ЗАПИСКИ О ХУДОЖНИКАХ

В провиантских складах — огромном историко-архитектурном комплексе в центре Москвы, недавно обретшем новый, «культурный» статус (теперь оно принадлежит Музею истории Москвы). -при поддержке Российской Академии художеств открыта выставка Леонида Баранова (1933).  Известный скульптор, входящй в пятерку сильнейших в Москве, а то и во всей России, член-корреспондент РAX отмечает сразу два юбилея: свое 65-летие и 40-летие творческой деятельности. Выставка в столице, получившая название «Диалоги с историей» — не первая в ряду юбилейных Так, зимой аналоговая состоялась в Вологде, тоже предоставившей Баранову обширное историческое пространство, а затем искренне удивившейся тому, сколь выразительно и нетрадиционно можно инсталлировать скульптурные композиции в старых стенах.

Серго Ордженикидзе.   1971-1972 годы.

Московским завсегдатаям к этому факту не привыкать — Леонид Михайлович славится своей изобретательностью; да только персональные выставки в столице у него настолько редки — примерно раз в десять лет, — что для большиства зрителей знакомство с его «театром скульптуры» оказывается в новинку. Приходится. словно в первый раз, открывать для себя и темы, волнующие скульптора, и нестандартньй способ их интерпретации, и барановский талант режиосера К слову; до такой степени поразивший другого аса этой творческой профессии, что в своих «законных» владениях он предоставил скульптору свободу действий и право обживать кваэи-культурное пространство. Речь идет о Юрии Любимове, который не только попросил Леонида Баранова расставить свои композиции в фойе, на лестнице и в прочих помещениях Театра на Таганке, но и ввел эти скульптуры в ткань театральной постановки.

Композиция для интерьера.  Красноярский драмтеатр.

Рассказать о сорока годах творческого пути во всех подробностях вряд ли возможно, как и показать хотя бы все то, что заполняет барановскую мастерскую в Замоскворечье. Выставка собрана полностью из работ, принадлежащих автору; в противном случае пришлось бы изрядно прошерстить запасники множества музеев, начиная с Русского и Третьяковки. Леонид Баранов причислен к «прижизненным классикам» ужв давно, лет 25 — 30 назад музеи охотно закупали его произведен», и уже тогда авторский стиль выглядел сложившимся, а тематика — определившейся раз и навсегда. Интерес скульптора к истории в ту эпосу выглядел здравой антитезой «лакировочному» социализму, укладывался в рамки «левого МОСХа» и служил защитой от арт-идеологов, все равно испытывавших глухое раздражение. Ломоносов, Пушкин, Гогогь, Достоевский либо Прокофьев — фигуры проверенные и, безусловно, «правильные»-у Баранова приобретали какой-то странный, неуловимо мятежный второй смысл, выступая не только и не столько классиками, сколько носителями вольнодумных идей. Отказаться же от закупки этих композиций в музейные собрания было немыслимо еще и потому, что с первых шагов на арт-сцене скульптор выявил высочайший уровень мастерства. У него гипс по технологии XVIII века, он лепит так, что повторить невозможно, — подобные отзывы, произносимые сдавленным голосом, приходилось слышать от барановских коллег еще в перестроечные годы. Все так — и техника, и мастерство его замечательны, что позволяет на равных «говорить» на языке бронзы и дерева, «вытаскивать» экспрессивные качества из гипса и меди, но это лишь подручные средства художника. О главном — умении создать художественный, извините за тавтологию, образ — говорится значительно реже. Особенно в наши дни, когда искусство все активнее стремятся заместить технологиями, а категорию качества отменить как устарелую и современному автору бесполезную. Естественно, такая «методология» вызывает протест у авторов, привыкших мыслить пластическими категориями. Однако Баранов подобный протест с достоинством, изяществом и рафинированностью истинного творца перевел в русло невербальной коммуникации, что не может не вызвать уважения даже у завзятых оппонентов.

