ЗАПИСКИ О ХУДОЖНИКАХ

 

Тенниел Джон (1820-1914) — английский художник иллюстратор, карикатурист. Первый создал иллюстрации к  книгам «Алиса в стране чудес» и «Алиса в зазеркалье» Льюиса Кэррола.

 

 

 

 

 

 

В летний день на берегу реки сидела маленькая девочка. Сидеть без дела около сестры ей наскучило до смерти. Разок-другой она заглянула в книжку, которую читала сестра. Но там не было ни картинок, ни разговоров.

— Что толку в книжке,— подумала Алиса (так звали девочку).,— если в ней нет ни картинок, ни разговоров?

Размышляя, чем бы заняться, девочка вдруг заметила белого кролика с красными глазами, который, пробегая мимо нее, на ходу бормотал:

— Ах, боже мой, боже мой! Я опаздываю.

Вынув из жилетного кармана часы, кролик встревоженно взглянул на циферблат и стремительно юркнул в нору под изгородью.

В ту же минуту, не задумываясь о том, как же она будет выбираться обратно, Алиса юркнула вслед за ним, вниз по кроличьей тропе.

Так начинается книжка Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес». Знаменитая книга с разговорами и приключениями, с рисунками художника Джона Тенниела, который на первых же страницах изобразил злополучного белого кролика в клетчатом пиджаке, с зонтиком под мышкой, этакого городского франта, который, глядя на часы, кажется, произносил: «Ах, мои усики! Ах, мои ушки! Как я опаздываю!»

Необычна эта книжка. Необычна история ее появления на свет. И личность автора тоже необычна. Многие современники никак не могли взять в толк, что автор «Алисы» и профессор математики, достопочтенный лектор из Крайст Черч-колледжа в Оксфорде, магистр наук Чарлз Латуидж Доджсон, издавший «Алису» под именем Льюис Кэрролл,— одно и то же лицо. В поисках объяснения этого феномена говорили, что «Алиса» была для Доджсона своего рода «каникулами», что, сочиняя ее, Льюис Кэрролл как бы освобождался от опеки Чарлза Доджсона.

Может быть! Хотя несомненно и другое: именно математическое мышление подсказывало Кэрроллу многие страницы его сказки, ее оригинальный и своеобразный стиль. Впрочем, и Доджсон-Кэрролл сам Л. Кэрролл__ склонен был к мистификации и не слишком торопился объявить свое авторство «Алисы». Всего несколько лет назад некий сумасбродный американец, явно в расчете на дешевую сенсацию, даже выпустил книгу, в которой утверждал, что автор «Алисы» не зря скрылся за псевдонимом, потому что истинным создателем «Алисы» была… английская королева Виктория. При помощи компьютера он даже пытался установить сходство стиля Льюиса Кэрролла и королевы Виктории.

Нелепица вызвала возмущение в литературных кругах. «Теория» была настолько сумасбродной и беспочвенной, что на ее опровержение ни один солидный ученый не счел нужным тратить время1. Хотя я отнюдь не исключаю, что Льюиса Кэрролла, всегда увлекавшегося розыгрышами и шутками, такая необыкновенная «шутка», возможно, заставила бы посмеяться от всей души.

Так или иначе, однажды в «золотой полдень» во время лодочной прогулки по небольшой тихой речке Айсис молодой преподаватель математики Доджсон начал импровизировать сказку для своих юных спутниц—Алисы и ее сестер — дочерей ректора Лидделла, который сам был детским писателем и потом настойчиво уговаривал своего собрата показать «Алису» издателям.

Счастливо придуманная Кэрроллом страна чудес увлекла не только Алису Лидделл, и не только детей. Когда «Алиса» стала книгой, оказалось, что она пришлась по вкусу и взрослым. А ученых-физиков, математиков, философов, филологов—даже поразила и взбудоражила. Столько в ней высказано оригинальных научных гипотез, что они до сих пор еще способны возбуждать жгучие споры, всякого рода догадки и предположения. Короче говоря, день лодочной прогулки, 4 июля 1862 года, стал, по словам литературоведов, красным днем в истории английской литературы, подарившей миру книгу об Алисе.

Просьбу своей маленькой слушательницы, чтобы в сказке было «побольше глупостей», Кэрролл выполнил с лихвой. Его книжка полна причудливых превращений, забавных безумств, «смешных кошмаров», тех нелепиц и перевертышей, для которых у англичан придумано специальное слово: «нонсенс». Как остроумно заметил английский писатель Гилберт Кит Честертон в своем этюде, посвященном Кэрроллу, автор «Алисы» взял треугольники и превратил их для своей маленькой любимицы Алисы в игрушки; он взял логарифмы и силлогизмы и обратил их в нонсенс2. Причем самые блестящие его находки отличались не только математической точностью, но и глубоким смыслом.

Разумеется, для фантазии художника «Алиса» открывает поистине безграничные возможности. К этой книге неоднократно обращались иллюстраторы и наверняка не раз еще обратятся. Но за Тенниелом навсегда сохранится слава первого, и к тому же превосходного, иллюстратора и тонкого истолкователя «Алисы в стране чудес», а потом и следующей за ней сказки: «Алиса в Зазеркалье». Обе эти книги выдвигали перед художником, к тому же ставшим первопроходцем, такие головоломные задачи, которые требовали от него колоссальной изобретательности и незаурядной творческой дерзости. И если Льюис Кэрролл доверил свое детище Тенниелу, то это лишь подтверждает мнение современников, что Кэрролл был гениален не только в рассказывании сказок, но и в выборе художника для иллюстраций.

