Лазарев Левон
Лазарев Левон Константинович (1928-2004) — советский российский скульптор.
Левон Лазарев — едва ли не самый успешный из нынешних петербургских скульпторов. Его работы можно увидеть на улицах Петербурга, в фойе Малого драматического театра Льва Додина и МХАТа. Ещё почти полтора десятка скульптур и десятки рисунков хранятся в Русском музее… Но упаси вас Бог назвать Лазарева «именитым». Скульптор категорически не признаёт в искусстве никаких регалий.
С Левоном Лазаревым беседовала наш корреспондент Ольга Лебедева.
— Лет тридцать назад в СССР приезжал Марк Шагал. Он уже был всемирно знаменит, однако не признавал никакой помпы, а потому даже пришлось отменить торжественную встречу в аэропорту. И вот, прогуливаясь по Питеру, Шагал случайно забрёл в Союз художников и увидел там вывеску: «Народный художник СССР такой-то». Его это просто поразило. И неудивительно: все эти «заслуженные» да «народные» — глупость, придуманная советской властью, чтобы легче было управлять искусством! Я говорил об этом на съезде Союза художников ещё в середине восьмидесятых и, когда мне самому хотели присвоить это звание, публично от него отказался.
Всякую глупость терпеть не могу с малолетства. В пять лет я совершил постыдный поступок: назвал домработницу дурой. Родители выставили меня за дверь — пока не одумаюсь и не попрошу прощения. Я почти час простоял в темноте на нашей тбилисской улице, но готов был лучше умереть, чем извиниться.
— Значит, строптивцем вы были с раннего детства?
— Больше того, это у меня, видимо, наследственное. Мой отец с юности мечтал о всеобщем равенстве и братстве, и, когда его приютил родной дядя, крупный промышленник, отец тут же организовал на дядином заводе забастовку. Нерадивого племянника, конечно, изгнали из семьи, и в итоге он стал профессиональным революционером, а после 1917-го превратился в большого партийного деятеля, члена ЦК. Его расстреляли в 1937-м… Так что строптивых детей выставлять за порог опасно.
— Ну ваша-то жизнь сложилась вполне благополучно.
— Если так, то за это я должен быть благодарен прежде всего искусству. Родители хотели сделать из меня пианиста. Занятия музыкой мне не нравились, но, пока мальчишки бесцельно гонялись по дворам, я худо-бедно а приобщался.к прекрасному. Потом, уже в войну, устроился в архитектурное управление»рулетчиком — измерял рулеткой здания, колонны… За эту работу мне дали рабочую карточку — 600 граммов хлеба! — и тем самым я спасся от голода. Потом я решил стать артистом и тут же познакомился с прекрасным, умным парнем -Георгием Товстоноговым, который вёл наш театральный кружок. Ну а вслед за тем, вспомнив про своё давнее пристрастие к рисованию, поступил в нашу Тбилисскую академию художеств, проучился первый курс и махнул в Москву. Тут снова повезло -меня учили Дейнека, а также друг Маяковского, изумительный рисовальщик Козлинский… Их выгнали отовсюду «за формализм», и они организовали Институт прикладного и
декоративного искусства. Но советская власть была внимательная: институт вскоре, конечно, закрыли, а нас, студентов, перекинули в Ленинград, в училище имени Мухиной. В Питере — новые знакомства с замечательными людьми. Достаточно сказать, что рекомендации в Союз художников мне давали Аникушин и Исаева, автор женской фигуры на Пискарёвском кладбище.
— Очевидно, дело не просто в том, что ваши учителя были прекрасными педагогами и мастерами. Все они к тому же не укладывались в прокрустово ложе соцреализма.
— Да, и это был тот дух противоборства, который просто необходим художнику, чтобы видеть мир сугубо по-своему. Я начал кое-что в этом понимать в 1958 году, когда участвовал в оформлении зала советской экспозиции для международной выставки в Брюсселе. Там были ещё скульптурные портреты Тимирязева, Мичурина и Попова, но голова Менделеева, как я ни мучился, оказывалась несоразмерно больше. В конце концов консультант, скульптор Синайский, тоже из «формалистов», посоветовал: «А ты отрежь ему лоб!» Я так и сделал. При-| ехала комиссия, и началось: «Безобразие! Кощунство!» А один из них,| представитель ЦК, вдруг говорит:! «Эти головы поедут в Брюссель», и все сразу затихли.
Потом меня, само собой, окрестили «формалистом». Но это из того же разряда советских глупостей. Потому что главное — образ, а форма лишь подчиняется. Правда, художник действительно должен владеть формой, чтобы увидеть образ.
— … и чтобы потом этот образ увидел зритель.
— А вот это уже дело второе.
— ???
— Помните пресловутое: «Искусство- должно быть понятно народу»?
Так вот, эту ленинскую фразу, как и многое у него, «верные ленинцы» перекроили на свой лад. В первоисточнике-то было: «Искусство должно быть понято народом» — разница принципиальная. Хотя в конечном итоге всякое произведение — обращение к человеку.
— Прежде чем народ мог что-то понять или не понять, чиновники от искусства решали, стоит ли это вообще показывать. Объясните парадокс: отчего на выставки ваши скульптуры не допускали, а на улицы Петербурга — пожалуйста?
— Да и на улицы мои работы не пускали. Представил я комиссии памятник пожарным, погибшим в годы блокады. Это динамичная композиция: две фигуры устремились вверх по лестнице, ещё один — с топориком в руках.
Памятник Пожарным, погибшим в годы блокады.
И вдруг самый бдительный член комиссии вспоминает, что на Большом проспекте Васильевского острова неподалёку от пожарной части, перед которой собирались установить этот памятник, находится райком партии, а перед ним скульптура Ленина, и получится, что этот пожарный замахивается топором на самого вождя. Сейчас это звучит смешно, но тогда мне было не до смеха: памятник приняли, но на много лет заточили во внутреннем дворике пожарной части. Только в конце 1980-х наконец переехали мои пожарные на своё законное место — со двора на проспект.
А памятник Кваренги на Садовой улице появился и вовсе благодаря иностранцам. В 1967-м исполнялось полтора века со дня смерти этого замечательного петербургского зодчего. И ждали приезда итальянцев. А память Кваренги в Питере не была увековечена, даже могила его не сохранилась. Вот и решили поставить.
