Нецветаев Лев
Нецветаев Лев Николаевич (1940) — архитектор, художник,поэт, педагог из Ульяновска.
В богатой изобразительной пушкиниане есть тропининский Пушкин, репинский, Пушкин Серова, Кипренского, Фаворского… На старом Арбате, в доме, где жил поэт, открылась камерная выставка ульяновского художника, лауреата Золотой Пушкинской медали творческих союзов России Льва Нецветаева.
Живописные и графические работы разных лет художник представил публике как некий итог многолетнего осмысления и творчества Пушкина, и его судьбы. Если перед портретистом, работающим с моделью, стоит задача уловить главное в своём герое, то Нецветаев решает сложнейшую и коварнейшую задачу — угадать. Успешно или нет — судить зрителю, но поэта, обладавшего, как известно, весёлым нравом, редко изображают с улыбкой на устах. Смеющийся Пушкин? Да, ничто человеческое ему не чуждо! «Сценки из жизни Пушкина» — попытка взглянуть на великого человека именно как на человека, каким он бывает в минуты радости или горести. Человек принципиально первичен в работах Нецветаева.
«Миг вожделенный настал,
закончен мой труд многолетний…»
Весьма удачна графическая часть экспозиции: свободная очерковая линия, точнейшие штрихи, лаконичность композиции. Колористическое решение продиктовано по большей части двумя противоположными
настроениями: романтическая светлая палитра пастельных тонов — для жизнерадостных сюжетов и мрачная тяжёлая гамма — для эпизодов драматических. Перекликаются друг с другом — не только по колориту, но и по смыслу — картины «Доктора» и «Чёрный человек». На первой — две чёрные фигуры заслоняют лежащего в муках на смертном одре поэта, лицо которого озарено тёплым пламенем свечи, на второй — освещённый Моцарт, перекрытый чёрным силуэтом, приближающийся к роковой черте…
Нецветаев часто отходит от прямой иллюстративности: давая картине название пушкинской строчкой, он не передаёт художественными образами содержание и смысл стихотворения. Художник просто вкладывает строчку в уста поэта, который вот только что в себе самом «чувства лирой» пробудил. Мы видим рождение слова, мысли, идеи, приведшее к мгновенному всплеску эмоций. Именно эмоцию пишет художник, он словно наблюдает за Пушкиным со стороны. Вот Пушкин с пером в руке в белоснежной, раздуваемой ветром сорочке сидит под величественным дубом, окрученным «златой цепью», по которой мерно и хитро вышагивает Кот учёный. Поэт улыбается, вслушиваясь в сказку, и уже готов её записать. Непосредственность, даже некоторая наивность этого полотна отсылает нас к шутливому признанию Пушкина в финале «Сказки о царе Салтане»: мол, «Я там был: мёд, пиво пил — И усы лишь обмочил». Создана ироничная двойная аллюзия: мол, и Лев Нецветаев там был…
Арина АБРОСИМОВА
— Считаете ли Вы Ульяновск городом художников или он — белое пятно на художественной карте России? Есть ли в атмосфере города нечто такое, что мешает развитию талантов?
— Первый вопрос предполагает сравнительную степень, а я мало знаком с жизнью городов, соразмерных Ульяновску. Согласитесь, что Москва и Петербург исторически «обречены» на первенство: там гнездятся художественные вузы, в которых преподают корифеи нашего искусства, имеется масса выставочных залов, да и Третьяковка с Эрмитажем — не лучшие ли камертоны качества? Но, с другой стороны, не наша ли земля дала великого Пластова? Ведь мастерскую в Москве он получил лишь в сорок семь лет (да и бывал там, по сути, только зимой), а все его творчество вскормлено именно нашей природой, нашей деревенской жизнью, ее людьми.