Д. Урнов, автор книги «Как возникла «Страна чудес»», говоря о значении иллюстраций, справедливо заметил, что «гамлетовская вселенная сохранилась бы, дошла до нас и была бы нам понятна гораздо отчетливее, если бы, скажем, художник Игниго Джонс, знаменитый современник Шекспира, также приложил к нему руку. Ведь раскрыл же ,,Гулливера» иллюстратор Гранвиль.

Льюис Кэрролл и художник Джон Тенниел создали книгу — целый мир, заключенный в обложку. Если мы хотим в самом деле понять Страну чудес, или «старую добрую Англию» (как грибоедовскую Москву), взгляд на каждый из таких миров требуется пристальный и подробный».  А до Тенниела разве не помог нам Физ лучше узнать и раскрыть своими иллюстрациями диккенсовскую вселенную.

Впрочем, Кэрролл и Тенниел не сразу нашли друг друга, и творческий союз писателя и художника был заключен не без колебаний и взаимных опасений.

Джон Тенниел был популярным художником-карикатуристом, многолетним сотрудником сатирического журнала «Панч». Прежде чем приступить к «Алисе», он сделал серию удачных рисунков к «Басням» Эзопа и. приняв предложение иллюстрировать «Алису», на первых порах соблазнился доводом, что там тоже много «зверюшек». Но, по-видимому, он даже и отдаленно себе не представлял, что эти зверюшки будут совершенно непохожи на всех тех, каких ему доводилось рисовать до сих пор.

Но о кэрролловских «зверюшках» нам предстоит отдельный разговор.

С Тенниелом писатель заключил договор на иллюстрации к «Алисе в стране чудес» в апреле 1864 года и в течение девяти месяцев, пока книга готовилась к печати («Алиса в Зазеркалье» вышла в свет в 1871 году), обсуждал с Тенниелом буквально каждый штрих будущих рисунков. А так как Кэрролл, по воспоминаниям людей, близко его знавших, был человеком в высшей степени дотошным, щепетильным и буквально с одержимостью наблюдал за тем, как подвигается у Тенниела работа, то можно себе представить, сколько тот претерпел от постоянно его тиранившего автора.

В увлекательной по форме, обстоятельной книге английского биографа писателя Джона Падни «Льюис Кэрролл и его мир» приводится, к примеру, и такое указание художнику: «Убавьте кринолин у Алисы». Короче говоря, не было такой мелочи, в которую бы придирчиво не вникал писатель. Правда, порой и Тенниел не оставался в долгу. Иллюстрируя «Алису в Зазеркалье», он написал Кэрроллу: «Не считайте меня бестактным, но я вынужден сказать, что глава о «шмеле» меня совершенно не устраивает. Я не вижу в ней ничего для иллюстраций». К огорчению исследователей творчества Кэрролла, писатель, сам подумывавший о сокращении «Алисы в Зазеркалье», прислушался к совету художника и главу «Шмель в парике» снял.

Казалось бы, Тенниел мог гордиться возможностью непосредственного и тесного общения с Кэрролом, но, по-видимому, оно все же больше осуществлялось в одностороннем порядке. Впоследствии Тенниел признавался, что это сотрудничество оказалось для него просто мучительным, оно доводило его до полного изнеможения. А Кэрролл выдвигал все новые и новые требования.

Чем-то раздосадованный, он однажды признался другу своему, иллюстратору, художнику Гарри Ферниссу, что из девяноста двух рисунков Тенниела к «Алисе в стране чудес» ему нравился только один. Это было несправедливо. Рисунки Тенниела имели успех у читателей книги, для которых они органично слились с текстом, да и сам Кэрролл ставил их в пример другим художникам.  Столь же придирчиво, как наблюдал за работой художника-иллюстратора, писатель следил и за тем, чтобы все рисунки, вплоть до единого, были хорошо воспроизведены, и, если на этот счет он сам или Тэнниел имели малейшие претензии, изымал из продажи весь тираж, доводя до сведения читателей через газетные объявления, что большая часть иллюстраций напечатана весьма неудачно, «в результате чего книга не стоит тех денег, которые за нее платят».

Одного из основателей лондонского издательства «Макмиллан», где выходила «Алиса», Александра Макмиллана, Кэрролл в 1867 году с тревогой спрашивал: «Кстати говоря, где сами оригиналы гравюр на дереве? Я не сомневаюсь, что их бережно хранят. Я был бы рад убедиться, что они защищены от возможной порчи». Нет, Кэрролл отнюдь не был безразличен к рисункам Тенниела и, как показало время, не зря тревожился за судьбу оригиналов. Их судьба сложилась необычно. Девяносто две деревянные пластинки — гравюры братьев Дэлзел, выполненные по рисункам Тенниела, долгое время считались утраченными и только недавно случайно обнаружились в одном из сейфов старых архивов Национального Вестминстерского банка. «Поразительно,— писала в связи с этой находкой лондонская газета „Тайме»,— что, пролежав более века в сейфе, они сохранились полностью» . Но никто бы не был так обрадован этой новостью, как сам Кэрролл. Ведь в письме к Макмиллану он не без присущей ему язвительности добавлял, что рад был бы убедиться, что оригиналы гравюр на дереве защищены от возможной порчи и что их бережно хранят, учитывая, в какую сумму они ему обошлись.

Сейчас, когда мы разглядываем рисунки к «Алисе», нам кажется, что проще всего художнику было изобразить среди всех фантастических чудищ, повстречавшихся Алисе в стране чудес, ее самое — обыкновенную девочку, в облике которой нет ничего удивительного, сверхъестественного. Просто девочку. Сам Кэрролл писал ее отчасти со своей маленькой приятельницы Алисы Лидделл. Однако насчет того, как рисовать Алису, писатель и художник разошлись во мнениях, хотя единодушно сходились в определении ее характера.

