Федотов Павел
Федотов Павел Андреевич (1815-1852) — русский художник.
На академическую художественную выставку 1849 года собралось небывалое количество посетителей. Все спешили увидеть «Сватовство майора», картину дотоле никому не известного автора Павла Федотова. Рядом с модными в ту пору Венерами и Аполлонами эта небольшая житейская сценка, тонко высмеивающая брак по расчету, дышала современностью и новизной. Не случайно критики сразу начали превозносить мастерство живописца, богатые коллекционеры стали охотиться за его работами, а хозяева аристократических салонов — за ним самим. Растущая день ото дня слава пробудила естественный интерес и к биографии Федотова.
Павел Андреевич Федотов родился в 1815 году в Москве в семье отставного офицера, бывшего суворовского солдата. Он с детства ощутил свою «сближенность» с мелким городским людом, жизнью и бедами приказных, мещан, небогатых купцов. Именно этих людей мы встречаем в первых набросках будущего художника, человека, разносторонне одаренного. Он не только рисует, но и сочиняет музыку, пишет стихи. Друзья ценят его и как отличного рассказчика. Все эти увлечения, впрочем, не помешали Федотову блестяще закончить Московский кадетский корпус и потом исправно служить в лейб-гвардии Финляндском полку в Петербурге.
Портрет поручика П.Е.Львова. 1846 год.
Молодой офицер и там не оставлял занятий искусством, посещал рисовальные классы Академии художеств. В эскизах и набросках, исполненных Федотовым в ту пору, нельзя не заметить сердечного сочувствия простому солдату, критического отношения к самодурству и тупости начальства. Эти впечатления позже найдут отражение в сатирических работах художника.
Передняя частного пристава накануне большого праздника. 1837 год.
Взяточник.
Следствие кончины Фидельки. 1844 год. Фрагмент.
Крестины. 1847 год.
Желая всецело посвятить себя искусству, Федотов мечтал оставить военную службу, но долго колебался. Удерживала забота о близких: в ту пору на его попечении находились сестры и престарелый отец. И все-таки в 1844 году после десяти лет службы, испросив «согласия уйти в отставку по домашним обстоятельствам», Федотов отказался от карьеры и материальной обеспеченности ради жизни свободного художника.
Обретя свободу, Федотов с головой окунулся в самую гущу городской жизни — в повседневность улиц, рынков, модных магазинов, канцелярий, трактиров, подмечая повсюду все самое характерное. Выразительной физиономии какого-нибудь нечаянно встреченного купца художник радуется, по его собственному признанию, как влюбленный — невесте. «Моего труда в мастерской немного…—говорит он.— Главная моя работа на улице и в чужих домах. Я учусь жизнью… тружусь, глядя в оба глаза».
Свежий кавалер.
Не случайно знаменитый Карл Брюллов замечает, что «счастье Федотова в том. что он смотрит на натуру своими глазами». Брюллов говорит и о неповторимой выразительности федотовских сюжетов, имея в виду «Разборчивую невесту» и «Свежего кавалера». Это благодаря хлопотам Брюллова обе картины, появляются на академической выставке 1847 года. Затем, после триумфального успеха «Сватовства майора», тот же Брюллов ходатайствует перед советом Академии художеств о присуждении автору звания академика.
Завтрак аристократа.
С каждой новой работой растет мастерство живописца, беспощадней и зорче становится его взгляд на уродливые явления окружающей действительности.
Шумная известность нисколько не изменила чуждый тщеславию характер Федотова. По-прежнему пышности модных гостиных он предпочитает общество скромных, «неуглаженных светской жизнью» людей, непринужденные беседы в тесном дружеском кругу. Небольшие чиновники, младшие офицеры—товарищи по полку и корпусу, начинающие литераторы, чьи имена лишь впоследствии станут известны,— вот те немногие друзья, к мнению которых он всегда прислушивается с вниманием и интересом. В этом своем кругу он считается блестящим рассказчиком и талантливым исполнителем романсов и песен собственного сочинения. Художник часто пишет портреты друзей — небольшие по размеру, непарадные, непритязательные. но всегда согретые искренним чувством.
Особенно удавались ему женские портреты. Любопытно, что нечиновный, небогатый и невидный Федотов пользовался неизменным расположением женщин. Среди его поклонниц была одна из богатейших петербургских наследниц, Юлия Тарновская. По преданию, именно она позировала Федотову, когда он работал над образом невесты в «Сватовстве майора».
В бумагах художника сохранилось немало стихов, посвящённых Юлии.
Портрет Н.П.Жданович в детстве. 1846-1847 годы.