Нынешняя выставка, на которую свезена почти вся мастерская скульптора (и теперь диву даешься, как много помещается в не столь уж большом старинном оообнячке), дала шанс показать иное. Под маской художника исторического жанра — а параллельно мастера портрета и натюрморта, каковой в скульптуре вообще изрядная редкость, -скрывается философ, критически осмысливающий всевозможные аспекты бытия. С таким ироническим взглядом редко встретишься и на просторах актуального искусства. Бесчисленные персонажи, связанные с русской историей и литературой, в экспозиции объединены с героями библейских мифов и деятелями мировой… постойте, не только культуры; ну по какому ведомству прикажете числить доктора Фрейда? А он, парящий в «подвешенном» состоянии, хотъ и не поражает грандиозностью размеров, все же является тут ключевой фигурой: происходит явный диалог с традицией сюрреализма, в искусстве XX века мощной, но опять-таки подвергнутой анализу, разъятой на составные части. Писатели в окружении муз, парок и реальных жен; ученые в привычном контексте и в ситуации, вывернутой наизнанку; классики в исторических одеяниях и вовсе без оных, как Пушкин — в облике античного бога.. . Обнажая своих героев, скульптор срывает покровы, счищает шелуху, являет нам человека в его незащищенности, открывает суть. А когда он сталкивает тех, кто не мог бы встретиться вживую, как тот же Пушкин и Лев Тотстой, в наэлектризованном пространстве пробегают настоящие искры.

«Диалоги с историей» — не что иное, как повод высказаться прежде всего по поводу современности. При входе на выставку вы минуете стоящих во дворе императоров Петра и Павла — это напоминание о сравнительно новой для Баранова ипостаси скульптора-монументалиста, «сочинившего» и мемориальную доску Кандинскому, и несколько памятников царю-плотнику, и двойной портрет Баженова с Казаковым, и бюст Суворова; думаю, эта творческая линия еще даст интересные результаты, как и повод поговорить о том взрыве изнутри, который устроил экс-станковист Баранов в рамках традиционного векового жанра… А дальше вас встретят вполне себе живые и здравствующие родные и близкие автора, впрочем, без заметных усилий вписанные все в тот же «исторический» антураж, как в хрестоматийной композиции «Мои друзья и герои». Скульптор заслужил право на вольное обращение с образами сакральными и «неприкасаемыми» хотя бы тем, что и к себе, пусть даже облаченному в римскую тогу, относится с иронией. Недаром он включил в персональную ретроспективу собственные портреты, сделанные другими авторами, а рядом поставил их изображения. Дерзкое смешение всего и всех, игра с масштабом — от монументальной до мелкой пластики, рапидные удары сюжетных линий, когда «побочное» вдруг превращается в архиважное, раскрывающее смысл, — такой метод выстраивания «персоналки» мало напоминает классический. Зато оказывается беспроигрышным: вас мгновенно затягивает, буквально засасывает в воронку аллюзий и ассоциаций, и неизбежно кружение по выставке в попытках найти все новые точки схода.

Есть еще одна игpa — в оттадывание шарады: кто вы, Леонид Баранов? Реалист, постмодернист, сюрреалист, постреалист — стилистические определения множатся в рецензиях столичных критиков и в головах исследователей, все-таки не находящих точного ответа. Ясно одно — перед нами явление, обязательное для включения в анналы современного искусства.

Оставлю зрителю удовольствие разгадать или сосчитать все персонажи и связанные с ними сюжеты, волнами расходящиеся по немалому пространству Провиантских складов. Выхожу с выставки, покидаю двор между тремя гигантскими зданиями — и вдруг обнаруживаю себя в этаком приграничье. Здесь тихая, зеленая дворянская Москва подкатывается к своей исторической границе — Садовому кольцу, за которым — магистрали, небоскребы, промзоны; здесь, как и в пространстве экспозиции, классика проходит проверку на прочность, взаимодействуя с современностью, здесь сталкиваются культурные парадигмы, подвергая идеализм «высокого» искусства испытанию прагматизмом его сегодняшних потребителей. К слову, это еще не вполне обжитое музеем помещение, хранящее следы «прошлой жизни» в качестве автобазы Минобороны СССР как нельзя лучше играет роль сосуда для терпкого, густого коктейля, который нам поднесли организаторы выставки. Хотя бы в том плане, что в классицистических стенах заключено еще одно бывшее утилитарное, в данном случае складское, пространство, по образцу «Тёйт Модерн» превращенное в территорию искусства, как это уже произошло в Москве с мельниковским гаражом или бывшей «Московской Баварией» ныне более известной как КЦ «Винзавод». Увы, по неведомым законам жизни в столичном мегаполисе Провиантским складам не суждено было стать одним из центров «совриска», как было задумано лет десять назад, но лукавый московский классик сумел отвоевать для стасовской архитектуры эту роль хотя бы на недолгий месяц, что длится выставка.