Кэрролл в связи с инсценировкой «Алисы» для театра писал в статье «Алиса на сцене», что Алиса видится ему любопытной, отчаянно любопытной и жизнерадостной той жизнерадостностью, какая дается лишь в детстве, когда весь мир нов и прекрасен, а кроме того, доверчивой девочкой, готовой поверить в самую невероятную небыль и принять ее с безграничным доверием, свойственным лишь мечтателям. Но почти столько же раз, добавим мы от себя, сколько Алиса готова поверить в небыль, столько же раз она стремится поверить ее здравым смыслом. «Когда я читала сказки,— размышляет Алиса,— я твердо знала, что такого на свете не бывает. А теперь я сама в них попала». И она всячески желает понять: что же такое с ней все-таки происходит?

Раскроем, к примеру, главу «Безумное чаепитие». В этом странном, нескончаемом застолье (нескончаемом, потому что у Болванщика стрелка часов давно остановилась на цифре «шесть», а шесть — это время его традиционных чаепитий, и раз стрелка стоит на шести, то и чаепитие продолжается) Алиса оказывается в обществе Болванщика, Мартовского Зайца и Мыши-Сони. К темному смыслу речей своих собеседников Алиса прислушивается с интересом, детским любопытством, удивлением. Но в то же время, как ребенок, увлеченный всякого рода веселыми небывальщинами, Алиса старается распутать путаницу, отыскать крупицы здравого смысла. Когда Мышь-Соня начинает рассказывать притчу про трех сестричек, которые жили на дне колодца, Алиса перебивает ее извечной детской «почемучкой»:

— А почему они жили на дне колодца?..

Соня задумчиво сказала:

— Потому что в колодце был кисель.

— Таких колодцев не бывает! — возмущенно закричала Алиса.

Но Болванщик и Мартовский Заяц на нее зашикали. И Алиса, хотевшая все-таки дослушать сказку про кисельный колодец до конца и в то же время не желая поступаться здравым смыслом, примирительно сказала:

— Пожалуйста, продолжайте, я больше не буду перебивать. Может, где-нибудь и есть ОДИН такой колодец.

— Тоже сказала—«один»! — фыркнула Соня.

В этом эпизоде как раз и проявляются те черты характера Алисы, которые называл в своей статье Кэрролл,— любопытство, доверчивость, ясный ум, учтивость, вежливость, а в то же время решимость оспорить все то, во что невозможно поверить. Бесконечное чаепитие, уже само по себе ставшее нонсенсом, помноженное (что тоже типично для Кэрролла) на загадочные, несуразные разговоры собеседников Алисы, изумляют ее, сердят, возмущают. Это потом комментаторы Кэрролла, толкующие и растолковывающие темные, загадочные суждения Болванщика, Мартовского Зайца и Сони, высказывали различные предположения по поводу их скрытого смысла. Впрочем, и первых читателей книга Кэрролла заставляла задумываться о своеобразной логике речей и поступков ее персонажей, отделять серьезное от шутки, реальность от мистификации. Сколько чепухи, с точки зрения здравого смысла, наговорила, например, в «Зазеркалье» Черная Королева. Но когда она безапелляционно произносит:

— Разве это чепуха?.. СЛЫХАЛА я такую чепуху, рядом с которой эта разумна, как толковый словарь,— подобную фразу, вслед за Черной Королевой, могли бы повторить и другие герои Кэрролла. Разве притча Мыши-Сони про трех сестриц, которые жили на дне колодца с киселем, так уж однозначна и не имеет своего второго плана?

Для умницы Алисы колодец киселя действительно веселая и занятная выдумка. Занятная, но за ней нет никакой реальности. Так, чепуха! Более искушенный читатель «Алисы» отыщет в такой притче язвительный намек — ну, хотя бы на искателей сладких местечек, пусть даже и на дне колодцев. А может быть, предложит и другое остроумное объяснение.

Какой же изображал Тенниел Алису?

Повторим еще раз, Кэрроллу очень хотелось, чтобы Алиса у Тенниела и внешне походила на его любимицу Алису Лидделл. Обычно художник весьма точно придерживался советов Кэрролла, с его собственноручными рисунками к «Алисе» (а Кэрролл был колючим и острым рисовальщиком) часто сверяя свои, но Алису он решительно отказался рисовать с натуры и с другой девочки, Мэри Хилтон Бедкок, фотографию которой ему прислал Кэрролл. Свой отказ рисовать с натуры художник мотивировал тем, что натура ему не более нужна, чем Кэрроллу при решении математических задач таблица умножения. Обиженный ответом Тенниела (ох, и нелегкое же занятие иметь дело с живым писателем), Кэрролл написал одному из своих корреспондентов: «Я склонен думать, что он ошибался и что из-за этого некоторые рисунки к „Алисе» непропорциональны — голова слишком велика, а ноги — малы»9. Что ж, имей Тенниел в своем распоряжении фотографию Алисы Лидделл или, чего доброго, усади ее самое перед глазами, он наверняка избежал бы подобных ошибок. Однако, выигрывая в одном, не проиграл бы в другом, куда более важном? Легкость копирования — обманчивая и опасная легкость.

