Тутунджан Джанна
Тутунджан Джанна Таджатовна (1931-2011) — советский российский художник.
Стоял заглохший трактор, и парень в рубахе с закатанными рукавами возился в моторе, злясь, что приходится попусту терять такое драгоценное время. Поднял голову: по полю неторопливым шагом горожанки, оказавшейся на природе, шла девушка. Брюки, этюдник через плечо. Только на секунду, обернувшись, увидела она его глаза, но потом все время, пока пересекала поле, казалось ей, что его взгляд прожигает спину. Он смотрел на нее, как на инопланетянку, неизвестно зачем оказавшуюся на этом накаленном человеческим трудом поле.
Этот взгляд мы увидим потом в картине, которую Джанна Тутунджан назовет «Страда». И вся выставка ее, которая недавно с успехом прошла в Москве, все ее работы вместе, написанные до и после, когда теперь я мысленно обращаюсь к ним, кажутся мне ее ответом на этот взгляд. Его страде она отвечает своей страдой.
Это ее ответ и одновременно ее взгляд — уже обращенный к нам, в нас, такой же пронзительный, как у парня-тракториста, только, может быть, более мягкий и мудрый.
Маки.
из книги отзывов
«Удивление и радость, чистота цвета и чувств… Огромное спасибо ведь мы так редко удивляемся. ГОРБАТЮК Андрей».
Покаюсь: па выставку я попала случайно. Афиша на улице Горького привлекла внимание чисто внешней необычностью сочетания имени и географии: Джанна Тутунджан, Вологодское отделение Союза художников.
Внешняя необычность разрешилась быстро. Заслуженный художник РСФСР, лауреат премии Вологодской комсомольской организации Джанна Тутунджан родилась и выросла в Москве, а в Вологду уехала после окончания Суриковского института. Это я узнала из каталога. Почему именно в Вологду — уяснила позже. Муж ее, художник Николай Баскаков, коренной вологжанин, тоже окончил Суриковский институт. Его родина стала ее родиной: «Как художник я родилась в Вологде». Но это я узнаю уже потом, когда встречусь с ней в Вологде.
…Первой я увидела «Матушку». Точнее, картина называлась «Матушка, царица небесная». Профиль женщины на фоне огромного окна. По-крестьянски повязанный платок поверх мехового полушубка. Руки в больших рукавицах— на плетеном коробе. Да это же не окно, а иллюминатop. А за ним синее небо и белые птицы облаков. «Матушка, царица небесная…» Это у нее вырвался возглас, когда самолет поднял ее в облака? Или сама она сейчас, матушка, царица небесная, парящая в облаках?
По-разному можно чувствовать себя на выставке. Можно рассматривать картины, любоваться ими, догадываться, как художник достиг того или иного эффекта, но все это — как бы со стороны. Они — на стене, а ты — в зале. С картинами и рисунками Тутунджан (она не только живописец, но и график) по-другому, с ними сразу вступаешь в общение. Они, если употребить модное словечко, поразительно контактны, от героев ее исходит душевное тепло, душевная энергия. Им улыбаешься, с ними горюешь и размышляешь — вместе с ними.
Гори ясно.
ИЗ КНИГИ ОТЗЫВОВ
«вместе с Вашими картинами в каждом рождается человек.
Когда я смотрела картину «Птичий рынок», я вдруг вспомнила обдерганного котенка у батареи в коридоре у нас в общаге — смотрит на всех, а его никто не замечает, я подумала тогда: «Может, взять?» Но, решив, что много возни, прошла мимо, вы знаете, я больше не пройду мимо. Мы как-то забываем, что кто-то хочет тепла и ласки. И живем лишь собой. Вы наши сонные и ко всему привыкшие души тормошите. Я еще раз приду, но уже с подругами. Я хочу еще раз все увидеть и пережить.
Студентка ВГПИ».
Путешествие на птичий рынок или в зоомагазин — праздничные воспоминания городского ребенка. В картине Тутунджан птичий рынок — глазами взрослого. И видишь: это мир не столько праздничный, сколько драматический. Вытоптанный снег. Черные, обрубленные полотном стволы деревьев. И такая же «обрубленная», «подрезанная», зажатая природа: все эти птицы в клетках, рыбки в стеклянных банках.
Одних приводит сюда действительно любовь к живому, других — желание поднажиться на этой любви. Мне самым страшным показался даже не потерявшийся пьяница, не голубятник, сжимающий в кулаке птицу, а человек, на первый взгляд, такой чужеродный среди них. Не завсегдатай. Изящная юношеская фигура, длинные, тонкие кисти рук, вылезающие из ставших короткими рукавов модной курточки, женственное печальное лицо. Его привела на рынок явно какая-то беда, видимо, остро понадобились деньги — и негде их было взять. Но чувство жалости уходит, когда переводишь взгляд на то, что он продает.
