Кожанов Евгений

Евгений Григорьевич Кожанов (1921) -советский российский живописец-монументалист.

«Когда меня просят рассказать о запомнившихся эпизодах минувшей войны, на ум приходят именно те, о которых я и много лет спустя не могу вспоминать без сердечной боли. Опять будет сниться… А на листе чистой бумаги как-то сам собой начал выстраиваться рассказ (субъективный, конечно) о том, что же такое война для меня — ветерана.

Главное вот что: во всем, чему я был свидетелем и участником, нет отдельных захватывающих эпизодов, а есть представление о страшной мясорубке, где соседствовали жизнь и смерть, страдания и юмор. Как ни странно, этот злой юмор присутствовал даже в первый день войны: тогда мы захватили нескольких фрицев и отрезали у них от штанов пуговицы, чтобы они не убежали. Это сделали вчерашние десятиклассники, начитавшиеся всякого литературного хлама. И прежде чем приступить к собственно военным воспоминаниям, мне хочется поговорить немного о моем поколении — поколении, рожденном в 1920-1924 годах.

По беспристрастной статистике, после войны из этого поколения осталось в живых 3 процента, а сейчас … трудно сказать сколько. Удар фашистов был страшен, но, наверное, обречен на провал. Это восторженное поколение, которое полегло в начале войны, обеспечило победу 1945 года.

Как сейчас вижу нашу полковую школу 1939 года, находившуюся недалеко от новой границы на реке Сан в деревне Нова Гребля. Ребята с высшим и средним образованием, имевшие отсрочку, и немногочисленные рабочие с техническими навыками, представляли собой так называемый Ворошиловский набор, и подразумевалось, что через два года службы вся эта разношерстная братия сделается младшим офицерским составом запаса. Но судьба распорядилась иначе. 22 июня 1941 года «мальчики с юным пушком на губах» начали убивать и гибнуть.

На всю жизнь запомнил и никогда не забуду свою школьную учительницу литературы, у которой я учился в 8-10-х классах — Симу Залмановну Залманзон. Невзирая на обстановку, царившую в то «странное время», она пыталась, и не без успеха, сеять «разумное, доброе, вечное», обходя запреты, исключавшие из круга чтения Есенина, Блока, не говоря уже о Гумилеве и других, умело внушая, что действительно надо читать. Спасибо ей и низкий поклон за то, что она вселяла в своих учеников надежду на лучшее и, как ни парадоксально, тем самым подготовила их к страшному испытанию — Отечественной войне. Увы, из моего класса выпуска 1939 года вернулись двое. Отобрать в воспоминаниях что-то особенное, «литературное» трудно, просто невозможно. Одно накладывается на другое, при попытке вычленить, разделить окунаешься в бездну того, на первый взгляд, незначительного, что может быть, и есть по существу главное.

Первый день войны. Наш 98-ой гаубичный полк находился в летних лагерях под селом Новый Менкиш, что в десятке километров от реки Сан. Те, кто говорят, что немцы напали на нас внезапно, врут. Дней за пятнадцать до начала военных действий ко мне заходил товарищ — москвич, курсант полковой школы, в тот момент работавший в оперотделе дивизии. Он рассказывал, что почти ежедневно приходят лазутчики с другого берега Сана и доносят о сосредоточении гитлеровских войск. Иными словами, штаб дивизии, безусловно, был информирован. Но… двадцать первого июня к нам приехала группа артистов из Львова и веселила до двух часов ночи. А в четыре утра я выскочил из палатки, когда лагерь и лес горели. Над головой летели армады люфтваффе на Львов и Киев. Командир артиллерийского дивизиона 152-миллиметровых гаубиц (как мне позже рассказали), заранее вывез со склада под деревней Старый Менкиш снаряды и окопал орудия.

Итак, двадцать второе. Прибежали патрули от границы. Пограничники вели бой. Примерно часов в 11-12 я увидел немцев. Шли, как белая гвардия в фильме «Чапаев» — с засученными рукавами и, как выяснилось позже, когда взяли пленных, пьяные.