Кто знает, добился бы художник Леонид Пастернак в своих иллюстрациях к «Воскресению» такой внутренней свободы и принесло бы пользу приближение к «фамильному сходству», повидай художник в натуре прототип Нехлюдова? И не связала бы творческую фантазию Евгения Кибрика фотографическая карточка мастера из Кламси Кола Брюньона, окажись такая? Тенниел шел трудным путем. Он не хотел копировать натуру. Иллюстрируя «Алису», опирался на текст книжки, полагаясь на собственную интуицию и богатую художественную фантазию. И он выиграл. Нарисовал! Нарисовал Алису, быть может, с непропорционально маленькими ногами, но зато уловив, поняв и обобщив такие свойства характера девочки, которые сам Кэрролл больше всего любил в своей Алисе.

У Тенниела мы встречаем Алису чуть не на каждом рисунке, так что моооы имеем полную возможность разглядеть эту изящную, аккуратно одетую девочку с привтливым лицом, хорошо воспитанную, всегда учтивую, внимательную, услужливую, однако умеющую при случае храбро за себя постоять. А для путешествия по стране чудес храбрость не помешает. Червонная Королева -всего-навсего королева из колоды карт, но всем, кто не пришёлся ей по вкусу, она раздражённо приказывает отрубить голову ( в том числе и Алисе). И кто знает,не приведут ли её приказы в исполнение? Не обладают ли они действительной силой?

Быть может на некоторых рисунках Тенниела Алиса покажется чуть-чуть «воскресной».

Ну хотя бы там, где Алиса, забравшись у большое уютное кресло и посадив к себе на колени любимого чёрного котёнка Китти, играет с ним.

Такой рисунок словно бы сошёл со страниц журнала для семейного чтения. Но, во-первых,  мне иногда кажется, что рисуя Алису, художник как бы давал себе передышку от рисования бесконечных монстров, больших и малых, вроде

Чеширского кота,

Грифона,

Единорога,

Мартовского Зайца, Болванщика,

страшноватой Герцогини,

свирепого и дикого Бармаглота.

Во-вторых… Во-вторых, в разных изданиях знаменитой книги Кэрролла я видел разных Алис—лукавых, кокетливых, хитрых, слащаво-приторных, высокомерных, кукольных, ангелоподобных.

Я видел воздушную, как будто сбитую на чистых сливках Алису в красочной мультипликации Уолта Диснея «Алиса в стране чудес». Для Диснея страна чудес Алисы своего рода Диснейленд, где за каждым углом ее поджидают самые фантастические существа, весьма далекие от персонажей Кэрролла, так что исследователи творчества писателя, по-моему, имели все основания утверждать, что Кэрролл наверняка отбил бы руки сценаристам фильма.

Я видел и таких Алис, когда художник, буквально прочитав слова Кэрролла, наряжал девочку чуть ли не в королевское платье из золота. Тенниел счастливо избежал соблазнов. В его рисунках образ Алисы получился не столь мягким, мечтательным, нежным, какой рисовал на страницах своей рукописи Кэрролл, но у Тенниела он вполне отвечает духу книги. Рассудительная Алиса твердо убеждена—нельзя верить в невозможное. Однако, что поделаешь, если в стране чудес невозможное настигает на каждом шагу! Алису сто раз учат «стоять на голове»: один требует сначала раздать пирог, а уже потом разрезать его на куски; другие — вычесть из восьми девять. Третьи, четвертые, пятые задают свои задачки, не менее головоломные, а иногда и страшноватые. Валета, которого обвиняют в краже кексов, Королева предлагает (история, если вспомнить недавнее прошлое, повторяется) сперва казнить, а потом уже вынести приговор и т. д. Но, благоразумно оспаривая (без унылой назидательности и скучного морализирования, всегда опасных в книгах для взрослых и вдвойне — в книгах для детей) возможность невозможного, разве сама Алиса, вопреки благоразумию, не совершает невозможное, бесстрашно ныряя следом за Белым Кроликом в его нору; или с веселым задором, даже не замечая, как это могло случиться, проходит сквозь зеркало и по ту ею сторону, прыгнув в Зазеркалье, смело «осваивает» этот удивительный и необычный мир.

«Она живая, живее некуда»,— говорит о ней в Зазеркалье Гонец. И это сущая правда! Живая девочка. Благоразумная. Но благоразумие сочетается у нее с безудержным детским любопытством, игрой, причем любезность и часто рискованное любопытство всегда берут верх над осторожностью и осмотрительностью. Здравый смысл то и дело пасует перед пылкой фантазией. А иначе как могли сниться Алисе такие удивительные сны.

И на рисунках Тенниела Алиса, «оставаясь в образе» рассудительной девочки, всякий раз оказывается разной, неожиданной, благоразумной и безрассудной, доверчивой и предусмотрительной, медлительной и деятельной. Посмотрите, как почтительно выслушивает Алиса на рисунке Тенниела наставления Черной Королевы, в облике которой Кэрроллу хотелось дать квинтэссенцию всех гувернанток. Расспрашивая Алису, откуда она и куда направляется, Черная Королева приказывает отвечать ей вежливо, смотреть в глаза и не вертеть пальцами. Поэтому у Тенниела на рисунке Алиса даже спрятала руки за спину, только бы — не дай бог!—не разгневать королеву. Одним словом, вся поза и выражение лица Алисы являют образец благонравия и послушания.

С готовностью, хотя и не без удивления, она собирается выполнить и другое требование Черной Королевы:

— Пока ты думаешь, что сказать,—делай реверанс! Это экономит время.

— Вернусь домой,— решает Алиса,— и попробую делать реверансы, когда буду опаздывать к обеду.

А пока, не ленясь, но всякому поводу и без повода она делает реверансы Королеве.

