Дмитриев-Мамонов Эммануил
Дмитриев-Мамонов Эммануил Александрович (1824-1880) — известный русский художник-портретист.
БРЮЛЕВСКАЯ ТЕРРАСА
Начну с тех картин, которые сложились у меня из чтения многочисленных мемуаров.
Солнечный март. По Брюлевской террасе на крутом берегу Эльбы под нераспустившимися липами прогуливается нарядная, по-весеннему одетая публика. Публика толпится и внизу на пристани и на пароходах, медленно отплывающих вверх, против течения реки. Там, в верховье сквозь золотистую дымку нагретого воздуха сизыми тучами громоздятся еще голые скалы Саксонской Швейцарии..
К.К.Павлова. Рисунок карандошом из альбома А.П.Елагиной. 1840-е годы.
По утрам в эти дни на террасе часто видели худую черноволосую женщину лет пятидесяти. Она часами просиживала на одной из скамей под липами, пристально, не отрываясь, смотря на реку. С прохожими она не раскланивалась. Похоже, что она была иностранкой и никого не знала в этом городе. Днем она вставала со скамьи и уходила. С террасы было видно, как она медленно спускалась по лестнице и шла по направлению к дворцовой церкви. У нее была стройная высокая
фигура, твердая походка. От церкви незнакомка поворачивала к Цвингеру, оттуда — на Постплац и входила в маленькую гостиницу «Hotel de Pologne>. Она занимала на втором этаже комнату, выходившую окнами на Почтовую площадь. Она никого не принимала, да ее никто и не спрашивал. Разве что почта каждую неделю доставляла ей письма и большие пакеты, запечатанные сургучом. И все же хозяину гостиницы кое-что о ней было известно. Звали незнакомку Каролина Павлова. У нее был русский паспорт, но по-немецки она говорила правильно и чисто. С хозяином и слугами держала себя подчеркнуто вежливо, но холодно. По всему было видно, что она «дама из общества»
Слева — направо:
Д.М.Свербеев, Д.А.Валуев, В.А.Панов (сидит спиной), И.В.Киреевский (за столом), А.С.Хомяков (читает), А.А.Елагин (хозяин, сидит в кресле), К.С.Аксаков (с поднятой рукой), С.П.Шевырёв и В.А.Елагин (стоят друг против друга), А.Н.Попов (стоит, заложив руки в карманы),
бульдог Фомка, П.В.Киреевский ( с трубкой).
Хозяин совсем бы проникся к ней уважением, если бы русская не задолжала ему почти за год. Каждую вторую половину дня и каждый вечер русская писала, закрывшись у себя в комнате. О ее занятиях хозяин выпытывал у горничной, убиравшей в ее комнате. Но горничная
была малограмотна и нелюбопытна. Она рассказывала, что русская много пишет по-немецки, но больше на незнакомых языках. Что у нее слишком много книг, которые только собирают пыль… Почти каждое утро горничной попадались на глаза старые, в кожаных переплетах альбомы, обычно лежавшие в нижнем ящике бюро. Однажды она нашла раскрытый альбом на верхней крышке бюро. Заглянула. Пролистала. Какие-то стихи, кажется, русские. А в старых альбомах хранились автографы Пушкина, Лермонтова, Баратынского, Языкова, Вяземского, польские стихи Мицкевича, письма Гёте, Александра Гумбольдта…
Через год, с трудом расплатившись с хозяином, русская путешественница из экономии переехала в лесное местечко Пильниц под Дрезденом. С ней переехали ее книги и альбомы. Там она много писала по-русски.
В свое осеннее убранство
Весь лес торжественно одет;
Роскошно на его пространство
Заката льется яркий свет;
Блестят все ветви золотые
Под неба золотым лучом…
Зачем мне помнится Россия
С своим суровым октябрем?
Память о России была горькой и сладостной, как прожитая жизнь. Впрочем, 1861 г. Каролине Павловой оставалось прожить в нужде и одиночестве еще 32 год! все в том же Пильнице. Единственным её богатством оставались поэзия и старые альбомы.
Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло;
Моя напасть! мое богатство!
Мое святое ремесло1
Богатством была и память о России.