Огромный черный дог — почти вполовину его роста, не щенок — собака, выросшая вместе с ним. В глазах — мудрость, ожидание, готовность принять судьбу. «Птичьему рынку» предшествует множество эскизов. Па одном, где только этот юноша с собакой, записано: «Продаю друга»-
ИЗ КНИГИ отзывов ■
«Спасибо! Как будто снова побывала и услышала жителей Тотьмы, Тарноги и других деревень»,
«В музеи приносят находки—иконы. утварь, а Вы умудрились живую жизнь внести да еще с речью — вот находки так находки!
И. КАЛИСТРАТОВА
из Кировска». — .
Я упоминала «Матушку». Многие картины и графические листы Тутунджан точно так жо в названии несут образ. Краснощекий мальчишка с гроздьями рябины — «Снегирь».
Снегирь.
Есть у нее «Сама себе хозяйка», «Мастерица шаньги печь», «Остальные в городе» и т. д. Иногда, я слышала, ее упрекают: не от слабости ли это? Не сумела кистью или карандашом сказать,- что хотела,— и вот прибегает к слову.
Но, я думаю, к дару художника видеть ей отпущен еще один дар: тонко чувствовать слово.
Разве от слабости в «Прометее» Скрябин хотел соединить музыку и цвет? Или Чюрленис в своем творчестве — музыку и живопись? Издавна народ, соединив слово и музыку, слагал песни.
Ее дар, слив народную речь с графикой, открыл нам неожиданный оригинальный цикл — диалоги «По правде, по совести».
Сама Тутунджан в каталоге выставки так объясняет их происхождение: .
«Еще в эпоху Возрождения существовала тосканская пословица: «Хотя подошвы у народа толстые, зато ум тонкий…»
Рисуя людей в далеких деревнях, я буквально страдала от того, что. кроме меня, никто не слышит, как они говорят! Потом р стала писать рядом с рисунком то, что слышала от них… Хочу, чтобы зритель, верящий в Человека, глядя на людей, которые. по моим понятиям. представляют собой основу народного духа, слышал бы еще и то, что эти люди думают о нашей жизни…»
Худощавое лицо мужчины, в глубоких бороздах морщин. Из-под расстегнутого ватника выглядывает ворот гимнастерки. Человек немолодой, воевавшийь.. «Не космос погодой правит,— говорит он.— Народ поохладел к земле. Вот она, матушка, и остывает… А к ей бы надо-то со всем нашим теплом!»
Еще один лист из той же серии. «Совесть? — переспрашивает колхозник, годящийся нам в деды.— Ее в карман не спрячешь. Ее так видно сразу…»
— Джанна, — спрашиваю я,— а почему у Вас в этой серии все люди немолодые?…
— Потому что мои ровесники уже так не скажут. Язык, особенно в городе, все-таки оскоплен. Мы одинаково говорим. А их речь—это и не песня, и не присказка; и не прибаутка, а… Конечно, и они говорят одинаково. Но это другая одинаковость. Ромашки на лугу тоже одинаковы, все — ромашки…
Но, может быть, .дело не только в том, что так не скажут? Есть одна горькая нота в этих листах.
…Отодвинуты в сторону чашки с чаем. Хозяйка в очках — вместо дужек веревочки, смешно завязанные на затылке бантиком ушками,— показывает гостье фотографии:
«Да ведь тутока он маненький, а на этой ужо — гляди, какой большой… Это все мои отростёлки. Эва, сколько нас тут! У бабки много сродников».
А гостья ворчливо замечает: «Все одни и те же — чево и казать фотокарточки те!»
Один и те же—значит, новых не присылают? А писали — давно ли? Может, и писем нет? И сидит одинокая старуха, в который раз перебирая старые карточки и любуясь своими «отростёлкамн». Этот лист так и называется: «Это все мои отростёлки…»
Из КНИГИ отзывов
«Хочу, чтобы это увидела вся наша деревня.
Люся ЕЖОВА».
А мне, когда я была на выставке, казалось, что работы Тутунджан больше обращены к горожанам, к тем, кто уезжает в города, кто собирается уехать.
Девочкой она мечтала стать капитаном дальнего плавания, объездить весь мир и собрать все на свете песни. Стать капитаном — эту мечту передала сыну. А ее дороги пролегли через речкн Вологодчины: Толшму, Кокшенгу, Сухону.
Сухона подарила ей впечатление, которое послужило толчком для последней работы — картины «Расставание»,
Лесные яркие под солнцем дали — такие, которые можно увидеть с высокого холма; нет, пожалуй, даже не с холма — с поднимающегося ввысь самолета. И там, на этой сине-зеленой земле, стоит женщина в белом платье: солнце отбрасывает тень от ее фигуры. Мать смотрит вслед сыну. А он — уже далеко. Вот он перед нами, лицом к лицу, крепко сложенный, сильный парень. Под ногами у него уже не земля, а серо-коричневая полоска асфальта. И не леса вокруг, а строгие геометрические линии современных городских коробок.
Она смотрит ему вслед. А он, кажется, на мгновение остановился: уехать, вернуться?..
…Сколько раз, возвращаясь по Сухоне в Вологду, видела Джанна такие вот расставания. Однажды на пароход поднялись двое: мужчина и мальчик. «Помаши бабушке», — сказал мужчина. Мальчик снял соломенную кепочку. А на синей воде, в лодке, стояла и смотрела вслед отплывающему пароходу старая женщина. Просто стояла и, опустив руки, не отрывала глаз от парохода. Одинокая фигура в белом — как свеча на синей воде.