Портрет Н.П.Жданович за фортепьяно. 1849 год.
И все-таки совершенно особая роль в его творчестве выпала на долю Наденьки, самой младшей из четырех сестер его товарища — офицера Ждановича и, по-видимому, наиболее симпатичной Федотову. Не случайно художник писал ее дважды. В первом акварельном портрете хрупкая черноволосая девочка в пышном ярко-алом платье напоминает большой цветок мака. Спустя несколько лет он пишет подросшую девушку, очень юную и очень серьезную выпускницу Смольного института, воплощение прямодушной естественности.
Известно, что Федотов любил окружать своих персонажей множеством заботливо выписанных предметов, изобличающих их склонности и привычки. Но здесь он доводит количество вещей до минимума, чтобы подчеркнуть угловатую грацию еще не вполне сложившейся фигурки, очертания на редкость выразительных музыкальных рук. Скромно причесанная головка вопросительно обращена к невидимому нам собеседнику, в то время как чуткие пальцы еще продлевают замирающий аккорд, который как бы тает в светящемся воздухе комнаты. Краски и свет создают атмосферу особенной ясности. Художнику удалось уловить момент вдохновения юной музыкантши.
Наденька росла на глазах художника. Поначалу он любовался ее радостной непосредственностью. Потом с уважением и интересом следил за формированием ее личности. Личности, отмеченной своеобразием и одаренностью.
…Жизнь художника между тем складывалась совсем непросто. Волна славы откатилась и затихла. Картины не покупались. Но Федотов с таким достоинством переносит бедность, что даже преданные друзья не решаются помогать ему.
Время не благоприятствует федотовскому стоицизму. Европейская революция 1848 года отозвалась в России жесточайшей вспышкой реакции. Разгромлен кружок Петрашееского. членом которого были многие друзья Федотова. Именно в этот период вслед за печальной «Вдовушкой» — откликом на вдовство любимой сестры — явились еще более трагические «Игроки» и «Анкор, еще анкор!». работы, в которых, по наблюдению художника И. Грабаря, автор «поднял… реализм пустой сценки… до степени чудовищной фантастики» в духе сосланного на каторгу петрашевца Достоевского.
Вместе с душевным надломом растет изоляция художника. Недавние покровители отворачиваются от Федотова. Напуганные призраком революции, они воспринимают его сатирический дар как нечто взрывоопасное. Столпы реакции с академическими званиями провоцируют разнузданную травлю живописца в печати.
-Я жажду солнца, но оно в мое не жалует окно».— пишет с грустью художник. Мир становится для Федотова темен и тесен…
Помещенный в лечебницу для душевнобольных, художник, впрочем, не перестает рисовать. На одном из последних рисунков огромный Николай I брезгливо, как букашку, в лупу рассматривает маленького Федотова. Этот последний «автопортрет» — прямая иллюстрация к его полному горькой иронии жизненному итогу: «Мой оплеванный судьбой фурор… оказался не громом, а жужжанием комара». Поединок неравен. Исход предрешен. В 1852 году смерть тридцатисемилетнего живописца встречена враждебным молчанием официальной прессы. На похоронах Федотова присутствовало лишь несколько его ближайших друзей.
С течением времени возрастает осознание высокой ценности наследия Федотова, кто, по словам исследователя, «оживил и омолодил русскую живопись». А образ юной смолянки за клавесином признан знатоками лучшим из его портретов.
О. ПЕТРОЧУК,
Жизнь Павла Андреевича Федотова известна довольно хорошо, так что на этот раз мы опустим годы его учения в кадетском корпусе, затем офицерскую службу в лейб-гвардии Финляндском полку, затем стремительный оборот судьбы, в короткий срок превративший отставного капитана, по-любительски занимавшегося живописью, в большого и самобытного художника, и обратимся прямо к одному из осенних дней 1849 года, когда посетители очередной годичной выставки в Петербургской Академии художеств, вероятно, не без удивления смотрели и слушали, как щуплый, невысокий человек, еще не старый, но лысеющий, полуседой, с горящими глазами на бледном лице, стоявший в проеме двери, с приглашающим жестом декламировал, подобно балаганному зазывале:
Честные господа,
Пожалуйте сюда!