Однако на соседнем рисунке примерная девочка, заметив, что Зазеркалье похоже на шахматную доску, что здесь играют в шахматы и что Зазеркалье — это мир шахматных фигур, загорается желанием включиться в игру, стать любой фигурой, только бы ее приняли. И вот, задыхаясь от быстрого, стремительного бега, крепко держась за руку Черной Королевы, она, уже позабыв все на свете, в страхе и восторге несется с Черной Королевой вперед, навстречу новым приключениям и превращениям.

Тенниелу., разумеется, было интересно рисовать различные переменчивые душевные состояния Алисы. Интересно, но нелегко. И показать их во взаимодействии со всеми чудесами, которыми Кэрролл населил свой сказочный мир, приглашая принимать или не принимать его хитроумные нонсенсы, тоже было трудно.

В знаменитом диалоге с Шалтаем-Болтаем Алиса, между прочим, просит объяснить, что значит стихотворение «Бар-маглот», растолковать ей смысл многих странных и непонятных в этом стихотворении слов и описать упоминающихся в нем животных. К примеру, «шорьки» — кто это такие?

— Это помесь хорька, ящерицы и штопора!

Получив такое объяснение, Алиса замечает:

— Забавный, должно быть, у них вид!..

— А что такое «пырялись»?

— Прыгали, ныряли, вертелись!

На рисунке Тенниела «пыряются» какие-то немыслимые существа, любящие, если верить Кэрроллу, вить свои гнезда в тени солнечных часов. Забавные и удивительные, как и представлялось Алисе, в гораздо большей степени, чем пугающие. А Бараний Бок, поднявшийся с блюда, чтобы представиться Алисе? Смешно это или страшно? На рисунке Тенниела опять-таки скорее смешно. Художник не поскупился на юмористические подробности, изображая громадный, толстый Бок, церемонно склоняющий свою баранью шею, увенчанную пышным бумажным цветком.

Вот Черная Королева с ужасно вытаращенными глазами и зло поджатым ртом! Когда в финале повести ее изо всех сил сердито трясет Алиса, она, сморщившись, уменьшается до размера шахматной фигурки. На следующей картинке мы видим, что в руках Алисы королева уже обернулась безобидным домашним черным котенком, у которого вместо зубчатого обруча короны торчат острые ушки, руки превратились в мягкие кошачьи лапы, черный шарф королевы — в кошачий хвост. Еще одно невообразимое существо — мифический Единорог с длинным прямым рогом на лбу. Он мог бы показаться страшным зверем, если бы Тенниел не обрядил его во франтоватый кафтан и панталоны, не надел модные туфли на каблуках, с бантами. А грозный противник Единорога—Лев—тот просто старик, усталый, понурый старик, с растрепанной гривой. К тому же еще и подслеповатый, в очках.

Во всяком случае, сам Кэрролл очень заботился о том, чтобы рисунки к «Алисе» не напугали детей. После длительных консультаций с друзьями он отказался, например, поместить на фронтисписе изображение свирепого и дикого чудища Бармаглота, заменив более безобидным изображением Белого Рыцаря, трюхающего по лесу на белом коне. А Бармаглота поместил в середине книги. И тут в лице художника Кэрролл имел верного союзника. Как и писатель, он тоже отнюдь не собирался пугать детей. Абсурд должен смешить, а не пугать, удивлять, а не устрашать. Такова цель художника.

Это, разумеется, в полной мере относится к удивительному зверинцу, который промелькнул перед глазами Алисы. Есть тут экземпляры немыслимые, уникальные, ни в одном зверинце мира их не встретишь, только в фантазии писателя и художника. Ну где еще, в самом деле, можно увидеть «пыряющихся по наве хливких шорьков» или мифическое чудовище Грифона? «Если ты не знаешь, как выглядит Грифон,— написал Кэрролл в IX главе ,,Алисы в стране чудес»,— посмотри на картинку». А на картинке Грифон выглядит существом с львиным туловищем и орлиным клювом.

Попадаются в этом зверинце и хорошо знакомые животные. Их-то мы видели не только на рисунках, но и в натуре и могли бы, наверное, сразу узнать, если бы, если бы… Вот, например, черепаха. Кто же не знает, как она выглядит? Но у Кэрролла—Тенниела и черепаха выглядит не совсем обычно. Недаром же она носит имя Квази. Черепаха Квази. А Квази, как поясняют комментаторы «Алисы», это название супа, имитирующего суп из морской черепахи, который обычно приправляют телятиной. Этим объясняется вряд ли понятный без комментария (когда еще Квази была блюдом, подаваемым к столу на обед, комментария не требовалось) смешной замысел художника. Черепаху Квази он изобразил с телячьей головой, а к панцирю черепахи приделал длинный хвост и маленькие телячьи копытца. Нонсенс, и к тому же веселый. Смешна неуклюжая черепаха, танцующая морскую кадриль на своих телячьих копытцах в паре с тяжеловесным Грифоном. Но до первоначальной идеи черепахи-теленка доберешься не сразу.

А вообще, откуда только Тенниел не черпал материал для своих рисунков, стремясь найти в них адекватное выражение фантазии Кэрролла: фольклор, мифология, произведения живописи. Исследователи заметили, что для кэрролловской Герцогини он использовал портрет Маргариты, герцогини Каринтии и Тироля, кисти художника XVI века Квинтена Массейса, знаменитой безобразной герцогини, впоследствии ставшей героиней одноименного романа Лиона Фейхтвангера (1923). Шаржированный портрет герцогини с орущим младенцем на коленях принадлежит к числу маленьких шедевров книжной иллюстрации Охотно Тенниел брал себе за образец детские игрушки. Кукольных заводных человечков напоминают два толстеньких, неотличимых друг от друга братца-близнеца Траляля и Труляля И конечно же, богатейший для себя материал художник черпал в современной ему действительности.