1890 ГОД. ПИЛЬНИЦ. ВОСПОМИНАНИЯ
Она любила вспоминать, и особенно свои юные годы.Ее раннее детство прошло в Ярославле и в Москве. Каролина Карловна Яниш (Павловой она станет позже, когда выйдет замуж за известного русского писателя и переводчика Николая Филипповича Павлова) родилась в Ярославле 10 июля 1807 года. Переезда семьи в 1808 году из Ярославля в Москву она не помнила,— ей было только два года. Но запомнились впечатления о событиях 1812 года — рассказы о пожаре Москвы, о разорении отцовского имения под Смоленском, о героизме русских партизан… Отроческие годы прошли в Москве в доме на Мясницкой. Отец, Карл Иванович Яниш, обрусевший немец, получил образование в Лейпцигском университете и служил профессором физики и химии в Московской медико-хирургической академии. Среди предков по материнской линии были и французы, и англичане. Война разорила родителей. Только позже Каролина поняла, каких усилий стоило им ее блестящее образование. Девочка проявляла недюжинные способности к языкам, рано начала говорить и писать по-немецки, английски, итальянски и, разумеется, по-французски. Позже выучила испанский. На этих языках рано начала писать стихи. Потом занялась стихотворными переводами с русского. А то, как начались занятия польским языком, запомнилось на всю жизнь. Может быть, это было самым главным событием ее жизни. Случилось это осенью 1826 года. Девятнадцатилетнюю Каролину Яниш представили княгине Зинаиде Волконской.
Литературно-музыкальный салон Волконской был тогда самым модным и авторитетным в Москве. По понедельникам здесь устраивались литературные обеды с чтением. Каролина была не из робких. Но и сейчас, жизнь спустя, у нее перехватывало дыхание, когда она вспоминала, как впервые увидела в доме на Тверской Пушкина, Баратынского, Веневитинова, Вяземского, чьи имена были известны всей читающей России. Вот тогда Каролина и купила на Кузнецком свой первый альбом и уже не расставалась с ним никогда. В один из вечеров она познакомилась в этом доме с еще одной знаменитостью. В комнате, украшенной копиями греческих статуй и масок, на небольшой сцене декламировал по-французки импровизатор. Из-за длинных темных волос и огромных огненных глаз его лицо казалось особенно бледным. Это был уже знаменитый Мицкевич, польский поэт-изгнанник. Его представили Каролине. Пройдет год, и к ним придет уверенность, что их любовь началась именно в тот первый вечер. Мицкевич предложил молодой девушке давать ей уроки польского языка. Каролина поблагодарила и согласилась. Пройдет год, и им обоим будет казаться, что это был только повод, уловка влюбленных. Но уже через два года Мицкевич писал из Петербурга ее отцу: «Мадемуазель сделала в польском языке успехи, которые удивляют всех, кроме людей, знающих ее необычайные способности ко всем наукам. Как ее бывший учитель польского языка, горжусь, что нашел такую ученицу». А 10 ноября 1828 года «бывший учитель польского языка» сделал Каролине Яниш предложение. Сколько слез было пролито, сколько бессонных ночей было прожито в эти серые зимние дни! Отец был согласен, но молчал. Противился богатый дядя, опора семьи («Ссыльный поляк, да еще нищий!»). Время шло, а лучше сказать, уходило. Мицкевич думал об отъезде за границу. О его паспорте хлопотали друзья. Каролина то
надеялась, то отчаивалась, чего-то ожидая от самого Мицкевича. 19 февраля 1829 года она написала ему в Петербург отчаянное письмо: «Я не могу дальше выносить столь продолжительной неизвестности, этого томительного ожидания, этой вечной тревоги. Надеюсь, что ты так или иначе решишь мою судьбу. Я была бы спокойна, если бы знала, что мне нечего больше терять. Десять месяцев прошло со времени твоего отъезда, я много думала за эти десять месяцев твоего отсутствия. Я убедилась, что не могу жить без дум о тебе, убедилась, что моя жизнь всегда будет только цепью воспоминаний о тебе, Мицкевич! Что бы ни случилось, душа моя принадлежит тебе одному. Если же мне суждено жить не для тебя, то жизнь моя похоронена, но и это я снесу безропотно». И уже 17 апреля, после того как княгиня Зинаида Волконская выхлопотала для Мицкевича заграничный паспорт и решение об отъезде было принято бесповоротно, Каролина Карловна написала ему второе письмо. Это письмо было последним. Она писала: «Прощай, мой друг. Еще раз благодарю тебя за все — за твою дружбу, за твою
любовь. Я поклялась тебе быть достойной этой любви, быть такой, какой ты этого желаешь… Прощай, мой друг! Я не скажу тебе ничего более в минуту расставания, ибо то, что я могла тебе, я не в состоянии высказать и облечь в слова. Но как бы то ни было, ты ведь понимаешь меня, и ты знаешь мою любовь, если даже она нема. И все же, когда я думаю, что я, может быть, никогда уже не скажу тебе ни слова, мне так тяжело закончить письмо. Но так должно быть, прощай, мой друг! Я ведь знаю, что ты любишь меня. Прощай!» Тогда же, в апрельские дни, Мицкевич вписал в альбом Каролины Яниш свое посвящение. Это были прощальные стихи, но в них жила надежда на новое свидание. Ныне они известны как стихи «В альбом Каролине Яниш»:
Когда пролетных птиц несутся вереницы
От зимних бурь и вьюг и стонут в вышине,
Не осуждай их, друг! Весной вернутся птицы
Знакомым им путем к желанной стороне.
