Филипповский Григорий
Филипповский Григорий Георгиевич (1909-1987) — советский художник иллюстратор. Родом из Минска. учился в ВХУТЕМАСе. Преподавателями были А. Осмёркин, С. Герасимов, А.Древин. Иллюстрировал произведения зарубежных и советских писателей. Делал иллюстрации к журналам. Оформлял спектакли.
Сегодня из семейных архивов извлекаются письма, дневники, воспоминания. Все это неоценимый документальный материал, ожидающий изучения. Это источники той правды, которая так необходима нам. Из воспоминаний актрисы бывшего Театра Революции Лии Нельсон и приведенных в них письмах ее мужа, художника Григория Филипповского, встает Архипелаг ГУЛАГ и жизнь мятущейся в нем души художника, рвущегося к прежней жизни, к творчеству.
Репрессированный 7 мая 1938 года Г.Филипповский был выслан в Коми АССР. В письме к матери от 2 июля того же года он сообщает, что должен отбыть пять лет в печорских ИТЛ за контрреволюционную агитацию. Перед ссылкой он просидел два с половиной месяца во внутренней тюрьме. Он надеется, что после трех месяцев обязательного физического труда будет работать художником — нужда в этой профессии есть. Вся лагерная судьба Филипповского проходит в этих письмах.
«10.Х.1938. <…> Немного необычно полное отсутствие книг и культурных людей: окружающие меня никогда не интересовались искусством, литературой, поэзией, театром. Таким образом вся внутренняя жизнь обращена на себя. Конечно, мои товарищи далеко опередят меня в развитии как художники. У меня нет возможности писать маслом здесь и вообще покамест я делаю ту черновую работу вроде лозунгов и плакатов, которую всегда презирал. Но я рисую портреты ударников лесорубов, бывших воров, убийц и грабителей. Я видел три тюрьмы и принадлежу к тем, кто изведал «тюремной похлебки». Я ехал в трюме баржи по Северной Двине (по реке Вычегде.— Прим. Л.Нельсон) в обществе пятисот таких же, как я. Я прошел пешком этап в триста пятьдесят киломеров, спал под открытым небом на земле и видел множество иногда очень высококультурных и интересных людей. <…> Когда-нибудь получу же, наконец, возможность заняться вновь творческой работой, и этот багаж из страданий и наблюдений возместит недостаток мастерства» в. В этом же письме — просьба выслать масляные краски, сангину, цветные карандаши, альбомы для рисования и теплые вещи. В течение минувших трех месяцев адрес его переменился, на конверте стоит: 6-й пункт Устьвымлага, почтовое отделение с нежным названием Вожаель.
«22. Х. 1938. <.„> Все дело портит непрестанная борьба за жизнь как таковую. Стремишся сохранить жизнь во что бы то ни стало, а это очень, очень трудно <…> опасность деквалификации очевидна. Никакой углубленной работы ни в живописи, ни в рисунке человек, лишенный свободы, не может вести. Но сохранить кое-что можно. Можно наблюдать и, наконец, можно надеяться, что эмоциональное напряжение этих лет не пройдёт бесследно <„.>».
Филипповский мучается вынужденным творческим бездельем. Из письма в письмо, как близких и любимых, вспоминает он краски, настоящие хорошие кисти, гравюрный ГМИИ, великолепную лестницу Эрмитажа. Одна из самых гнетущих тревог художника — потеря квалификации, навыков мастерства.
«22.1 X. 1939. <…> Идет дождь, а я в своей конуре пишу лозунги. Конечно, лучше под крышей писать буквы, чем промокать до костей в лесу <…>. Если же рисую что-либо, то уже явственно вижу, насколько повлиял лагерь на меня как художника. Получается дрянь, а ведь не так давно мне иногда удавалось делать хорошие вещи.
Художник признается, что если первый год пребывания в лагере даже способствовал некоторому обогащению творческих способностей, то второй отнимает у него надежду стать когда-нибудь значительным мастером.
Творчеству художников, попавших в лагеря, помимо всего прочего мешал постоянный страх перед этапом, перемещением в другой лагпункт или лагерь. Такая страсть к переброске заключенных владела тюремщиками, они удовлетворяли ее сполна и в тюрьмах, где охотно разрывали едва наметившиеся контакты и привязанности между людьми, хоть чуть-чуть облегчавшие их существование.
Ожидая всегда только худшего, зек боялся перемен. «Я работаю как художник,— пишет Филипповский 4 ноября 1938 года.— Пока, потому что завтра меня могут поставить заведовать ларьком или пилить дрова на кухне». И действительно: через четыре дня его положение меняется: «Я уже не буду работать как художник. Уже буду жить в общем бараке. Нужны плотники, и я плотник <…>». Летом того же года ему приходится смените кисть на багор и дубину — на лесосплаве. Впрочем, если поверить, то ему нравится эта работа — по колено в воде на свежем воздухе.
И все же большинство писем Филипповского оптимистично и полно надежд на будущее. Лагерный свой быт он описывает в основном без трагических интонаций.
Бывает, душевных сил не хватает. «Нужно жить еще тысячу дней, из которых каждые так насыщен горькими думами, что их хватило бы отравить целую маленькую жизнь Нужно жить для того, чтобы после собрать обломки своих надежд, способностей, желание и попытаться переплавить их в нечто более радостное»,— пишет Филипповский жене 3 октября 1940 года.
Почти регулярно выполняет он обязанности лагерного художника, но с таким же постоянством его то и дело переводят на общие работы. «Сыт, не обовшивел, зиму провел — работал под крышей. Читаю. В зоне бываю только на время сна. Вообще цепляюсь за жизнь, которую и жизнью можно назвать с трудом. Но я живу для будущего счастливого дня нашей встречи, для творческого труда, для которого я созрел здесь».
Идет Отечественная война. Нельсон эвакуирована в Ташкент, неустроена, живет впроголодь, но шлет на Север продукты, теплые вещи, книги, газеты, репродукции, краски карандаши. Да, не будь ее…
После окончания срока Филипповский, мобилизованный на трудовой фронт, попадает в село Жешарт, где на строительстве фанерного завода работали бывшие лагерники непригодные к военной службе. Условия жизни были хуже, чем в лагере: котелок картошки стоил 100 рублей — и то не достать. В крохотном закутке при клубе — узкая железная кровать, столик, табуретка. Падающие с потолка клопы. Лию Нельсон, приехавшую к Филипповскому, начальник строительства предупреждает, что если она своего мужа не заберет, он не переживет эту зиму. Надо принять меры. Меры были приняты. Филипповский остался жив. Но только благодаря предеданности родного человека. Тем же, у кого не было такой надёжной опоры, приходилось во сто крат трудней и случалось не дожить до свободы.
В. А. Тиханова