Елена ТИТАРЕНКО

В Московском доме скульптора открылась выставка конкурсных работ на памятник Осипу Мандельштаму в Москве. Конкурс проводится по инициативе Мосгордумы, жюри вынесет свое решение 24 января. Комментирует ГРИГОРИЙ РЕВЗИН.

Конкурс оказался каким-то слишком хорошим. Жалко, что из всех вариантов будет реализован только один, я бы предпочел увидеть воплощенными три проекта и не возражал бы против четвертого. Я даже стал думать в ненужную сторону — не над тем, какой бы памятник следовало установить, а как это у скульпторов так здорово получилось. Я был так удивлен, что после открытия выставки поехал смотреть место, где собираются установить Мандельштама, думая, что, может быть, место их завело. Скульптура в данном случае — это соединение поэта с пространством, и коль скоро поэта более или менее знаешь, стоит взглянуть на пространство.

Честно сказать, на первый взгляд менее подходящего места не сыскать. Памятник установят около дома десять в Старосадском переулке, где в общей квартире жил брат Мандельштама, Александр Эмильевич. Это дом конца XIX века, для Москвы даже роскошный, петербургский, с парадным двором. Но если в этом дворе он удерживает буржуазную добропорядочность, то вокруг себя производит смятение от вторжения чужеродного тела в московский хаос. Там сильный перепад рельефа, дом стоит на выровненной площадке, а на улицу Забелина выходит четырехметровой подпорной стеной, у которой теперь помойка. Вдоль стены — недоулица, безымянный переулок. а напротив — опять же подпорная стенка, бывшая то ли ограда, то ли стена снесенного строения начала XIX или даже XVIII века. За стеной — крошечный флигелек усадьбы XIX века, вросший в землю на две трети высоты. Вот эта похоронившая его земля, площадка четыре на десять метров и есть место для памятника. Сложное место, и мне даже пришла малодушная мысль, что памятник надо было ставить во дворе дома, куда, кажется, и выходили окна комнаты Мандельштама,— это была бы правильная монументальная композиция.

Но. пожалуй, в этой торжественности есть что-то неуместное. Помимо тех, кто вещает от имени власти, поэты не оставляют заметных следов в материальном мире. Они в нем физически неуместны, живут где-то сбоку, сидят где-то с краю, и каждый раз, натыкаясь на их окна, досадуешь — неужели вот здесь? Вот этот кусочек земли у флигеля, эта кривая припека сбоку регулярного пространства — мандельштамовское место? Даже если оно поразительное по правильности. Сам о себе написал эпитафию: «Мало в нем было линейного, нрава он был не елейного, и потому эта улица, или верней — эта яма, так и зовется по имени этого Мандельштама». Вот — безымянная улица, яма с помойкой. Теперь будет памятник этою Мандельштама.

Сложность обзора выставки в том, что проекты под номерами и известен только общий список скульпторов. Поэтому авторство следует определять самостоятельно —это вроде загадки. Очевидно. что любые отгадки остаются под вопросом.

Для трех скульпторов Мандельштам оказался, как мне кажется, поэтом не слишком известным или, во всяком случае, непонятным. Это не в осуждение. Анри Матисс в свое время нарисовал иллюстрации к «Улиссу» Джойса не читая роман — и все довольны. Просто по самим скульптурам понятно, что предмет ваяния не поэзия, а что-то другое.

Прежде всего это касается работы Дмитрия Тугаринова (известного памятником Суворову на перевале Сен-Готгард в Швейцарии) в соавторстве с Вячеславом Бухаевым (определяю по почерку Бухаева, известнейшего шрифтовика, которого ни с кем не перепутаешь). Мандельштам тут взлетает над подпорной стенкой на улицу Забелина темной расстрелянной тенью (видны дырки от пуль). Я полагаю, это метафорический расстрел, но, если памятник поставят, возможно, люди будут считать, что Мандельштама буквально расстреляли, а не просто сгноили в лагере. По пластике скульптура напоминает популярного в фильмах ужаса персонажа — невинную жертву, которая летает в сумерках и пронзительно шепчет жалобы, пугая обывателей.

Схожий принцип — в работе Леонида Барановав соавторстве с архитектором Павлом Андреевым (определяю по архитектору). Хотя Леонид Баранов известен своей литературоцентричностью (он много лепил Достоевского), но в случае с Мандельштамом, кажется, образ определили не литературные соображения. Мандельштам стоит в позе распятого, но без креста, и даже не столько стоит, сколько летит, напоминая шагаловских героев. Возможно, принципиальную роль сыграло то, что памятник устанавливается в месте конфессиональных пересечений, в треугольнике между Ивановским монастырем. лютеранской кирхой в Старосадском переулке и московской синагогой.