Но, слыша голос их печальный, вспомни друга!
Едва надежда вновь блеснет моей судьбе,
На крыльях радости промчусь я быстро с юга
Опять на север, вновь к тебе!
Каролина Карловна раскрыла старый кожаный альбом, узнала знакомый почерк, в который раз перечитала эти строки. Она подумала, что Мицкевич оказался неправ, а вот ее предчувствие не обмануло: они никогда больше не встретились.Потом мысли ее вернулись к письму, полученному недавно из Парижа. Ей писал Владислав Мицкевич, сын поэта, собиравший память об отце и просивший ее поделиться своими воспоминаниями.На ответном письме она поставила сверху дату: «Пильниц, 21 апреля 1890 года». Она писала: «Мы никогда не переписывались. Я написала ему только два письма, которые вам известны. Он мне никогда не писал… У меня имеется только его письмо к моему отцу, написанное в начале февраля 1828 года из Петербурга. Это письмо я вам посылаю… Третьего дня 18 апреля, миновало шестьдесят лет с того дня, когда я в последний раз видела того, кто набросал это письмо, а он еще жив в моих мыслях. Передо мной его портрет, а на столе маленькая вазочка из жженой глины, подаренная мне им, на пальце я ношу кольцо, которое он мне подарил. Для меня он не перестал жить. Я люблю его сегодня, как любила в течение стольких лет разлуки. Он мой, как был им когда-то…»
Отложив письмо в сторону, Каролина Карловна снова раскрыла старый альбом. Что ни запись — то воспоминание. Вот шуточный мадригал друга Пушкина Сергея Александровича Соболевского. Поводом для него послужил приезд в Москву Александра Гумбольдта, немецкого ученого и писателя, которому Каролина Карловна подарила тетрадь со стихами. Гумбольдт пришел в восторг от ее немецких и французских стихов. Впоследствии он подарил эту тетрадь Гёте, который высоко оценил переводы молодой поэтессы и прислал ей сердечное письмо. Письмо Гёте Каролина Карловна хранила все в том же альбоме. Этот случай и послужил поводом для послания Соболевского.
Дарует небо человеку
Замену слез и тяжких бед:
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет.
Но тот блаженней, Каролина,
Кто, мир и негу возлюбя,
Нарочно едет из Берлина,
Чтоб только повидать тебя.
Конечно же, первые четыре строки Сергей Александрович заимствовал из столь любимого поэтессой «Бахчисарайского фонтана» Пушкина. Эти же стихи напомнили ей посещение дома Гёте в Веймаре много лет спустя, когда патриарха немецкой поэзии уже не было в живых. Оттилия Гёте рассказывала ей, что свекор часто перечитывал тетрадь с ее стихами.Каролина Карловна листала знакомые страницы. Послание Языкова, посвящение Вяземского, шуточные стихи Лермонтова… А вот и стихи в альбом, написанные Павловым. Каролина Карловна хорошо запомнила день, когда познакомилась с ним. Это было 3 декабря 1828 года в веселый вечер, когда в доме Зинаиды Волконской праздновали ее день рождения. Дамские литературные альбомы были тогда в моде. Шумная компания поэтов, среди которых были обожаемый Каролиной Баратынский, Веневитинов, Шевырев, Иван Киреевский, вписала в альбом Волконской поздравительные стихи, каждый по куплету. Один куплет написал Николай Филиппович. В тот же вечер юная Каролина поднесла Зинаиде Александровне и
свое поздравительное послание по-французски. Могло ли предчувствовать тогда сердце юной поэтессы, сердце, отданное Мицкевичу, что пройдет восемь лет, и она станет Каролиной Карловной Павловой? К 1836 году — Каролина Яниш уже известная поэтесса и переводчица, а заодно и богатая невеста: к этому времени дядя умер, оставив ей состояние. В 1833 году в Лейпциге вышла ее первая книга «Северный свет. Опыты новой русской лирики». Это был сборник переводов на немецкий язык стихотворений русских поэтов, среди которых были Пушкин, Жуковский, Языков, Баратынский… Книга принесла Каролине Карловне настоящую известность. Хвалили Гёте, английский литератор Джон Боуринг, писали русские журналы. Пройдет еще два года, и славу знаменитой переводчицы закрепят «Прелюды», изданные в Париже Александром Ивановичем Тургеневым. В этой второй ее книге были собраны французские переводы не только русских, но и немецких, английских, итальянских, польских стихов. Почетное место занял французский перевод польской поэмы Адама Мицкевича «Будрыс и его трое сыновей». Ранее эту поэму Мицкевича перевел на русский язык Пушкин. Несколькими годами позже переводы Каролины Карловны прославил Белинский, назвав ее талант «удивительным». Особенно высоко Белинский ценил ее перевод пушкинского «Полководца».