Почетные места на столичных выставках отводились полотнам Анатолия Дягилева, Виктора (не путать с Никасом!) Сафронова — а ведь созданы они здесь, вдалеке от столичного шума, который чаще только мешает творчеству. Так что уже на их примере Ульяновск «белым пятном» не назовешь. Конечно, когда художник полностью сложился и обрел свою индивидуальность — ему важно показать свои работы на крупных выставках, соразмерить себя с ценимыми им мастерами. И как были важны былые республиканские и всесоюзные выставки (при всех минусах идеологизированного отбора) — там всегда блистало несколько настоящих «звезд», — и представляю, как бледно выглядели бы рядом с ними немудреные по сути своей коллажи нашего «великого» земляка Никаса. Именно отсутствие крупного таланта (и таких же замыслов) толкает на печатную шумиху и бесконечные фотографии «рядом с…» — а большим художникам эта суета никогда не требовалась, ибо за них говорили их полотна. Попытайтесь представить того же Пластова, раздающего в газеты свои фотографии, озабоченного пивом «Пластов» или врисовывающего в копию с аргуновской крестьянки лицо современного актера… Может, это и неплохо для «капустника», но для искусства явно мелковато. И вообще, настоящее творчество зреет подальше от рыночного шума.
Что же касается «атмосферы»… К сожалению, наших больших руководителей не заподозришь в интересе к изобразительному искусству. Как легенда вспоминается Колбин, чуть ли не под конвоем приводивший свой «генералитет» на выставки и концерты. Не спорю, тогда было проще. Но и до него было не сложнее, а такого ЧП, как, скажем, Скочилов на выставке — что-то не припомню.
Да и дело не в одних первых лицах. Само руководство нашего Союза художников не больно-то печется о рядовых его членах. Взять хоть художественный салон-магазин. Когда-то он был независим от художников и постепенно повышал процент наценок на сданные художниками работы. Дошло аж до сорока процентов! И хотя магазин давно перешел «в руки» Союза художников, изменился не этот грабительский процент, а сроки выплаты: раньше художник получал деньги сразу после продажи его работы, а теперь ждет месяцами — и это при том, что покупатель сдал в кассу живые деньги почти в полуторном размере от того, что причитается художнику. Налоговая инспекция регулярно снимает кассу салона-магазина и забирает все деньги.
Но ведь художник уже автоматически заплатил сорокапроцентный налог — как можно забирать и остальное? Это его честный, очень редкий и чаще всего единственный заработок. Он, по сути, обычный сдатчик в системе комиссионной торговли, но начисто лишен прав этого сдатчика. На недавно прошедшем собрании Союза художников очень остро ставился вопрос хотя бы о предельном сроке оттяжек с выплатой, но и директор УХПМ, и председатель СЖ утверждали, что гарантии невозможны.
Нет работы и с бизнесменами. Ведь регулярно спонсируются, скажем, концерты «Музыкальных ассамблей». И мне кажется, что при активном напоре правления нашего союза нашлось бы не одно предприятие, взявшее «под крыло» на 3-4 месяца какого-либо художника, чтобы он смог, не отвлекаясь на поденщину, сделать достойное произведение к юбилею города. Это полотно (скульптура, графическая серия…) после показа на юбилейной выставке стало бы собственностью спонсора или его подарком городу, школе, клубу…
Ведь художники хватаются за любую соломинку и часто бывают жестоко обмануты. Как, например, «президентом общества развития культурной инициативы «Искусство» А.Гайсиным, который наобещал художникам с три короба (заказы, выставки за рубежом…) и перефотографировал их лучшие работы для некоего альбома, который никогда и нигде не выйдет. А между тем, такие фотографии представляют известный интерес для бесчисленных копийстов, рассеянных по белу свету,
Или взять заключенный еще в январе прошлого года договор с тем же Гайсиным на портреты знаменитых симбирян — для мифического, как
оказалось, календаря. Несколько человек потратили драгоценное время и не менее драгоценные краски, выполнили большую работу, эти портреты летом и осенью украшали ветибюль гостиницы «Венец». — и что же?
А ни копейки не заплатил авторам носитель громкого титула, поставивший подпись и печать под обещанием оплатить работы не позднее десяти дней после исполнения. Может, хотя бы город в предъюбилейные дни приобретет портреты своих знаменитых сограждан?
— Намного о себе. Вы закончили МАРЖИ, но больше известны как художник. Такой поворот в судьбе случаен или закономерен?
Проектное предложение 70-х годов. Учабно-жилой комплекс пединститута (с развитием в университет) севернее Мемориала.
Реализована часть проекта (общежитие и столовая).
