Соков Леонид
Соков Леонид Петрович (1941) — российский скульптор.
Московская Биеннале современного искусства — редкое событие мирового штаба, происходящее в российской столице. Увидеть многочисленные произведения художников-современников со всего мира можно до конца октября в самых разных выставочных местах Москвы.
То, что московская Биеннале проходит уже третий раз, можно считать подвигом Иосифа Бакштейна — изобретателя и вожатого этой гигантской машины. Деньги — техническая проблема, которую можно решить, грамотно отвечая на вызовы времени. А искусство не страдает от кризиса напрямую, скорее наоборот. Потребитель, устрашенный угрозами кредитных выплат, чаще думает о вечности. Меньше роскоши — больше души. Эта несложная мысль так или иначе определяет все мероприятия нынешней Биеннале.
Встреча двух скульптур — Ленина и персонажа знаменитого швейцарского скульптора Альберто Джакометти. 1994 год.
Главная выставка, которую собрал в центре «Гараж» знаменитый французский куратор Жан-Юбер Мартен, называется «Против исключения». На языке оригинала — Contre 1’ехclusion. Напоминает любимое в России слово «эксклюзив». Мы привыкли без разбору тащить в дом «все самое лучшее». Настало время оглядеться и понять, что искусство вдохновляется не дороговизной, а разнообразием. В интерьерах конструктивистского «Гаража» космополитическое буйство Мартена смотрится как нельзя кстати.
У метро «Волжская» на Краснодонской улице стоят арт-объекты из старых кроватей — это выставка «Спальный район», к сожалению, пока единственная за пределами городского центра. Человеческое тепло давно покинуло ревущее Садовое кольцо, где же еще искать его, как не в светящихся сотах окраинных многоэтажек?
Александр Бродский занял целый подвал под «Винзаводом» полиэтиленовыми ящичками, чтовы заполнить пространство » подчеркнуть его красоту. Сами ящички — дело десятое, а вот ходить между ними — это да. А «Город рабов», собранный голландским ателье Юпа ван Лисхаута в двух цехах того же «Винзавода», напоминает воплощение антиутопии, но только не страшное, а смешное. Есть на Биеннале и свои диссиденты: чугунных мужиков британца Энтони Гормли не позволили привезти в Москву и поставить на крышу ЦУМа. Чиновники — в своем репертуаре. Ничего не испортить они просто не в состоянии.
Биеннале не очень заметна. Это правильно: Москва — город большой, и так забитый пустой рекламой. Искусство меняет пейзаж нашей жизни. Уверенно и необратимо.
Если наша культурная жизнь и связана с общемировыми тенденциями, то в основном за счет современного искусства. Которое не требует перевода, воспринимается мгновенно и говорит с публикой на универсальном языке.
■ Ян Левченко.
Немного истинных пророков
С печатью тайны на челе…
Веневитинов.
Вот основной, вот труднейший, вот решающий вопрос для всего искусства: вопрос художественного совершенства и художественной критики, вопрос критерия, мерила, оценки и суда…
«Совершенства?» — иронически спросят тоном Пилата завзятые «знатоки» и авторитетные «ценители»: «Что есть совершенство? Художник творит то, что ему нравится; а зрителю нравится или не нравится то, что ему показали… Кому что нравится, тот то и хвалит… Разве можно согласить людей в их вкусах? Разве здесь можно что-нибудь доказать? Искусству нужна свобода; она нужна ему, как воздух. Свобода творить; и свобода одобрять, наслаждаясь. О каком же обязательном совершенстве или доказательном критерии может идти речь?»…
На эти вопросы мы должны дать прямой и ясный ответ.
Мерилин и медведь.
Да, свобода нужна искусству, как воздух человеку: ибо свобода есть право творить по вдохновению, а не по принуждению и заказу. Но разве свободное вдохновение означает безответственность и вседозволенность? Разве художник, предоставленный своему вдохновению, имеет духовное право на произвол и беспутство? Разве вдохновение есть художественная распущенность и бесчинство? Не есть ли вдохновение, наоборот, прозрение высших закономерностей и совершенных связей? Не есть ли оно обретение подлинной художественной необходимости?
Бесспорно, никто не должен мешать художнику творить то, что ему «нравится». Пусть его и творит… Но ведь ему может «понравится» и плохое, безвкусное, нехудожественное, или, еще хуже,— растленное и растлевающее. Кто же смеет мешать нам устанавливать это, то есть, что вот такой-то художник создал нечто плохое, нехудожественное или растленное?..
Рубашка.
Трудно помешать и зрителю наслаждаться тем, что ему нравится, и хвалить нравящееся. Пусть его и хвалит… Но ведь еще мудрый грек Гераклит отмечал, что люди нередко «наслаждаются грязью». Кто же может помешать нам установить это обстоятельство, то есть, что вот такие-то люди «наслаждаются грязью».
Рождение русского авангарда. 1987 год.
Согласить людей в их «вкусах», конечно, нельзя, да и не нужно: все равно всех не переделаешь. И само произведение искусства не станет ни лучше от согласных рукоплесканий толпы, ни хуже — от ее единодушного свиста и поношения. Дело здесь совсем не в толпе…
Но судить об искусстве — независимо от толпы и вопреки ей,— судить в порядке ответственного служения можно и должно. И если бы русская художественная критика и русская эстетика были на высоте за последние пятьдесят лет, то, может быть, некоторые русские «знатоки и ценители» не распространяли бы ныне с успехом дух эстетического большевизма, эту теорию безответственности и практику вседозволенности в искусстве.
В вопросах художественного совершенства и художественного суда — возможно и доказывать, и показывать. Ответственный критик обязан обосновывать каждое свое суждение, каждое критическое слово, каждое одобрение и неодобрение…
Художественная критика требует целостного вхождения в самое произведение искусства. Надо забыть себя и уйти в него. Надо дать художнику выжечь его произведение в моей душе, вроде того, как выжигают по дереву. Надо дать ему вылепить его произведение из моей, покорной ему, лепкой и держащей, душевной глины. В послушном ему, непредвзято-чистом пространстве моего внутреннего мира должно верно и точно состояться его видение. Все, что он носил, вынашивая в себе; весь его художественный замысел и помысел; и все образы, в которые он уложил эту свою художественную медитацию; и все внешнее тело его произведения — слышимые звуки и слова, видимые линии, краски, плоскости, массы,— все должно быть воспринято моим духом, состояться и нем, стрястись, пропеть себя, выжечь себя в нем; словом — развернуться во мне, в пространствах моего духовного внимания…
Но, увы, люди воспринимают искусство рассеянно и безразлично; никто и не думает о «целостном вхождении», о верном и точном восприятии, о глубокой и таинственной медитации художника. Думают о своем развлечении и удовольствии. Приносят в концерт или в картинную галерею свои повседневные интересы и настроения, свое обывательское «самочувствие». И не думают освободить в себе «духовное мес-
то» для художественного произведения.