Н. Ф. Павлов к тому времени уже был популярным писателем и переводчиком. Его повести, вышедшие в 1835 году, по словам Пушкина, стали «первыми замечательными русскими повестями, ради которых можно забыть об обеде и сне».
В том, что уже два немолодых, одиноких и известных литератора соединили свои жизни, никто не видел ничего необычного. Но жизнь не сложилась. Нет, это не было литературным соперничеством, авторским эгоизмом двух писателей-супругов. Впоследствии сам Николай Филиппович не скрывал, что сделал гадость, женившись без любви — «на деньгах». Он много играл, делал долги. И это бы ничего. Она
терпела ради сына. Но смириться с тем, что Николай Филиппович завел вторую семью! Годами обманывал ее с ее же приятельницей, имел от нее троих детей. В начале пятидесятых пришел конец всему… Из-за бесконечных долгов на Николая Филипповича поступила жалоба Закревскому, военному губернатору Москвы. Всей Москве было известно, что Закревский его недолюбливал. У Павлова произвели обыск; нашли Герцена, Полярную звезду. Арестоали и по высочайшему повелению сослали в Пермь. Москва сочувствовала Николаю Филипповичу. Ходили сплетни, что это старый Яниш и его дочь сами донесли на него. Жизнь стала невыносимой. И хотя Павлов вскоре вернулся, желание Каролины скрыться от этого кошмара и уехать не проходило.В 1856 году Каролина Павлова одна покинула Россию. Началось ее добровольное изгнание. Путешествовала по Германии, Италии, была в Неаполе, Риме. В Берлине виделась с Гумбольдтом, в Веймаре гостила у Оттилии Гёте.За событиями в России следила жадно. Освободили крестьян. Случилось то, о чем мечтали поколения — от декабристов до славянофилов и западников. Из Пильница она откликнулась стихами «На освобождение крестьян».
Вчерашний раб.
Несет, гонимый, роковое,
Таинственное благо он,
Несет понятье он святое —
свободу будущих времен.
Трудно писать о своем народе издалека. В России ее начали забывать. Литературный труд не приносил заработка. Пришла нужда, а вместе с ней — мезонин в старом доме в лесу под Дрезденом…А она все листала и листала страницы альбомов, перелистывала календарь прожитой долгой жизни. Вот еще одна запись в альбоме, еще один знакомый дорогой почерк. Баратынский.
Когда заметить не грешно,
Альбом походит на кладбище:
Он точно также как оно
Всем отворенное жилище…
И хотя эти стихи молодой Баратынский, она это помнила, вписал в ее альбом в 1828 году, их печальный смысл стал понятен только со временем, только сейчас, когда уже давно нет в живых ни Мицкевича, ни Лермонтова, ни Языкова, ни самого Баратынского… Она пережила их всех, писавших в ее альбом.Каролина Карловна Павлова скончалась в Пильнице 2 декабря 1893 года.
1981 ГОД. КАРЛСРУЭ И ДРЕЗДЕН.
СЛЕД АЛЬБОМОВ
О том, что архив и альбомы Зинаиды Александровны Волконской находятся в США, в рукописном отделе библиотеки Гарвардского университета, известно было давно. Когда в 1978 году я исследовал на месте ее архив и на восьмой странице альбома с архивным номером «MS. Russian. 46.1.» нашел четырехстраничное послание К. К. Яниш, датированное третьим декабря 1828 года, я впервые задумался о судьбе альбомов самой Каролины Карловны. Где они? Сохранились ли? Никто не знает, сколько рукописей сгорело в Дрездене в ночь с 13 на 14
февраля 1945 года, когда под американскими бомбами погибли 35 тысяч жителей и сотни зданий. Это первое, о чем я подумал,когда вспомнил о Пильнице под Дрезденом и старых альбомах добровольной изгнанницы.
