Мурадян Саркис
Мурадян Саркис Мамбреевич (1927-2007) -советский армянский художник.
Чуть выше дома, который построил себе выдающийся армянский поэт Паруйр Севак, над насаженным им яблоневым садом стоит теперь внешне малопривлекательное бетонное сооружение под двускатной крышей. Оно напоминало бы сарай, если бы не изящно зарешеченные металлом маленькие окна на торцах и торжественная, тоже украшенная медным переплетом застекленная дверь. Это — музей поэта. В течение почти шести лет художник Саркис Мурадян работал над росписью, занимающей всю длинную (25 м) стену, противоположную входу в здание.
Роспись музея армянского поэта Паруйра Севака. Фрагмент.
Отход от нее, к сожалению, настолько невелик, что воспринять целостно всю фреску невозможно, и художнику поневоле пришлось расчленить композицию на ряд отдельных частей-клейм, связанных друг с другом стилистически и тонально, но представляющих собой своего рода сюжетно законченные картины. Это как бы отдельные главы из книги жизни Севака. Хотя такой повествовательный прием был в данном случае предопределен архитектурой, он одновременно является глубоко традиционным для армянского декоративно — монументального искусства (вспомним хотя бы набивные и тканевые занавеси — алтарные преграды, создававшиеся армянскими художниками в прошлые века). Подобная литературная повествовательность вообще характерна для мемориального искусства — в рельефах памятников и стел, в росписях соборов обычно следовали один за другим эпизоды, рассказывающие о событиях из жизни изображаемого персонажа.
Однако жизнь Севака не столь богата событиями, дающими возможность интересной изобразительной интерпретации. И Мурадян поступил вполне правильно, в русле современного интеллектуального искусства, посвятив ряд своих клейм не сюжетам из биографии поэта, а событиям, повлиявшим на его духовное становление. Конечно, далеко не всем посетителям музея, особенно тем, кто недостаточно знаком с историей и культурой Армении, будут понятны все эпизоды росписи, тем более что в росписи реальные персонажи соседствуют с вымышленными или же символическими, в одну группу соединяются люди, никогда друг с другом не встречавшиеся или даже жившие в разное время. При таких различных приемах, впрочем, достаточно специфичных для монументального искусства, особое значение приобретает проблема достижения художественного единства росписи. И она обычно решается единством художественного подхода. Так было и в данном случае — реалистическая манера рисунка, нивелирующая различие между действительно существовавшими и вымышленными персонажами; колористическое и стилистическое единство — все это обеспечивает общую целостность росписи, несмотря на введение в нее фигур различных масштабов, символов и гротескных изображений.
Художник работал ацетатной темперой по грунту и обоснованно остановился на как бы слегка приглушенной цветовой гамме, состоящей в основном из разбеленных земляных тонов — светлой охры, серого, зеленоватого, сепии и т. д. Это оправдано не только физическими условиями восприятия росписи в небольшом помещении, где была бы недопустима повышенная яркость красок, но и неспешной повествовательностью изображения, а также внутренним соответствием самой этой гаммы творчеству Севака, неразрывно связанного с родной природой: за окнами музея мы видим те же, как бы немного жухлые краски каменистых предгорий, желтеющие скудной растительностью, светло-серую ленту дороги, спускающейся к долине, и силуэт почти растворяющегося в солнечном мареве Арарата.
Новости. Фрагмент. 1976 год.
Известно, что настоящую живопись невозможно передать словами. Но любопытный парадокс — чем интеллектуальнее, а с другой стороны, чем банальнее произведение искусства, тем легче его интерпретировать текстами. Монументальную живопись, как правило, построенную на принципе фабульности, всегда можно в какой-то мере воспроизвести в словах. Речь идет, конечно, о ее сюжетной стороне, а не о цветовых соотношениях и особенностях авторского стиля. Можно в какой-то степени «пересказать» и роспись Мурадяна, причем, наверное, не только можно, но и нужно, потому что не все зрители смогут разобраться в ее сюжетах.
В правой, начальной, части дана сцена, рассказывающая о рождении поэта, о доме его детства.
Здесь воспроизведены портретные фигуры матери и отца. Далее — картина свадьбы. Затем изображены как бы духовные предтечи поэта, те, благодаря кому в Армении зародилась письменность, литература, историческая наука. Это — Маштоц, Портев, Хоренаци, Нарикаци. После этого мы видим юного Паруйра, словно жаждущего откровений. Он подходит к трем беседующим Учителям. Это Арам Хачатурян, Аветик Исаакян и Мартирос Сарьян — три вершины искусства Армении XX века. Конечно, Севак в действительности ни у кого из них не учился. Но это — символ, как и изображение предтеч поэта. Это создатели культуры возрожденной Армении, приобретшей после Сардарападской битвы свою государственность и ставшей впоследствии равноправным членом нашей общей Родины.
Потом на синем фоне видим лишь голову поэта и его руки, держащие земной шар. Аллегорическая интерпретация стихотворения Севака «Человек на ладони». В этот же фон вплетается атомный гриб, а затем изображение матерей, ждущих сыновей с войны.
Центром и кульминацией живописного повествования является крупное, в рост, изображение Севака на фоне охристого занавеса. Это самый высокий участок стены, образовавшийся благодаря двускатной кровле, и здесь применен иной масштаб. Поэт словно стремится открыть занавес, а те маски, что находятся за ним, — задернуть его еще плотнее. Это не прямая иллюстрация, а скорее интерпретация стихотворения «Снимите маски». Вот они толпятся за занавесом — в масках и без масок, злые силы человечества, губители народов. Художник старался избежать натурного портретирования, но все же мы узнаем среди толпы лица Гитлера, Муссолини, Талаата, организовавшего резню армян в 1915 году, когда было уничтожено до трети нации, а также некоторых нынешних ястребов и воинственных генералов. Реальные лица перемежаются с персонажами-типами, олицетворяющими мировое зло. И здесь же, по другую сторону занавеса — изображения, напоминающие о геноциде 1915 года — закрывший от ужаса глаза руками падающий Комитас, силуэт ереванского мемориала «Егерн», посвященного памяти погибших армян.
Далее — почти идиллическая картина: Севак с сыном сажают дерево, рядом стоит жена поэта. Паруйр очень любил сады. Насадив сад около своего нового дома, он завещал похоронить себя в саду. Его желание было выполнено. В росписи видим как бы начало этого сада и ворота нового дома, в створе которых стоит и смотрит на поэта и его сына группа деятелей современного армянского искусства. Мы узнаем здесь писателей, художников, композиторов, архитекторов О. Шираза, Г. Эмина, С. Капутикян, Г. Ханджяна, Г. Матевосяна, В. Петросяна, В. Оганесяна и многих других, в том числе и Дж. Торосяна, автора надгробия на могиле Севака и его родителей, а также архитектурного оформления торцовой стены школы в Ереване, где учился поэт.
Следующая сцена — прощание. Родители вышли проводить сына, словно чувствуя, что он уже никогда не вернется. И вот он сидит на камне одинокий, опустив голову. У него были такие минуты отчаяния и глубокой грусти.