Милости просим,
Денег не спросим:
Даром смотри,
Только хорошенько очки протри…
Этот необычный, чтобы не сказать — странный, эпизод позволяет, нам кажется, почувствовать натуру Федотова, человека, с одной стороны, «аскетического», как вспоминал о нем его приятель, литератор Дружинин, а с другой — простодушно-наивного, пожалуй не очень уверенного в себе, понимавшего живопись как священнодействие и все-таки нуждавшегося оправдать и объяснить свои картины при помощи поэтических описаний, или «рацей»; человека, в котором постоянный душевный восторг соседствовал с практической житейской сметливостью, ибо одним (хотя и не единственным) из назначений этих самых «рацей», написанных в духе простонародного раешника, было, разумеется, привлечь внимание публики.
Благодаря ли федотовской декламации или независимо от нее, судить трудно, только наутро после открытия выставки «имя Павла Андреевича, — писал Дружинин, — гремело по городу. Его сослуживцы и друзья находились в полном восхищении». По гостиным говорили, что в русской живописи появился свой Гоголь. И одной из картин, так скоропалительно прославивших имя Федотова в суровом Петербурге в начале последней поры николаевского царствования, было «Сватовство майора».
Сватовство майора. 1848 год.
Достаточно и беглого взгляда на этот шедевр, чтобы бросилось а глаза зрелое совершенство композиции, колористический блеск, виртуозная щеголеватость письма, за которой угадываются месяцы изнурительного труда, ночи без сна, полные терзаний и сомнений, отвергнутые варианты, груды заготовок и проб — словом, то, без чего не бывает настоящих свершений в искусстве. Эта картина подлинно прекрасна, и уже поэтому, хотел того Федотов или нет, мы не можем остановиться на сатирической поверхности сюжета — не только сюжет, мастерство Федотова тоже формирует наше впечатление. И этому мастерству мы радуемся ничуть не меньше, чем смеемся над расторопной мамашей, не пускающей свое чадо сбежать и ругающей его на чем свет стоит сдавленным шепотом; над остолбенелым и лупорожим купчиной, должно быть, миллионщиком, не иначе, совсем ошалевшим от близости заветной цели — помолвки дочери с «их благородием», офицером-дворянином; над сидельцем, свахой и, наконец, над бравым майором в прихожей, эдакой продувной бестией, по-армейски крутящим ус и подмигивающим самому себе: ничего, мол, где наша не пропадала, ведь и девка, кажется, хороша, а приданое и того лучше.
Мастерство Федотова, богатое, изощренно-сложное, питалось главным образом из трех источников. Первый — это изучение в Эрмитаже мастеров голландского жанра, Тенирса и Остаде, а также гравюр англичанина Хогарта, вслед за которыми он усваивал умение видеть жизнь и людей во всех подробностях обстановки, поведения и характера, ничего не упуская и не пренебрегая ничем. Затем — стихия памяти, давшая внутренние каноны его живописи. «Сила детских впечатлений, — говорит он, — запас наблюдений, сделанных мною при самом начале моей жизни, составляет, если будет позволено так выразиться, основной фонд моего дарования». Наконец, третий, может быть, самый плодотворный, но и самый дорого ему стоивший источник — это постоянный и неотступный поиск натуры, заставлявший его подчинять саму жизнь распознаванию образцов для художественной работы, иначе говоря, обрекавший на заведомое одиночество и неучастие в жизни. «Моего труда в мастерской,— говорил Федотов,— только десятая доля: главная моя работа на улицах и в чужих домах». Это было самоотречение своего рода, и, когда читаешь о Федотове, временами становится очень жаль его, понимаешь, что он в буквальном смысле принес себя в жертву искусству, сгорел, так сказать, на огне своего идеала. В этом «Гоголе русской живописи» в самом деле было что-то от гоголевских персонажей.