Ранней зимой 1981 года во время командировки в ФРГ я приехал в университет Карлсруэ. Там я познакомился с молодым физиком Гансом Киттлером, обладателем большой библиотеки, в которой было много русских книг. Сняв как-то с полки немецкую антологию русской поэзии, я прочел Гансу «Я помню чудное мгновенье» Пушкина в прекрасном переводе Каролины Павловой. «Как жаль,— сказал я,— что
вы не можете почувствовать красоту этих стихов в оригинале». «Мой недавно скончавшийся отец читал по-русски,— сказал Ганс.— Он был антикваром, и многие из этих книг принадлежали ему. Кстати, я помню, что он был владельцем автографов, подаренных Каролине Павловой известными русскими поэтами». «А не был ли это ее альбом?!» Я не скрывал своего волнения. «Не знаю. Помню только, что среди других стихов там были автографы Пушкина и Лермонтова. Отец ими очень гордился». «И где же они теперь?» «Проданы с аукциона, помнится, в
конце пятидесятых годов. Дела шли плохо, отец продал свой антикварный магазин в Западном Берлине. С аукциона продавалось тогда много старых русских книг».
«А нет ли возможности как-нибудь узнать о судьбе этих рукописей, например, из бумаг отца?» «Я помню, что существовал каталог аукциона. Где он теперь,— я не знаю. Надо порыться в бумагах». Мы с Гансом должны были скоро встретиться. В мае того же года в ГДР, в Дрездене, на конференции по физике нам обоим предстояло прочесть доклады. Ганс обещал приехать с новостями.
И вот встреча в Дрездене, и сразу же удивительное сообщение Ганса. Он разыскал в журнале Университета имени Гумбольдта в Берлине статью литературоведа Гюнтера Олиаса, опубликованную в 1965 году. Она называлась «Незамеченный автограф Лермонтова». Автор нашел в рукописном отделе Национальной библиотеки ГДР в Берлине рукопись известного шуточного стихотворения Лермонтова «Посреди небесных тел», датированного 16 мая 1840 года. Там же автор разыскал список стихотворения Н. М. Языкова («Вы, чьей душе…») и два оригинала стихотворений братьев Ивана и Константина Аксаковых. Олиас не цитировал и не исследовал эти рукописи, но стихи Языкова
и братьев Аксаковых были опубликованы в разное время, и было известно, что они посвящены Каролине Павловой и вписаны авторами в ее альбом. Олиас сообщил, что все четыре стихотворения, включая лермонтовское, были написаны на листах плотной бумаги одного формата. И, наконец,— самое важное. Автор установил, что все четыре автографа были приобретены Национальной библиотекой ГДР у отца Ганса, Вальтера Кеттлера, на аукционе в Западном Берлине в 1957 году. Да, все четыре рукописных оригинала, включая лермонтовский, были листами из альбома Каролины Павловой! Был ли это один альбом или несколько — оставалось неизвестным. А раз так, то должен где-то находиться и автограф Пушкина, о котором Ганс рассказывал мне еще в Карлсруэ. Где-то хранятся листки со строками Мицкевича, Гете, Баратынского, Соболевского и много других, может быть, и неизвестных рукописей.
Мы сидели на одной из скамей Брюлевской террасы под зелеными липами и смотрели вниз, на реку. Через полчаса участникам Конференции предстояла экскурсия вверх по Эльбе. Я прочел Гансу русские стихи Каролины Павловой, сочиненные, может быть, на той самой скамье, на которой мы с ним сидели сейчас.
Смотрю с террасы.Даль береговая Вся светится,
как в золотом дыму; Топазных искр полна река седая;
Уносит пароход народа тьму,
Битком набита палуба до края;
Их лиц не различишь, да и к чему?
Здесь остаюсь я — здесь, где все мне ново,
Где я чужда и людям, и местам,
Где теплого я не промолвлю слова,
Где высказаться я душе не дам,
Где далека от края я родного,
Где не бывать тому, что было там…
Сто двадцать лет тому назад на этой солнечной террасе, на пристани и на пароходе также толпились люди. И хотя за далью времени «их лиц не различишь», чувства их остались те же, особенно чувства одинокого человека, унесенного судьбой далеко от родного края. «Понимаете, Ганс, рукописи не горят, как сказал один наш большой писатель; мы не забываем прошлого и надеемся на будущее». Может быть, я плохо перевел ему русские стихи, потому что Ганс мне возразил: «Надежда на будущее, да и само будущее возможны, если не случится
ретьей мировой войны. Случись она,— в лучах нейтронной бомбы погибнут люди, а рукописи останутся. Но тогда некому их будет читать». Он был прав.