Тут очень часто чувствуется рука талантливого художника-рисовальщика. Вглядитесь в портрет Болванщика. Известно, что у этого персонажа был реальный прототип. Кэрролл имел в виду некоего чудаковатого торговца мебелью в Оксфорде, по имени Теофилиус Картер, ок специально показывал Картера художнику, а тот изобразил его в цилиндре, с которым Картер никогда не расставался. Кстати, и витрина лавки Овцы, где однажды очутилась Алиса, до мельчайших подробностей воспроизводила витрину бакалейной лавки на улице Сейнт-Олдгейт в Оксфорде. Так или иначе, эти и другие «оксфордские» рисунки делались с натуры, с людей, вещей, предметов, «позировавших» художнику. Можно вспомнить и другой пример. В облике Белого Рыцаря, сравнивая рисунок с фотографичорким портретом Тенниела, легко обнаружить черты сходства, переданные, вплоть до белых длинных усов, с большим юмором и опять-таки пером карикатуриста.

Кстати говоря, если во внешности Белого Рыцаря угадываются черты Тенниела, то, описывая характер Белого Рыцаря, его привычки и пристрастия, Кэрролл до некоторой степени сделал карикатуру на самого себя. В частности, Белому Рыцарю он передал свое собственное пристрастие к придумыванию всевозможных хитроумных, но мало пригодных в реальной жизни приспособлений. Чего стоит изобретенный Белым Рыцарем почтовый деревянный ящик для одежды и бутербродов, болтающийся у него на спине и перевернутый вверх дном,— тогда в него не попадет дождь.

А острые, похожие на шипы браслеты, которые рыцарь надел на ноги Белого Коня, чтобы коня, чего доброго, не укусили… акулы. А улей, прикрепленный на круп коня: вдруг пчелам захочется в этом улье поселиться. Ведь таким образом у всадника появится свой мед.

— А зачем вам мышеловка,—любопытствует Алиса.— Трудно представить себе, что на конях живут мыши…

— Трудно, но МОЖНО,— ответил Рыцарь.— А я бы не хотел, чтобы они по мне бегали.

В таком духе Кэрролл мог фантазировать довольно долго, сочиняя для Белого Рыцаря все новые и новые чудачества. Недаром глава в книге называется «Это мое собственное изобретение». А художник с охотой все эти курьезные изобретения обозначил на рисунке. Вообще, надо сказать, чем нелепей и причудливей были нонсенсы Кэрролла, тем тщательнее и серьезнее прорабатывал художниками своих рисунках мельчайшие подробности. Фигура Белого Рыцаря в огромных, словно с чужого плеча, жестяных латах, вся наклонившаяся вперед, кажется, бедняга вот-вот грохнется с коня (и он, действительно, всякий раз падает на землю, стоит только коню остановиться), уже сама по себе представляется до невозможности странной и курьезной. Тем не менее художнику оказалось под силу запечатлеть этот курьез как некую реальность.

Став иллюстратором одной из самых оригинальных и своеобразных книг для детей и для взрослых, Тенниел проявил себя художником в высшей степени оригинальным и своеобразным. Он нашел свои приемы и средства, свой стиль и манеру изображения смешного, нелепого, абсурдного, сохраняющего, однако, при всей своей абсурдности не только вполне реальные приметы времени, но даже колючие намеки на определенных лиц и злободневные события. Тенниел умел отыскать крупицы разума в сплошном, казалось бы, безумии, объяснить рисунком скрытую мудрость нонсенсов и парадоксов Кэрролла, всерьез отнестись к нагромождению сплошных бессмыслиц. Это стало его принципом, и этому принципу, в сущности, следуют более поздние иллюстраторы «Алисы», как бы различно ни толковали они книгу.

Одно из недавних воплощений «Алисы» — рисунки художника Г. Калиновского (который не раз обращался к образу Алисы) для книжки Кэрролла, изданной «Детской литературой» в пересказах Бориса Заходера.

Калиновский не побоялся запечатлеть на бумаге самые невероятные нелепицы. Озорная фантазия неизменно сопутствует его рисункам. Но это не мешает художнику, как прежде и Тенниелу, отправляться на поиски главного  — скрытой сути нонсенсов Кэрролла. Тенниел в своих поисках придавал большое значение объемности, фактурности рисунка. Мы всегда ощущаем у него все: тяжесть, земное, что ли, притяжение, каждого персонажа. Фантастическое — материализуется. И вот еще что важно подчеркнуть: Тенниел стремится передать психологическое состояние той же Алисы в острых, конфликтных ситуациях: ее страх, досаду, радость, гнев, смех и слезы.

Взгляните,-пожалуйста, повнимательней на рисунок Тенниела «Безумное чаепитие». Алиса, уязвленная тем, что ее не пригласили к чаю, решительно, без приглашений, уселась в кресло во главе стола. Болванщик же тотчас вскочил с места, намереваясь, по-видимому, огорошить Алису одним из тех каверзных вопросов, над смыслом которых до сих нор еще ломают головы комментаторы Кэрролла. Поза и жест Болванщика, выражение его лица выдают крайнюю агрессивность, Мартовский Заяц, отвернувшись от Алисы и во всем готовый поддакнуть Болванщику, смотрит на него с угодливой улыбкой. Между Мартовским Зайцем и Болванщиком дремлет Мышь-Соня. Ей ни до чего нет дела. Она не просыпается даже тогда, когда на нее, как на подушку, оба бесцеремонно опираются локтями.