Бывало, в каком-то безмолвном восторге Федотов бродил по прямым и страшным улицам гоголевского Петербурга, вглядываясь в лица встречных, заглядывая в чужие окна, терялся в пространствах площадей, вероятно чувствуя себя слабым и несчастным, отогревался в трактирах, толкался в толпе у церковных папертей, возле Гостиного двора на Невском, на рынках и не мог заставить себя вернуться домой. Например, купчину для «Сватовства майора» Федотов отыскивал по Петербургу очень долго. Порой казалось, что находил, и тогда он шел за ним неотступной тенью, любуясь осанкой, походкой, жестами, но потом неизменно разочаровывался, и так повторялось бог знает сколько раз, пока наконец не повстречался вот этот, что на картине. И давайте снова послушаем Федотова: «…ни один счастливец, которому было назначено самое приятное рандеву, не мог более обрадоваться своей красавице, как я обрадовался моей рыжей бороде и толстому брюху». И дальше о том, как художник умудрился познакомиться с купчиной и целый год (подумать только!) обхаживал и изучал его, и невозможно отделаться от ощущения, что есть в этой истории что-то чрезмерное, что-то надуманное, больное, чуть ли не надрыв…
«Сватовство майора» Федотов писал дважды. Перед вами первый вариант. Второй, написанный два года спустя, позволяет с пугающей наглядностью проследить симптомы душевной драмы Федотова, перешедшей в душевную болезнь, которая и сгубила его. Представьте себе эту же сцену, только потерявшую щегольство и блеск: меньше снеди на праздничном столе, меньше позолоты на рамах картин, а главное — совершенно иные выражения лиц. Невеста сохранила свою красоту и стала даже еще красивее, но вместо нелепой гримаски на лице, утончившемся и одухотворившемся, появилось выражение смертной тоски и муки; поза невесты осталась прежней, но видится в ней уже не жеманный перепуг, а судорожный порыв к спасению. Какая-то лебединая обреченная грация проявилась в ней. Соответственно переменился и жених — он постарел лет на десять-пятнадцать, обрюзг, под глазами набрякли тяжелые мешки; обаятельной лихости в нем не осталось и следа, это уже не продувная бестия, а расчетливый мерзавец с ледяным взглядом и жестоким рисунком губ, как бы сам дьявол, надевший офицерский мундир. Живопись Федотова потускнела, безотрадный коричневый колер пересилил колористическое богатство первого варианта; кажется, вместо веселого смеха слышишь предсмертный стон. Это очень сильное и тяжелое впечатление. Не только в новом «Сватовстве майора», во всех последних вещах Федотова ощущение комедии жизни сменилось чувством непроглядного ужаса перед ней. И разумеется, мы теперь не можем судить, насколько в этом повинен подступавший недуг, а насколько — сокровенное знание о жизни.
В. АЛЕКСЕЕВ
….одежда, обстановка комнат и даже посуда! Вот нелепый в своем величии кавалер, в домашнем халате, с папильотками на голове, и его служанка, отчитывающая хозяина за прохудившийся башмак. А вот невеста, которой сообщили о приезде жениха-офицера, и ее отец-купец, торопливо натягивающий сюртук. Здесь и бывшая красотка, состарившаяся в ожидании достойного жениха.
Вокруг полотен Федотова толпился народ. И страсти разгорались не на шутку. Кто-то громко хвалил картины за знание жизни, точность характеров. Кто-то еще громче ругал: разве это дело искусства — изображать толстопузых купцов, служанок, самовары, не говоря уже о кошках на переднем плане!
Никто из присутствующих не обращал внимания на невысокого человека с военной выправкой, явно прислушивающегося к разговорам. Ему — художнику Павлу Федотову — было очень важно знать мнение зрителей.
Он действительно ничего не придумывал в своих картинах. Да и зачем ему, родившемуся и выросшему в Замоскворечье, было что-то придумывать. Он жил в этом мире, среди своих героев — прижимистых купцов, ловких свах, мелких чиновников, изображавших из себя больших начальников…
Вот картина «Сватовство майора». Разве мало офицеров, которые поправляли свое финансовое положение выгодной женитьбой на купеческих дочерях? А купеческих дочек^ мечтающих о муже благородных дворянских кровей?
Специально для этой картины Федотов даже сочинил забавное стихотворное объяснение, начинающееся так:
Честные господа! Сюда! Сюда!
Милости просим, денег не просим:
Даром смотри,
Только хорошенько очи протри!
Начинается, починается
О том, как на свете люди живут,
Как иные на чужой счет жуют.
Сами работать ленятся,
Так на богатых женятся.
Для «Сватовства майора» он сделал огромное количество набросков. Своих героев художник находил на улице, в гостях, на рынке. Для невесты позировал сын его друга — юноша двадцати пяти лет. Вот смеху-то было! Знакомый офицер согласился изображать жениха. А люстру с запыленными, засиженными мухами стекляшками Федотов обнаружил в трактире Гостиного двора. Там же «нашлись» стены желтовато-бурого цвета и потолок с нелепыми гирляндами.
Нет, не зря он оставил военную службу ради живописи. Сам академик из академиков, выдающийся русский художник Карл Брюллов признал его картины!
Выставка сделала Федотова знаменитостью. Но его работы, стараниями недоброжелателей, не были куплены ни музеем Академии художеств, ни Русским отделом Эрмитажа.
Правда, «Сватовство майора» захотел приобрести один известный коллекционер. Он предложил Федотову весьма крупную сумму в 2 тысячи рублей серебром. Но художник ему отказал. Он писал свою картину для людей, а не для того, чтобы она была спрятана в чьем-то доме.