1986 ГОД. БЕРЛИН И МОСКВА. НАХОДКА
Вернувшись в Москву, я прочел статью Гюнтера Олиаса. Одно оставалось непонятным. Если в 1957 году Национальная библиотека ГДР приобрела у Вальтера Киттлера автографы из альбома Каролины Павловой, то почему их оказалось только четыре? Где остальные? Надо было продолжить поиск в рукописном отделе Национальной библиотеки в Берлине. Может быть, там найдутся новые материалы? Вскоре случай представился. Осенью 1986 года я приехал в Берлин.Национальная библиотека ГДР расположена в старинном здании на улице Унтер ден Линден, 8. Рукописный отдел и каталоги — на 3-м этаже. Самый прямой путь — поиск в алфавитном каталоге — не привел ни к чему: рукописей Пушкина, Мицкевича, Соболевского в каталоге не значилось.
Тогда я избрал другой путь. С помощью любезных сотрудников рукописного отдела я просмотрел закупочные книги библиотеки за 1957 год. Успех пришел сразу. За номером 2211 значилось, что в июне 1957 года у антиквара Вальтера Киттлера были приобретены следующие
материалы: одно стихотворение Лермонтова, одно стихотворение Баратынского, три автографа Языкова, три стихотворения Ивана Аксакова, одно стихотворение Константина Аксакова, одно стихотворение Крылова… Там же были указаны цены, за которые каждая рукопись была куплена. Рукописи Пушкина среди них не значилось. Все они принадлежали Каролине Павловой. Обратимся теперь к самим
рукописям.
Автограф Лермонтова «Посреди небесных тел» представляет собой лист ватманской бумаги с золотым обрезом размером 27X20,5 см. Бумага имеет водяной знак «Т. Ватман. 1834». Стихи датированы 16 мая 1840 года. Известно, что в середине мая 1840 года Лермонтов находился в Москве перед второй ссылкой на Кавказ. В эти дни он часто посещал литературный салон Павловых. К этому времени и
относится его шуточная запись в альбоме хозяйки:
Посреди небесных тел
Лик луны туманный:
Как он кругл и как он бел!
Точно блин с сметаной…
Кажду ночь она в лучах
Путь проходит млечный…
Видно там на
небесах Масляница вечно.
Лермонтов
1840 год,
16 мая
Лермонтов вначале пишет «свершает», потом зачеркивает и заменяет словом «проходит», которое больше соответствует шуточной форме стиха. Стихотворение впервые было опубликовано в «Библиографических записаках» в 1858 году (№ 20, стр. 634) и в академическом издании воспроизводится по этой первой публикации. В записи из альбома Каролины Павловой отсутствует восклицательный знак после слова «вечно». Интересно, что первая публикация этого стихотворения в «Библиографических записках» производилась по списку, принадлежавшему литератору и педагогу С. А. Рачинскому, который в 50-е годы общался с Каролиной Павловой. Об этом он вспоминает сам: «Живя интересами своей юности, Каролина Карловна любила по вечерам отводить со мной душу в бесконечных рассказах о Пушкине, Мицкевиче, Баратынском, в разборе их стихов…». Не был ли знаком С. А. Рачинский с лермонтовским стихотворением из ее альбома? Впрочем, Рачинскому принадлежали и другие лермонтовские рукописи, например, «И скучно и грустно», «Смерть Поэта», которые опубликованы в том же номере «Библиографических записок».
В конверте с рукописью Лермонтова оказалась любопытная записка красным карандашом, сделанная, как мне объяснили сотрудники библиотеки, Вальтером Киттлером. Вот ее перевод: «Оба автографа, Пушкина и Лермонтова, очень редки, особенно Пушкина. В каталоге его нет. Оба они стоят 1400 марок». И опять я подумал, что памяти Ганса Киттлера можно доверять. Значит, рукопись Пушкина
существовала и продавалась с аукциона. В закупочной книге значилось, что листок со стихотворением Лермонтова был продан за 250 марок. Следовательно, автограф Пушкина оценивался в 1150 марок. Более того, он был несомненно страницей альбома Каролины Павловой, так как все приобретенные у антиквара материалы были частью ее коллекции. Однако в закупочной книге Пушкинская рукопись не зарегистрирована. Не означает ли это, что она была продана в 1957 году другому покупателю? Обратимся теперь к автографу Баратынского. Напомним, что он не был упомянут в статье Олиаса. Стихотворение написано на двух листах плотной бумаги размером 12,5X20,5 см. Бумага не имеет водяного знака и золотого обреза. И формат, как идим, также другой. Вот эти стихи, начало которых мы уже цитировали:
Когда заметить не грешно,
Альбом походит на кладбище:
Он точно также как оно
Всем отворенное жилище;
Он также множеством имен
Самолюбиво испещрен
Увы: народ добросердечный
Равно туда или сюда, Идет с надеждой жизни вечной,
С боязнью страшного суда.