Образ, надолго вошедший в сердце и память.
И все-таки, будь только он, этот образ, картины такой пронзительности, такой силы обобщения, такого социального, гражданского звучания, как сейчас, не было бы, если бы не было прежней Тутунджан. Той; которая писала
«Матушку». «Корень рода», «Птичий рынок», листы «По правде, по совести…». «Расставание» новым светом освещает все предшествующие работы, помогая понять их логику, и вместе с тем — это новая ступень выхода на острейшие проблемы сегодняшнего дня.
Я видела, как люди смотрели «Расставание». Как уходили и снова возвращались. А одна девушка написала: «Это не его мать, это сама мать-земля…»
В ВОЛОГОДСКИХ деревнях, где она работает, на нее давно уже не смотрят, как на заезжую путешественницу. Сочувствуют:
— Жанна (непривычное имя Джанна переиначивают в более привычное Жанна, а то и совсем простое — Женя), у тебя глаза-то не болят?
— Да нет.
Не верят: так изводить глаза — и не болят?
— А ты надень-ка мои очки, все, может, лучше будет.
Мне рассказывали: на открытие выставки в Москву приехала девушка, позировавшая ей когда-то для «Молодой». Узнала из газеты о выставке, села на поезд и приехала. «Раньше мы думали что такое работать?— говорила. — Пахать, косить, лес валить. А красками малевать — какая работа! Думаете, почему, Джанна Таджатовна, я к вам ходила? Да потому, что у вас орехи были! А сейчас сама бы вам орехи принесла — только рисуйте!»
Молодая.
Не высшее ли это признание, когда человек ощущает искусство таким же нужным для себя, как выращенный в в труде и поте хлеб?
Т. ЯКОВЛЕВА.
«Не космос погодой правит… Народ прохладел к земле. Вот она, матушка, остываёт… А к ей бы надо-то со всем нашим теплом!» — услышала художница в Сергиевке. а может, в Пундуге. Хорошо народ говорит — и не устояла: перенесла слово на листы, озвучив целую серию рисунков «По правде, по совести». Образные диалоги стали прелюдией к миру вологодской деревни, который открывает нам искусство Д. Тутунджан.Главная тема творчества не выбирается умозрительно. Здесь все как в любви. Но откуда любовь к Северу и ,, деревне у заслуженного художника I/ РСФСР Джанны Тутуцджан. если родилась и выросла она в Москве. Здесь окончила среднюю художественную школу, художественный институт имени Сурикова. Сама не подозревала даже когда отправилась вслед за мужем в Вологду—он из этих мест,— что художником станет именно вологодским.
Вспоминаю сейчас встречу с Джанной Тутунджан лет десять назад это было — в Вологде. Она расставляла передо мной листы, старалась уловить мое состояние—понимаю ли. что ее тут взволновало, и рассказывала о деревне, с наслаждением воспроизводя певучий говор ее обитателей. Добрые речи бьют из нравственных глубин. В тех, кто с детства познал необходимость, естественность неустанного труда, почувствовала она особую надежность и мудрость. Это и передает в своих сергиевских и пундужских листах —названия от деревень — в своих живописных полотнах.
Характеры у Тутунджан яркие, самобытные, все больше женские. Ведь на женщине долгие годы деревня держалась— в войну, да и потом, когда молодые в город устремились.
Время вычернило лицо старухи («Незабудки»), как древнее дерево, оставив на нем такие же следы, как на старых стенах дома. Сколько лет она тут без мужа и сыновей? Сама кормилец, поилец. Корень рода. Не дала до срока увянуть дочкиной красоте. и внучка рядом расцвела, как незабудка по весне. В них вложит она и свою память о тех, кого увела из этого дома война, потому как род без памяти не род.
Незабудки.
На живописных холстах бывалый речник («Пристань Брусенец слушает!»), конюх в платке («Последний конь»), голубоглазая девчушка («Молодая»), еще не расставшаяся с веснушками, но уже все определившая в жизни: тут ей жить, в деревне… «Сама себе хозяйка»—так назвала художница один из графических портретов, и так, наверное, можно сказать про многих ее героинь, сохранивших редкое достоинство при нелегкой доле, способность радоваться, дивится всему живому и новому.
«Матушка царица небесная!» — впервые оторвалась старуха от дома и сразу — за облака. Небось внуков нянчить летит, дети позвали! Кажется, мы с ней уже встречались в рисунках. Не ее ли пытала подружка «Оне где у тя живут-то?» «В городе| Апетиты» В «Апетитах» расскажет о деревне «Жизнь нонче райская! клуб, и магазин, и столовая. и полуклиника Ну. чисто все удовольствия1..’
«Графика — мои корни. живопись—моя крона».— говорит о своем! творчестве Джанна Тутунджан. Несколько работ не дадут вероятно. полного представления о многоцветии «кроны», но нельзя не почувствовать что пишет художница родную землю, близких ей людей.
Т. АЛЕКСЕЕВА