Похожее архитектурное решение — в работе скульптора Андрея Тарасенко (памятник Эдуарду Стрельцову на стадионе «Торпедо» в Москве) в соавторстве с архитектором Владимиром Ломакиным. Тут Мандельштам герой не столько своей поэзии, сколько воспоминаний о нем, причем не столько такой, каким он был, сколько такой, каким его хотели бы видеть. Это уверенный в себе, воспитанный, хорошо одетый, преуспевающего вида стареющий еврей, излучающий благорасположение. Вероятно, Осип Эмильевич не был бы оскорблен таким памятником: он иногда, судя по мемуаристам, был не против произвести именно такое впечатление. Правда, в этом случае он, возможно, возмутился бы: почему, если они ставят мне такой памятник, они мне не дали дачи в Переделкине и квартиры в первом подъезде дома писателей в Лаврушинском переулке! Это не стыдный памятник, и боюсь, что наш город, стремительно улучшающий благосостояние, захочет видеть поэта именно таким.

Три следующих работы резко отличаются от описанных. Прежде всего, это абстрактная скульптура Андрея Красулина, которую ни с чем не перепутаешь. Сомневаюсь. что этот памятник буцет установлен и даже, что автор рассчитывает на победу. Также в принципе не являюсь любителем абстракции в скульптуре. Но здесь происходит нечто поразительное. Андрей Красулин представил даже не памятник, а десятки бронзовых скульптур, и каждая из них является точным пластическим выражением стихотворений Мандельштама. Вот уж для кого эта поэзия действительно звучала, пока он работал,— он ухитряется точно уловить соединение ордерности и витальности ранней лирики, постепенный распад, руинизацию метрики в 20-е годы, странные умирающие органические тела стихотворений 30-х—эти произведения интересны даже и не как эскизы памятников, а именно как эксперимент перевода поэзии в пластику, и я думаю, что этот цикл бронз господина Красулина может остаться в истории скульптуры. Вообще, это поразительно, когда заказной конкурс на памятник вдруг провоцирует человека на серьезное искусство. Вероятно, этому автору было что сказать о Мандельштаме и без конкурса.

Во-вторых, это работа Лазаря Гадаева в соавторстве с архитектором Александром Гагкаевым (определяю методом исключения). Скульптура вдохновлена едва ли не самой известной фотографией Мандельштама в профиль, с высоко задранным носом и выпяченным подбородком, по которой его всегда и рисуют. В этом памятнике черты карикатурности точно сочетаются с незащищенностью, самоуверенная гордость пророка со слабостью помнящего о погромах жидка. Тут лучшее архитектурное решение. Подпорная стенка срывается, вместо нее делается лестница, по которой и идет Мандельштам, причем идет не по центру, а как бы чуть сдвинувшись с него,—положение фигуры в пространстве точно соответствует ее пластике.

Проблема в том, что хотя в нашем городе можно снести все что угодно, но вот в случае с памятником Мандельштаму, боюсь, окажется, что эта подпорная стенка — след истории и сносить ее нельзя. В этом, впрочем, есть определенная логика, ведь около этой стенки Мандельштам точно стоял, ходил мимо нее каждый день. Во всяком случае, кажется, именно это руководило последними из участников конкурса — Дмитрием Шаховским и Александром Бродским (по характерному почерку обоих). Скульптура вдохновлена той же фотографией, но здесь — только голова Мандельштама, которая лежит на стеле из поставленных друг на друга кубов — они создают то же двойственное ощущение силы и хрупкости одновременно. Что же касается архитектурного решения, то здесь, пожалуй, ощущается пристрастие Александра Бродского ценить то, что уже получилось, и ничего не рушить. Кусок земли памятник здесь обживает, как комнату. в которой надо расположить нехитрый скарб — ящики с книгами. свою голову. В каком-то смысле это самое адекватное решение. Ощущение уютности создается из бесприютности, величия — из крошечности земли, монументальности — из неустойчивости. Не знаю, как жил Мандельштам в комнате в общей квартире дома в Старосадском, но думаю, как-то так и жил. А если не здесь, то в Воронеже. Или ещё где-то.

Григорий Ревзин