Клодель Камилла
На улице Варенн, перед входом в Музей Родена вился длинным хвост очереди Однако в тот раз столько народа собрал не сам великий и прославленный мастер, а его «подмастерье» — женщина, чье имя, как еще недавно казалось прочно поросло травой забвения.. Очередь на ее выставку, обтекавшая меня со всех сторон тихонько гудела, полнясь сведениями почерпнутыми накануне в парижских «вечерках» «Училась у Родена и была его любовницей^ «Сам-то он потом испугался, что она талантливее его»..
«Вот и упек в сумасшедший дом»~ «Да не он упек, а родной ее брат, Поль Клодель наш знаменитый классик».. В первом же зале возбужденный рокот стихал, уступая место сосредоточенному молчанию. А нездоровый блеск в глаза: сменялся восхищенно-недоуменным выражением «Такое чудо, а мы и не знали».
Луи-Проспер Клодель, лотарингский агент по закладу недвижимости, тоже недоумевал: как это у его дочери так ловко получается лепить из глины кого попало: раз— и вылитый Бисмарк, раз — и копия Наполеона, раз — и младший брат Камиллы, Поль. А мать выходила из себя: послал господь парня в юбке, одежды не настираешься, лучше б рукодельем занялась…
Эту точку зрения полностью разделяло руководство Школы изящных искусств в Париже, двери заведения для женщин были накрепко закрыты (они приоткроются только в 1900 году, а пока на дворе 1882-й). К счастью, таких, как Камилла, молодых, целеустремленных особ, решивших, презрев запреты, заниматься скульптурой, во французской столице собралось к тому времени несколько. Они основали частные курсы и пригласили «руководить собой» знаменитого в ту пору Альфреда Буше. Пораженный работами Камиллы, педагог захотел показать их директору Школы изящных искусств Полю Дюбуа, и тот категорично поставил диагноз: «Ваша подопечная брала уроки у господина Родена». Да нет, не брала и вообще о нем в своем захолустном городке Вильнев не слыхала. И все же то была фраза провидца…
Портрет Девочки. 1894-1895 годы.
Некоторое время спустя, собравшись надолго в Италию, Буше попросил именно Родена, с которым водил дружбу, подменить его на «девичьих» курсах. Особо рекомендовал одну из курсисток.
«Прекрасный лоб над дивными глазами того густо-синего цвета, который часто встречается в романах и столь редко в жизни, большой, чувственный, но еще и очень гордый рот, густая копна каштановых волос, спадающих до самой поясницы. Вид, впечатляющий дерзостью, прямотой, превосходством и веселостью». Вот так. по описанию Поля Клоделя, выглядела тогда Камилла. Но, конечно, не одна лишь нестандартная красота девушки заставила Родена тотчас выделить ее среди остальных. Он с изумлением обнаружил сходство ее пока еще «маленьких», но явно отмеченных печатью таланта вещей с его собственными, «большими». Сходство или родство? Талант или дар божий? Прошло два года, и он пригласил Камиллу работать в его мастерской —уже в качестве ближайшей помощницы, иногда натурщицы.
Как отнеслась к такому повороту судьбы она сама? Наивный вопрс если знать пылкость, цельность ее характера. Любовь к учителю-чародею обожгла ее душу раз и навсегда. Это ведь наслаждение — подчиняться могучей созидательной воле обожаемого человека, ибо воля его отвечает и твоим вкусам и желаниям; ловить его взгляд, его мысль, чтобы точнее воплотить их в «порученном» тебе фрагменте грандиозного творения— такого, к «Граждане Кале» или «Врата ада».
Только так ли уж послушна Камилла? Те, кто заглядывал в мастерскую на Университетской улице и видел рядом, в одинаковых черных халатах, перемазанных гипсом, обращали внимание на независимость, с какой держалась этот начинающий скульптор, приближенный к Родену. Да, она жадно впитывала все, что давал мастер. одновременно — совершенно наравных с ним — делала свою собственную работу, сохраняя и все больше высвобождая в себе себя.