Калиновский, иллюстрируя «безумное чаепитие», видел свою задачу не в том, чтобы передать мир чувств Алисы, ее противостояние другим участникам чаепития. В рисунке Калиновского нет злой иронии. Скорее, юмор, шутка. Алиса и Болванщик («Шляпа» в пересказе Б. Заходера) лукаво переглядываются, как бы присматриваясь друг к другу. Мартовский Заяц, в маскарадном наряде не то пажа, не то циркового акробата, делает стойку на одной руке, опершись на голову терпеливой Мыши-Сони. Все комично, все изящно и загадочно.

Тенниел, сосредоточив внимание на участниках чаепития, прежде всего интересовался их душевным состоянием. Фон на рисунке Тенниела отсутствовал. Калиновский, захваченный стихией веселой проказы, забавы, шры, вписал чайный стол вместе со всеми сидящими за столом, спящими или балансирующими над ним в воздухе (вспомним Мартовского Зайца) в причудливый пейзаж с буйно разросшейся травой, странным, островерхим домиком под черепицей, с массой разнокалиберных пристроек и пристроечек, с гигантскими кактусами и лопухами, поднявшимися выше крыши.

И если у Тенниела, при всей фантастичности происходящего чаепития, уже по костюмам персонажей историку нетрудно определить время действия, а платье и прическа Алисы, самый стиль интерьеров, обстановки, бытовых предметов скажут ему о вкусах и привычках Викторианской эпохи (то есть эпохи королевы Виктории, когда Кэрролл писал свои  книги и детей одевали примерно так же, как Тенниел одел Алису), то у Калиновского костюмы условны, производят впечатление театральных и даже намеренно эксцентричных. Время не имеет даже приблизительного исторического обозначения. Оно тоже условно: «…в некотором царстве, в некотором волшебном государстве…» По страницам книги нескончаемой вереницей шествуют то каменно-неделюжие, неповоротливые монстры, то легко движутся словно бы летящие по воздуху женские фигуры. А плоские, выдернутые из колоды карт и ожившие короли и дамы, валеты, двойки, тройки, пятерки, семерки? Они тоже не имеют другой прописки, как в сказке, в игре. Не так ли?

С дистанции времени Калиновский прочитал книгу по-другому, чем современник Кэрролла Тенниел. Вслед за Алисой он пришел в страну чудес и в Зазеркалье. Но в удивительном этом мире Тенниел счел нужным обозначить приметы времени, своего времени, и, как говорят исследователи, придал некоторым своим рисункам вполне определенные политические оттенки, а персонажам—черты видных политических деятелей своего времени (Гладстона и Дизра-эли), что было для него естественно как для карикатуриста сатирического журнала «Панч». Калиновский рисовал, не то чтобы отвлекаясь начисто от деталей. Напротив, их много, и очень смешных, но никак не привязанных ко времени. Среди персонажей, пожалуй, только Алиса в своей клетчатой шотландской макси-юбке больше глядится девочкой нашей эпохи, чем Викторианской или девочкой из сказки. Она пришла из мира реальности в мир фантастики. Стала своего рода связующим между ними звеном. Оставаясь в пространстве условной сказочной игры, не населяя его приметами давно ушедшего времени, Калиновский облегчил восприятие книги современным юным читателям так же, как в свое время Тенниел сделал ее более узнаваемой для своих современников благодаря определенным историческим приметам.

Впрочем, при всем отличии по стилю и манере рисунков Калиновского от тенниеловских они сохраняют верность тенниеловскому принципу изображать абсурд как что-то смешное, ошарашивающее, удивительное, но не слишком пугающее и страшное (исключение составлял только Бармаглот).

Мы уже говорили, что со времени Тенниела это стало традицией. Можно добавить, что в русле этой традиции делал иллюстрации к «Алисе» художник Ю. Ващенко для издательства «Книга». В своих рисунках, очень непохож* на тенниеловские, Ващенко по-своему, своими оригинальными средствами попробовал перенести нонсенс из словесного ряда в изобразительный, удивить, рассмешить, огорошить, иногда придать рисунку некую таинственность (самой Алисы на рисунке нет, только ее рука угрожающе протянулась из-за двери к Черной Королеве, или эта же рука дерет за ухо черного котенка). Но в любом случае художник не собирался ни устрашить, ни испугать.

Мы знаем, какой видел Алису сам Кэрролл и какой хотел ее увидеть у Тенниела. Навряд ли он мог «бы привыкнуть к худой, странно вытянутой фигуре, сплошь из острых линий и углов, с торчащими в разные стороны колючими косичками, с маленькой головкой, посаженной на длинную, как палка, тонкую шею. Однажды, еще в начале повести «Алиса в стране чудес», девочка съела волшебный пирожок и сразу выросла, «развернулась, как подзорная труба». Волшебный веер вернул ее к прежним пропорциям. Но на рисунках Ващенко Алиса как будто не держала в руках волшебный веер. Такая она нескладная, с такой длинной шеей, с такими длинными и тонкими, будто ниточки, руками. Но в этой нескладности есть своя складность. В необычности причудливо вытянутых линий фигуры художник, хитро улыбнувшись, ищет своеобразное изящество, трогательность, легкость.

А в окружающих Алису созданиях поразительной фантазии Кэрролла, какие бы своеобразные формы они ни принимали на рисунках Ващенко, нет-нет, а также проглядывает их корневая основа, восходящая к Кэрроллу и Тенниелу. Это не подражание, не заимствование. Да и можно ли в данном случае подражать?