Но я (смиренно признаюся),
Я не надеюсь, не страшуся;
Я в ваших памятных листах
Спокойно имя помещаю, Философ я:
у вас в глазах Мое ничтожество я знаю.
Каролина Павлова всю жизнь преклонялась перед Баратынским, которого считала своим учителем. Ее немецкие и французские переводы стихов Баратынского и его поэмы «Бал» — одни из лучших. Из посвящения Баратынского видно, что поэт высоко ценил ее талант.
Ни даты, ни заглавия стихотворение не имеет. Впервые это посвящение, озаглавленное «В альбом», было опубликовано Баратынским в журнале «Галатея» в 1829 году (часть 1, № 2, стр. 90). Цензурное разрешение первой части журнала датировано 1 января 1829 года. Таким образом, запись в альбоме была сделана поэтом не позднее 1828 года. В посвящении важно свидетельство Баратынского о том, что альбом «множеством имен самолюбиво испещрен». Значит, в 1828 году в альбоме Каролины Павловой уже было много записей. Как будет видно из дальнейшего, все записи из альбомов Павловой, хранящиеся в Национальной библиотеке ГДР (включая стихотворение Лермонтова), относят к более позднему времени; среди них автограф Баратынского — самый ранний.
Автограф имеет разночтения по сравнению с первой публикацией, которая начинается строками:
Альбом, заметить не грешно.
Весьма походит на кладбище…
В первой публикации вместо «страшного суда» читаем «строгого суда», в строке «но я (смиренно признаюся)» опущены скобки; имеются некоторые изменения в пунктуации. Во второй прижизненной публикации (Стихотворения Баратынского, часть 1, Москва, 1835, стр. 92) это посвящение помещено без заглавия, но имеет больше расхождений по сравнению с автографом. Впервые адресат этого посвящения раскрывается в первом посмертном издании стихотворений Баратынского, подготовленном его сыном Л. Е. Баратынским (Сочинения Евгения
Абрамовича Баратынского, Москва, 1869, стр. 105). Посвящение озаглавлено «В Альбом (К. К. Яниш)» и сильно отличается от двух прижизненных публикаций. В полном собрании сочинений Е. А. Баратынского под редакцией М. Л. Гофмана (тт. 1—2, СПб, 1914—1915) в качестве первой редакции этого посвящения приводится текст из «Галатеи». В современном Полном собрании стихотворений Е. А. Баратынского (Сов. писатель, Л. 1957) эти стихи воспроизводятся по изданию 1869 года. Очевидно, автограф Баратынского из альбома Каролины Павловой никогда ранее не публиковался.Конверт со стихами Языкова. В него вложены три автографа, хотя стихотворений
только два: «В былые дни…» и «Вы, чьей душе…» (второе стихотворение написано дважды). Стихотворение «В былые дни…» написано на одном листе плотной бумаги без водяного знака и золотого обреза размером 12,5X20,5 см.
Очевидно, это стихотворение и стихи Баратынского находились в одном и том же альбоме.
В былые дни от Музы песнопений
В кругу друзей я смело принимал
Игривых слов, веселых вдохновений
Живительный и сладостный фиал.
Тогда, не знав боязни осуждений
И прелести взыскательных похвал,
Сын вольных дум и ясных впечатлений
Мой гордый стих торжественно стоял.
Здесь, окружен великих именами,
Он трепетен — падущий перед Вами:
Так, с торжища сует возведена
Пред клиросы молебного чертога.
Душа дрожит, таинственно полна
Присутствием созвавшего их бога.
1830, 21 мая Языков
Впервые это стихотворение было опубликовано 30 июня 1830 года в «Литературной газете» иод названием «Кар. Кар. Ян. (в альбом)». Ни первая публикация, ни последующие не имеют разночтений по сравнению с автографом (за исключением пунктуации).
В этих стихах Языкова, как и в посвящении Баратынского, интересна характеристика поэтического окружения Каролины Павловой, точнее ее альбома; «гордый стих» автора здесь «окружен великих именами», певцами, которых Языков сравнивает с «клиросами молебного чертога». И первое имя, которое приходит на ум,— Пушкин. Автограф уточняет датировку стихотворения, и это уточнение очень важно. Ведь в мае 1830 года Языков живет в Москве у Красных ворот в доме Елагиных-Киреевских, где общается с Пушкиным. Дом этот посещает и Каролина Карловна, связанная с Елагиным и Киреевскими давней дружбой. Не тогда ли Пушкин и оставил свой след в этом альбоме?
Стихотворение Языкова «Вы, чьей душе…» представлено двумя списками, подписанными автором. Они оба уточняют день, когда Языков их вписал в альбом Каролины Карловны: 11 ноября 1831 года. Текст двух списков совершенно одинаков.