Артиллерия противника била прямой наводкой. На поле горели наши беспомощные броневики и танкетки. Пехота (призывники из окрестных сел) начали удирать по домам. Наши батареи били так: два орудия по немцам, а одно — по своим. Такие вот мои, не генеральские, впечатления от первого дня войны.

Когда мы отступали по дороге из Львова к Злочеву, я видел командующего Киевским военным округом Кирпоноса, стоявшего с пистолетом в руке рядом с неподвижным броневиком и задерживавшего беспорядочно отходящие войска, на ходу комплектуя какие-то заградотряды. Тогда все смешалось — артиллерия, словно обезумевшие танки, повозки с дико нахлестывавшими несчастных лошадей ездовыми и подобранными впопыхах раненными.

Тылы умчались, а есть-то людям надо. Но приказ — ничего не трогать. И вот горят знамениые Злочевские армейские склады. Проезжающие и проходящие солдаты по ночам тащат то, что можно унести. Немцы бомбят. Кто-то из расторопных старшин прикатил на повозке ящики мясных консервов с гербом Николя II на крышке. Вкусные они оказались, с тех пор подобных не едал. Натуральный продукт! До этого мы два дня ели яйца без хлеба и соли (кто-то бросил на дороге машину с ящиками яиц). Брать же еду у населения приказа не было.

Потом старая граница, где все оснащение бывшего укрепленного района было снято и перебазировано на новые границы, там же как выяснилось, его даже не устанавливали. В результате отступавшие части не имели передышки до укомплектования. Шли на Проскуров, а оттуда на Киев с обескровленными войсками, в которых маршевые роты, как правило, плохо вооруженные и обученные, не способны были к какому бы то ни было серьезному сопротивлению.

Почти до Киева мы отстреливались артиллерией. От полка осталась фактически одна батарея. Бои за Киев, затем Канев, защита островов Затын, Гусятин под Черкассами ( ныне там гниющее рукотворное море). О киевском окружении довольно много сказано правды.

Теперь о конце войны. 190-й стрелковый полк 5-ой Орловской дивизии после ликвидации немецкой группировки под Фридрихсхафеном в Восточной Пруссии перебросили к северо-западу от Берлина. Там я оказался свидетелем страшного, абсолютно бессмысленного уничтожения. Гитлеровские войска, окруженные, пытались вырваться, к ним на помощь шел с запада, кажется, Венк со своей армией — американцы уже поджимали немцев. Перед этим, из-за собственной беспечности, нашу дивизию потрепали вырывающиеся из котла эсэсовцы. Немецкий прорыв должен был быть традиционной со времен Александра Невского до Корсунь-Шевченковского побоища «немецкой свиньей». В этой операции 5-я дивизия, по сути дела, не принимала участия. Но то, что я тогда увидел, потом долго мне снилось.

Сравнительно небольшой участок леса за автострадой был кошмаром из тлеющего металла, деревьев, трупов… Потрудились «катюши», авиация, артиллерия. Несколько дней я, насмотревшийся всякого и хорошо знакомый с запахами мертвичины, не мог есть. До сих пор при воспоминании об этом ко мне вдруг приходит удушье бесчеловечности.

Почему война занимает в моем скромном творчестве основное место, почему с этой тематикой связаны мои, я бы сказал успехи? Да, вспоминать тяжело. Но в картине я хочу сказать: не надо крови, а нас у кого руки в крови, не судите — это делалось ради того, чтобы дальше у людей были чистые руки».

Юлия Викторовна Ярославкина.

Материал любезно предоставлен Ю. В. Ярославкиной. Огромное Вам спасибо, Юлия Викторовна.

Комментировать

Вам необходимо войти, чтобы оставлять комментарии.

Поиск
загрузка...
Свежие комментарии
Проверка сайта Яндекс.Метрика Счетчик PR-CY.Rank Счетчик PR-CY.Rank
SmartResponder.ru
Ваш e-mail: *
Ваше имя: *

товары