Портрет Родена. 1888 год.
Он лепил ее nopтреты, она— его. И еще много других бюстов-портретов, в которых, несмотря на формальную верность классицизму уже рвутся наружу ее мятежный дар и интерес к тому, что прячется за «маской лица».
Забвение. 1905 год. (Один из вариантов)
В 1888 году Камилла Клодель завершает «Забвение» — своё первое большое произведение. И хотя поклонники Родена спешат увидеть в нём перепев его нашумевшего «Поцелуя», самого мэтра лестные сопоставления не могут ввести в заблуждение. Этот «поцелуй» — целомудренный и трепетный, когда тела почти бесплотны, а руки пегки, как крылья,— чисто клоделевский.
Вальс. 1893 год.
За «Забвеньем» четыре года спустя следует «Вальс» — вихрь, несущий двоиx по волнам музыки и любви. По-роденовски динамично и экспрессивно? Да, но опять-таки совсем по-клоделевски хрупко, отчаянно…
Клото. 1897 год.
А вслед за «Вальсом» вдруг, как его антипод, является «Клото» — неистовая карга, прядущая нить человеческой жизни. И снова — снисходительные ухмылки всезнающих людей: «Заимствует, заимствует мадмуазель Клодель у своего великого дpугa».
Ох как начинают бесить Камиллу эти намеки на плагиат. «Свои произведения я извлекаю лишь из самой себя, страдая скорее избытком, нежели нехваткой идей. Господин Роден, упрекающий других в подражании, лучше бы нe обнародовал свой «Дух войны», целиком скопированный у Рюда!» В этом крике души — бессильная обида на весь Париж», распускающий о ней недобрую молву, на самого учителя — за то, что молве этой потакает.
За это и за многое другое… Да, Роден делит с ней время и кров: они давно уже снимают маленький особняк на Итальянской авеню, вместе много путешествуют, читают. Но ведь он по-прежнему принадлежит и другой женщине, Розе Бере — верной спутнице с молодых трудных лет. К ней его привязывает слишком многое: долг, привычка, ощущение прочности существования… Однако требовательной Камилле все эти «оправдательные моменты» безразличны, она не признает подобной раздвоенности: или — или. Отчаявшись, потеряв терпение, она оставляет милый сердцу особняк.
Мольба. 1894 год.
Пора счастья родила свои прекрасные скульптурные образы. Пора разлуки — свои, не менее сильные и выразительные. Из-под ее рук в тот роковой 1895 год вышел первый вариант «Зрелого возраста» — юная, коленопреклонённая женщина с мольбой пытается держать за руку любимого, которого прямо тянет к себе старуха-смерть. Их руки еще не разомкнулись, герой еще нe принял окончательного решения. Во втором варианте, созданном через три года, старость властно уводит за собой покорившегося, смирившегося мужчину.
К этому времени разрыв с Роденом бесповоротен. Сам мэтр повел себя здесь довольно «неоднозначно». Растерянно жаловался друзьям на «непонятный» уход Камиллы, но не просил ее вернуться. Зная о ее катастрофическом безденежье, хлопотал, чтоб пристроить работы «своей ученицы» на ту или иную выставку. Но при этом незаметно чинил препятствия заключению договора на покупку государством «Зрелого возраста»,— очевидно, не хотелось выставляться на всеобщее обозрение в таком вот неприглядном облике «мягкотелого любовника»… Куда приятнее под аплодисменты толпы открывать перед Пантеоном своего «Мыслителя»… Пока он открывал, она униженно упрашивала судебного пристава немного повременить, не выселять ее из квартиры за арендные долги.
Нет, это еще не был конец. Еще предстояло Камилле слепить удивительные и совсем непохожие на все, делавшиеся ранее, вещи, самая неожиданная из которых — жанровая композиция «За разговором»: сплетницы в бане упоенно и деловито обсуждают чью-то личную жизнь… Еще предстояло в 1908 году создать «Ниобиду» — девушку-дитя с теми же чертами лица, что у счастливой героини «Забвенья», в той же самой позе, но теперь одинокую, смертельно раненную в грудь ядовитой стрелой… До последнего мига, пока хватало воли и рассудка, Камилла Клодель в своих скульптурах оставалась собственным биографом.