Иллюстрации Тенниела были и остаются классическим примером адекватного перевода слова в рисунок, словесного образа в зрительный. Как бы ни морщился порой Кэрролл, Тенниел оказался достойным соавтором писателя. Будущим иллюстраторам «Алисы» это усложняло и в то же время облегчало задачу. Существовал прекрасный пример, но за исходную с самого начала предстояло брать очень высокую точку отсчета.

Время вносило свои неизбежные коррективы, в чем-то углубляя и изменяя угол зрения на давным-давно читанное и перечитанное; да и сама книга Кэрролла открывала перед новыми поколениями художников-иллюстраторов огромный простор, постоянно толкая на путь новых непредсказуемых открытий в знакомом незнакомого.

Что же касается самого Джона Тенниела, который в немалой степени своими рисунками к «Алисе» был обязан тем, что со временем стал сэром Джоном Тенниелом, то для него, как книжного иллюстратора, «Алиса» оказалась прощальной. Хотя после двух книг об Алисе Тенниел прожил очень долгую жизнь и умер в 1914 году девяноста трех лет от роду, он оставался лишь активным сотрудником сатирического журнала «Панч», для которого сделал более 2000 карикатур. «Странное дело,— писал Тенниел,— после „Зазеркалья» я совершенно утратил способность рисовать книжные иллюстрации и, несмотря на самые соблазнительные предложения, ничего с тех пор не сделал в этом жанре» 10.

Остается только гадать, что сыграло решающую роль в отходе Тенниела от книжной графики.

Может быть, Тенниел отказывался после «Алисы» от самых лестных предложений иллюстрировать другие книги, потому что—попросту выдохся?

Не думаю. Гораздо вернее предположить другое: однажды повстречавшись с Алисой, художник счел для себя скучным, неинтересным обращаться потом к таким произведениям, где каждому предмету прочно определено его место, все заранее «запрограммировано» (как сказали бы мы сегодня), ничего не сдвинуто, не переиначено и — не дай бог! — перевернуто вопреки здравому смыслу. А главное, некому учить ни детей, ни взрослых стоять на голове. «Но в том-то,— остроумно заметил Честертон,— отчасти и состоит величайшее достижение Льюиса Кэрролла. Он не только учил детей стоять на голове; он учил стоять на голове и ученых. А это для головы хорошая проверка»11. Иногда это очень полезно—увидеть мир не так, как видят его обычно, а перевернутым, опрокинутым вверх ногами, одним словом, таким, каким его видел и представлял в «Алисе» Льюис Кэрролл, и каким он видится ребенку — неожиданным, забавным, непредсказуемым.

Разумеется, придумывать, описывать и изображать «веселые кошмары» не так-то просто. Тенниел был в этом смысле прекрасным партнером Кэрролла и, как бы горько ни сетовал на тиранившего его писателя, очень чутко прислушивался к советам автора «Алисы», следовал им. а в своих иллюстрациях часто развивал первоначальные и куда б^лее жесткие, чем у него, наброски и зарисовки Кэрролла.

Будучи оригинальным и острым рисовальщиком, сам Кэрролл любил постоянно что-то набрасывать. В детские годы он заполнял страницы домашних семейных альбомов смешными карикатурами и шаржами. Летом на отдыхе достопочтенный магистр наук развлекал своих маленьких приятельниц живыми и быстрыми зарисовками с натуры. Историю Алисы он не только рассказывал юным слушательницам, но одновременно и рисовал. Интересно сравнивать эти рисунки Кэрролла с иллюстрациями Тснниела. Да, художник не раз с благодарностью принимал подсказки писателя. У Белого Кролика Тенниела неоспоримое фамильное сходство с нарисованным Кэрроллом. Изображение мифологического грифона, которое, по мнению комментаторов «Алисы», могло быть навеяно писателю резными фигурами на пасторской кафедре в Дэрсбери, у Тенниела тоже близко кэрролловскому. Но как часто Тенниел предпочитал не предназначавшимся для печати мрачноватым рисункам-фантазиям Кэрролла собственные более забавные, добродушные, ироничные изображения всевозможных монстров. Это, по мнению художника, соответствовало духу сказки. Что же касается Алисы, то нам известно, что Кэрролл так и не переупрямил художника, несмотря на устные и письменные советы и увещевания и более лиричные, чем у Тенниела, изображения героини книги…

Вероятно, Тенниел и впрямь испытывал счастливое кружение головы, когда ему удавалось запечатлеть на листе бумаги медленно исчезающего с глаз Алисы Чеширского кота, в то время как в-воздухе еще долго парила его улыбка, или Папу Вильяма, который (как и на рисунке Кэрролла) то стоит на голове, то держит в равновесии на кончике носа живого угря…

Может быть, побывав вместе с Алисой в стране чудес, а затем очутившись вместе с ней в Зазеркалье, Тенниел и впрямь острее почувствовал унылую дидактику и скуку лишенных выдумки, фантазии, изобретательности постных детских книг, которые ему предлагали для иллюстрации, безоговорочно предпочтя им всем работу в «Панче». Но я не сомневаюсь, что, если бы этот «несносный» Льюис Кэрролл пригласил Джона Тенниела, к тому времени уже ставшего сэром Тенниелом, в компании Алисы отправиться в третье невероятное путешествие, он, поколебавшись и перебрав в уме все сложности своих отношений с автором, принял бы это приглашение и вновь пустился бы с ним «вниз по кроличьей тропе».

Борис Галанов.