Игин Иосиф
Игин (Гинзбург) Иосиф Ильич (1910-1975) — советский художник, мастер шаржей.
Дружеский шарж на советского поэта Михаила Светлова.
Так сложилось. При имени Светлова больше вспоминают его нповторимый юмор. И вся жизнь поэта предстаёт в ореоле сплошных анекдотов. А Светлов был автором «Гренады»-Песни Песней Революции, её идеалов, которые никто никогда не отменит.
Как никогда не зачеркнут суетливые маскарадные «реставраторы» (секундная стрелка, претендующая название часовой) прекрасную песню Окуджавы о «комиссарах в пыльных шлемах». Не «ошибку» автора, а его долгое и потому существовавшее «Верую».
Иногда Время умирает раньше человека. Иногда позже, и он страдает, уже ощущая приближающуюся смерть
идеи. Как теперь принято стыдливо говорить — «Утопии»…
В «ЛГ» Светлов приходил ко мне нечасто.
Но как-то странно часто я ощущал его присутствие рядом.
Услышав, что в Малом зале ЦДЛ Шкловский ведёт обсуждение рукописи моей книги, он пришёл из ресторана и сел в последнем ряду. Попросил слово. «Знаете, почему я люблю этого критика? К нему можно позвонить среди ночи и прочитать новое стихотворение. Он не матерится, слушает. И даже разговаривает на тему. Для меня это — главная оценка критика». Лучики морщинок у глаз говорили, что это шутка. Обычный экспромт. Но в стенограмму попала и такая «оценка». Светлов стеснялся говорить комплименты. И для меня было достаточно того доказательства его прийти ко мне, что он оторвался от столика в ресторане.
Отшутился Светлов и на вечере своём, который я вёл в Музее Маяковского. Он сказал: «Огнев правильно заметил, какой у меня незаметный эпитет. Я работаю так, чтобы не рвать рубаху на груди. Самое страшное, когда поэт говорит: «Ах! Какой я стр-р-растный!»
Кстати, в тот вечер Назым Хикмет, начав говорить о Светлове, стал хвалить сидящего в зале Евг. Винокурова. Простодушно честолюбивый Женя взял потом запись этой части с магнитофона и поместил как… предисловие к своей книге.
Когда Светлов разошёлся с красавицей Радам, к нему в ЦДЛ подсел молодой хам и спросил — почему? «Очень просто. Она любит петь грузинские песни.И хором.А я-еврейские. И один». Как-то мы говорили о войне. Светлов:
— Вот ты, старик, твердишь: «Гренада», «Гренада»… А у меня был такой случай. Читаю эту самую «Гренаду», бойцы слушают из приличия. И вдруг — «юнкерс». Бомбы. Дело было на полянке. Деревья рядом падают. .. Солдатики- головы в плечики. Но слушают. Дисциплина. Как дочитал — не помню. А только понял — стихотворение затянуто. А ты говоришь: классика.
Однажды попал как корреспондент на суд. Лейтенант спрашивает санитарку, здоровую такую бабу: «Так ты, значит, настаиваешь, что боец Назаркин тебя того…» — «Настаиваю!» Все смотрят на беднягу Назаркина. Хлипкий, в общем. Все со смеху давятся. Не верят. Лейтенант говорит: «Ну сама погляди, как такой заморыш тебя, того, мог?..» — «А он… под наркозом». Лейтенант: «Вопросы есть?» Ну я и спросил: «У меня такой вопрос — под общим или местным?» Хохот, конечно. А лейтенант говорит: «Иди-ка ты, Нюра, гуляй дальше!» И все разошлись.
А раз лечу на бомбардировщике. Спрашиваю у стрелка: «А это что?» А это, мол, то-то и то-то. «А это что за люлька, в которой я лежу?» — «А это, товарищ военный корреспондент, бомболюк называется. Там у пилота такая кнопочка есть. Нажмёт — створочки раскроются и бомбочка тю-тю ; вниз…» Я похолодел. Вопросов больше не задавал, а всё думал: а вдруг этот самый пилот нечаянно нажмёт ту кнопочку. Что тю-тю?..
В 1957 году мы поехали в Литву. Светлов, Слуцкий, Рождественский, ещё кто-то. Радам: «Володя. Я поручаю Мишу вам. Условия два: чтобы меньше пил и не ложился в ботинках в постель».
Стараюсь, как могу. В первый же вечер помогаю снять туфли, раздеться. «Ну вот. Брюки повесим, завтра придёт девушка, погладит их, помялись». Светлов, уже засыпая: «Старик, лучше сделаем так — пусть погладит меня, а брюки повисят сами…»
Пытаюсь записывать его остроты так, чтобы он не заметил. Тщетно. В Каунасе, опоздав на очередной банкет в ресторане «Тульпе», растерянно топчусь у двери. Вдруг Светлов подымает руку: «Эккерман! Иди сюда. Я занял тебе место!» Незаметно убираю со стола бутылку под стол. Светлов: «Э, тут стояла бутылка!» Подымает край скатерти. «Хорошо,- говорю, — так и быть, но только — одну каплю». Светлов философично: «Старик, а что такое бутылка? Одна капля. Только большая».
В Москве. ЦДЛ. Делаю вид, что деньги кончились. Светлов берёт салфетку и что-то пишет. «Понимаешь, молдаване должны за переводы. И молчат». Протягивает салфетку, просит сходить на почту (она рядом). Читаю: «Молдавия. Союз писателей. Срочно переведите гонорар. Противном случае — переведу обратно на молдавский. Светлов».
Умирал он тяжело. Навестил его в Институте Блохина. Лежал он поче-му-то в коридоре, за занавеской. Врачи сказали: «Теперь ему всё можно… Приносите». Но пить коньяк он не стал, сказал грустно: «К раку пиво надо…»
Очень похудел, если вообще так можно было сказать о Светлове.Но в разговоре о жидкости, потребление которой ему велели ограничть, прошептал, прщаясь со мной, как оказалось навсегда: «А что такое я? Жид-кость».
Владимир Огнев.