— В МАРЖИ (тогда он назывался МАИ) я поступил наугад, не имея никакого понятия о профессии архитектора — и стал в семнадцать лет студентом знаменитого вуза, в стенах которого (во ВХУТЕМАСЕ) учился когда-то Маяковский, а еще недавно — Ирина Архипова и Андрей Вознесенский. Курсом старше был Леша Козлов, звезда институтских вечеров (группа «Арсенал», «Козел на саксе»…) и Серега Бархин, известнейший театральный художник. Так что утечка из архитектуры не с меня началась. Отец Андрея Макаревича вел у нас строительную физику (на последнем курсе я делал чертежи к его учебнику); сам талантливый
рисовальщик, он показывал мне рисунки Андрея, тогда еще не студента нашего вуза и тем более не лидера «Машины времени»… А самопроектирование вел наш любимый «Синявочка» — профессор М.И.Синявский, автор Московского планетария (начало 30-х годов) и огромного дома, которым начинается улица Горького от Белорусского вокзала. Красочно описанный Паустовским в мемуарной книге «Бросок на юг» (Бабель и Синявский были его одесскими друзьями), он одаривал нас не только своей профессиональной мудростью, но и неистощимым юмором.
(Например, в дипломный период я часто ночевал в институте, постелив на стол красное одеяло, и однажды не проснулся к раннему визиту педагогов. Проходя мимо, Синявский изрек: «Нецветаев — как труп полководца…»).
Что сказать об уходе к художникам? Рисовать я любил с детства, и Врубель с Серовым были мне, очевидно, ближе, чем Райт и Корбюзье. К тому же времена были безрадостны для зодчих: повальная типизация, диктат примитивной технологии. Какие там образы! — любую мелочь надо было «пробивать», и с немалой кровью, будь то облицовка простенков на салоне «Юбилейный» (1967 г.) или так и не выполненный подземный переход из нового общежития пединститута в столовую. С радостью бы тогда спроектировал коттедж, но такой заказ был немыслим: советскому человеку полагалось жить в пятиэтажных коробках. Проявить творческую индивидуальность было немыслимо сложно, но даже и тогда такие фанатики профессии, как С.Титов и В.Филимонов, смогли внести несколько живых штрихов в образ города.
Рисование же давало выход для души, для чистого творчества. Со студенческих лет рисовал для «Ульяновской правды», с 1967 года вел изостудию Дворца пионеров, а в 1978 году, после пятнадцати лет за кульманом, получил собственную комнатку-мастерскую в Доме художников, где в свободное от проектной работы время (в основном, интерьеры) можно было заняться любимым делом: портретом, пейзажем, композицией. И теперь, собственно, только этим и занимаюсь.
— Где-то в середина марта «Симбирские губернские ведомости» упомянули Вас в заметке о Вашей первой жене, ныне настоятельнице Михайловского монастыря. Что бы вы моглисказать по этому поводу?
— Прежде всего то, что сама монастырская тематика требует очень бережного отношения к себе. При нынешнем повальном цинизме эти редкие еще островки возрождающейся духовности должны бы рассматриваться как источник надежды, а не «остреньких» публикаций. Наверное, важно не то, была ли когда-то матушка-монахиня спортсменкой и. сколько у нее было детей (кстати, автор заметки С.Ямина так и не справилась с этим вопросом, называя то двух, то трёх детей) — важен, скорее, путь и образ мыслей, ведущий к Богу, — но это бесполезно искать в крайне неряшливом тексте с плохо скрытым разоблачительским зудом. Тут и пара небезызвестных в городе фамилий, и невесть откуда взявшаяся версия о ‘несчастной любви». При этом героиня именуется попеременно то Ольгой, то Мариной, она же награждается отроду не имевшейся сестрой, а родная внучка именуется племянницей. Фраза «в беседе с корреспондентом» — прямая ложь, так как беседовать с ней монахини отказались и дали лишь письменные ответы на вопросы. Из этих ответов использована лишь пара отрывков, а в остальном царит вольная фантазия Яминой.
Таков уж ее творческий почерк; мне уже доводилось писать об этом, а с год назад, когда она начала обзванивать моих родных с расспросами, я разыскал ее и от имени матушки Магдалины и своего выразил категорический протест против копания в личной жизни (былой, тем более). Но ей так хочется чего-либо с ароматом хоть легкой, но скандалезности! Когда человек, переполненный суетностью, пытается писать об ушедших от суеты — это очень печальное зрелище. Вот и хочется в заключение напомнить и журналистам, и художникам, и себе прекрасные слова Пушкина: «Служенье муз не терпит суеты…».
Беседовал Андрей СЕРОВ
