Мещанинов Вадим
Вадим Мещанинов принадлежит к тем «авангардистам по профессии», для которых неучастие в официальных структурах Союза художников— вопрос престижа. Быть может, стилевое и социальное самоутверждение нынешнего поколения — предание прошедшего времени. Оно мыслит себя не ниспровергателем, а искателем мостов с прошлым и не придает особого значения эпатажу, выпячиванию своего творческого «я» на фоне руин прежних систем, или же дешевым коммерческим трюкам. Все это надоело. Избалованную московскую публику подобное уже не прельщает. Равно как сделалось необязательным ежесезонное выдумывание и приклеивание к полотнам высокомудрого «изма».
Когда молодой живописец не пытается выдавливать из себя нечто сверхоригинальное и невиданное, а мыслит свободно и просто— то результат впечатляющ. Можно было бы порассуждать о присущей неоавангарду склонности брать из прошлого знакомые методы и перемешивать их в пара-доксально-неожиданной форме. Это у Мещанинова есть. Но разложение на подобные составные части мало что расскажет о своеобразном видении мира художника. Разве что раскроет специфику его творческой лаборатории.
Агония. Триптих.
Мужской разговор. Диптих.
Христос и сыновья.
Геометрия жизни. Триптих.
А для Вадима, учившегося на музейной классике, славные имена корифеев означают еще и последовательное становление собственного творчества. Он рассказывал, например, что очень методично писал свои композиции в духе кубизма, затем абстракционизма, а далее — сюрреализма в стиле Хуана Миро и Макса Эрнста, создавая в этих манерах пробные холсты. Когда рука и глаз привыкали, наступала пора следующего этапа, который откладывался в образной памяти какими-то важными черточками, приемами подхода к отображению видимого. В результате появился мастер, профессионально владеющий практически всеми известными авангардистскими системами.
В работах Мещанинова мы сталкиваемся с изображением мыслящего, мятущегося и остро переживающего человека. Этому подчинены и сюжет, и даже интригующая мизансцена с множеством сложно взаимодействующих фигур (недаром Вадим симпатизирует классикам многофигурных полотен— Веласкесу, Тьеполо, Сурикову, Брюллову, Веронезе…). И острый, доходящий до гротеска психологизм состояний, даже отчетливо выраженная мимика лица зачастую искаженных гримасам бурных страстей — жадности и героического преодоления, скорби и благостного покоя — как закономерного итога примирения с миром. И высокий накал философской мысли, рассуждений о бытии и пороке, о сострадании и алчности.
У Вадима практически нет того, что присуще «искусству для искусства»— наслаждения цветовыми переливами, нюансами «вкусных» созвучий тонов: содержательное наполнение перевешивает. Рука живописца уверенно проводит контуры, «вписывает» мощные и энергичные фигуры в фоновом окружение. Все пронизано гибкими квадратами и прямоугольниками. Все нестабильно, переменчиво.
Аллегория у Вадима одинаково-прозрачна и зашифрована. Куда несутся, спотыкаясь и давя друг друга, перемалывая кости, герои его картин, оторвавшиеся от своего дома и естественных корней?; Быть может, на микельанжеловский Страшный суд? Или в преисподнюю Блейка?.. Hе в этом ли смысл происходящего в истории нашей страны?..
Вадим Мещанинов тонко уловил, осознал для себя, что мы воистину обречены на «вечный ренессанс» противостояния Добра и Зла. Художник вбирает в себя все неординарное и неоднозначное в бытии. Вот почему что ни сезон, то очередная творческая удача. Импульса поиска «нового в прошедшем» хватит, судя по всему, надолго. Впрочем, поживем — увидим…
Алексей Корзухин