Вы, чьей душе во цвете лучших лет
Небесные знакомы откровенья,
Все, чем высок полет воображенья,
Чем горд и пламенен поэт,—
И два венка, один другого краше
На голове свилися молодой:
Зеленый лавр поэзии чужой И бриллианты Музы вашей!
Вы силою волшебной дум своих
Прекрасную торжественность мне дали,
Вы на златых струнах переиграли
Простые звуки струн моих.
И снова мне и ярче воссияла
Минувших дней счастливая звезда,
И жаждою священного труда
Живее грудь затрепетала.
Я чувствую: завиден жребий мой,
Есть и во мне благословенье бога
И праведна житейская дорога,
Беспечно выбранная мной.
Не кланяюсь пустому блеску мира,
Не слушаю слепой его молвы: Я выше их.
Да здравствуйте же вы
И ваша творческая лира!
1831. Ноябрь 11. Языков.
Стихи в альбоме датированы 11 ноября, а 18 ноября Пушкин в письме Языкову из Петербурга благодарит его «за прекрасные стихи», которые Языков ему прислал. Впервые послание Языкова «Вы, чьей душе…» было опубликовано в 1832 году в «Северных цветах» и озаглавлено
«К-е К-е Я-ъ». В издании 1833 года это послание озаглавлено «К-е К-е Яниш». Публикации не имеют разночтенийс обеими найденными списками (за исключением пунктуации).Первый список — два листа плотной бумаги без водяного знака и золотого обреза размером 12,5X20,5 см. Видимо, это тот же альбом, где были посвящение Баратынского и стихи Языкова «В былые дни…». Второй список того же
стихотворения — два листа другого формата: 27X20,5 см. Бумага не имеет водяного знака и золотого обреза. Как можно объяснить существование двух списков одного стихотворения, датированных одним и тем же днем, но разного формата? Может быть, первым автографом заканчивался первый альбом, а вторым начинался второй? Если это предположение правильно, то существовал еще и третий альбом с золотым обрезом и с бумагой с водяным знаком, куда Лермонтов 16 мая 1840 года вписал свое шуточное стихотворение. Должно быть, 11 ноября 1831 года первый альбом Каролины Павловой был исписан до конца, и начал заполняться второй.
Этот вывод подтверждается и тем, что автографы братьев Аксаковых (всего их было приобретено у Вальтера Киттлера четыре) написаны в сороковые годы на бумаге точно такого же формата и сорта, как и второй автограф стихотворения Языкова «Вы, чьей душе…». Три стихотворения («Не в блеске пышного мечтанья…», «Голос века», «Не время вам теперь скитаться») принадлежат Ивану Аксакову. Два первых — без даты и подписи. К Каролине Павловой обращено стихотворение Константина Аксакова «Urbi» с эпиграфом «Большому кораблю
большое плавание (русская пословица)», датированное 1834 годом. Видимо, в этот второй альбом братья Аксаковы вписали свои стихи в Москве в сороковых годах в салоне Павловых в доме на Рождественском бульваре, где кипели споры между славянофилами и западниками.
Альбомы Каролины Павловой… Их было несколько. Один начал заполняться вдвадцатые годы, другие — в тридцатых и сороковых годах. Об одном из первых альбомов И. И. Панаев рассказывал, что видал альбом Каролины Карловны, куда Гёте вписал несколько строк: альбомом этим Павлова очень гордилась и постоянно показывала его своим гостям». В 1856 году, уезжая, Каролина Павлова взяла альбомы за границу, а в 1893 году после ее смерти они остались лежать в мезонине старого дома в Пильнице. Дальнейшая их судьба неизвестна. Сколько
лет они пролежали в Пильнице? Как попали отдельные листы к антиквару Вальтеру
Киттлеру? Куда подевались рукописи Гёте, Мицкевича, Вяземского, Соболевского?.. Каким образом пропал оригинал Крылова? И прежде всего где автограф Пушкина? Ведь стихов Пушкина, посвященных Каролине Павловой, мы не знаем. Что же собой представляла эта таинственная рукопись Пушкина, принадлежавшая Каролине Павловой и проданная на аукционе в Западном Берлине?!
Вопросы, вопросы…
Недавно я получил от Ганса Киттлера письмо. Он нашел, по-видимому в записях отца, указание на то, что рукописи Пушкина и других поэтов из коллекции Каролины Павловой его отец приобрел у кого-то в Висбадене. Но кому был продан
автограф Пушкина в 1957 году, так и остается неизвестным. Где он, листок из альбома Каролины Павловой, подписанный великим именем?
Доктор физико-математических наук В. ФРИДКИН.