пережившие внутренний кризис, часто приходят за помощью в храмы и начинают неистово биться лбом о святые каменные плиты, читать духовную литературу. Это первая ступень и не худший вариант развития событий. Некоторые ведь говорят так: «Ах, раз мир такой мерзкий, я ухожу в разврат, убийства, разрушение самого себя!». Они тоже умные, но о Боге, который вокруг нас, не знают.
— Кстати, о Боге: священники чаше всего называют современных художников извращенцами и богохульниками.
— Все эти упреки были и к первым христианам. Их сжигали и распинали. Живое всегда противостояло мертвому. Почему происходит такой большой отток верующих из церквей? Потому что те не отвечают духу своих религий: стены — это важно, но вы не будете жить в доме, где нет тепла, любви. Есть ненависть, с которой я иной раз сталкиваюсь… Я нарушил какую-то заповедь? Я лишь визуально изображаю то, что непривычно, неприятно, раздражает. Но это — область дискуссий! Я никого не провоцирую, я иду с любовью, а не с битвой, но при этом стараюсь не сдавать свои принципы. Кровь, пот и слезы выступят у каждого из тех, кто участвует в этом диалоге.
— При Ельцине было больше свободы? Говорят о новом застое.
— Прекрасно! В застой появились лучшие произведения московского концептуализма. У меня это был один из наиболее удачных периодов в жизни, хотя и не самый легкий. Самое тяжелое время для искусства было — 1993—1996 годы, когда зона политики заменила собой зону искусства. Депутат Думы Марычев выходит загримированный под Асахару и начинает проповедовать. В подобной ситуации жесты современных художников «провисали». А сейчас, когда политики занялись политикой, а не клоунадой, такое перестало быть кому-то интересным. Сегодня художник будет больше услышан. Другое дело, сейчас говорить опасно. Если раньше можно было говорить что попало, но никому это было не интересно, то сейчас всем интересно, но за слова можно и ответить. И теперь всем надо определяться: что говорить.
Заказчик этой работы попросил художника сделать эротику, но без «обнажёнки».
ВЛАДИСЛАВ КОРНЕЙЧУК
Выставка «Олег Кулик. Хроника. 1987—2007» откроется в Центральном Доме художника
Впервые посетителям предложат полную ретроспективу одного из самых эпатажных персонажей современного российского искусства.
Фоторабота «Архитектурные излишества». 2002 год.
Многие хорошо помнят его проект «Человек-собака»: раздетый Кулик, вжившись в образ собаки, сидя на цепи, сорок минут лаял на посетителей, столпившихся у входа в цюрихский Кунстхалле. Даже кого-то укусил. Именно этот ценитель брутальности был куратором масштабного проекта «Верю», посвященного глобатьным проблемам человечества и охватившего почти все пространство «Винзавода» в феврале этого года. Один из последних проектов Кулика — съемки пустыни Гоби. Там он нашел себя. По его мнению, это лучшее место для творчества. не тронутое цивилизацией. На выставке Кулик предстанет во всем многообразии жанров: радикальный перформанс, скульптура, фотография и инсталляция, главный герой которых он сам.