Но… рассудок все чаще затягивался мутной пеленой; творческий огонь угасал. Она рисовала теперь жуткие шаржи на Родена и Розу Бере. И периодически, в приступах неудовлетворенности, разбивала свои работы. Навязчиво заводила разговоры о том, что Роден «покушается на ее замыслы», «выкрадывает ее скульптуры»… Первые признаки тяжкого душевного недуга.
10 марта 1913 года к дому номер 19 по набережной Бурбонов подъехала карета «скорой помощи», и дюжие санитары отворили дверь квартиры на первом этаже. Ее обитательница была доставлена в психиатрическую клинику парижского пригорода Виль-Эврар. Оттуда больную вскоре перевезли в другую лечебницу— в Мондеверг, забытый богом угол на юге Франции, где ей предстояло провести 30 лет. Больную ли? Судя по всем свидетельствам — да. Настолько ли тяжелую и безнадежную, чтобы заточать ее — пожизненно! — в одно из самых страшных в своем роде заведений, имевшее прочную славу «загона для смертников»?..
«Потребовалось вмешательство… Жильцы жаловались: что это за странная квартира с вечно закрытыми ставнями, что это за дикое и пугливое существо, выходящее из дом.а лишь рано утром, чтоб раздобыть себе чего-нибудь на прокорм?..» Так объяснял случившееся много лет спустя Поль Клодель — тот самый младший брат, который в детстве всегда восторженно взирал на обожаемую сестру, возносил ее до небес. Но явился Роден и низверг его идеал в пропасть, в грязь… Этот нескончаемый «позорный роман» вызывал в Поле — к тому времени молодом и уже весьма преуспевшем дипломате и поэте — чувство оскорбленного достоинства. Он все сильнее ненавидел Родена и все настойчивее подталкивал Камиллу к спасительному, как ему казалось, разрыву.
Когда ее психическое расстройство стало углубляться, по Парижу поползли слухи, разговоры. Нет нужды объяснять, как это шокировало добропорядочное семейство Клоделей.
«Потребовалось вмешательство…» Элегантная попытка оправдаться, кивнув на соседей сестры. Но туда, куда ее забрали, забирали исключительно с согласия членов семьи. И такое согласие, как установлено, имелось. Семья сознательно пошла на этот шаг, а впоследствии на все другие, не менее жестокие шаги, отказываясь забрать Камиллу из Мондеверга даже тогда, когда сделать это советовали местные врачи; запрещая ее знакомым, и прежде всего «прокаженному» Родену, оказывать ей материальную помощь.
Трудно да и, наверное, бессмысленно сегодня подробно разбираться в той страшной семейной и личной драме. Можно только добавить, что сама Камилла до конца дней продолжала винить во всех своих муках того, кого не переставала любить. Можно, наконец, послушать ее голос, звучащий в письмах, которые она писала своим близким из зловещего приюта. «Не могу больше выносить крики всех этих созданий! Боже, как же мне хочется снова оказаться в родном Вильневе! Не для того же я так работала, чтобы закончить жизнь под многозначным номером в сумасшедшем доме! Я заслужила лучшего…»
«Для всех этих больных — возбужденных, крикливых, буйных, угрожающих другим — здешние порядки необходимы. Но почему же так случилось, что и я тоже вынуждена терпеть этот уклад?»
«Если бы я могла снова вернуться к нормальной жизни, то счастье мое было бы слишком велико, чтобы посметь хоть в чем-то вас ослушаться. Я так настрадалась, что не решилась бы и шага лишнего сделать. Ты пишешь, что за мной кто-то должен ухаживать. Но у меня никогда не было нянек…»
«На днях несчастную лицейскую преподавательницу, тоже попавшую сюда, нашли мертвой в постели — умерла от холода. Невозможно вообразить, до чего холодно в Мондеверге. И это длится семь месяцев в году…»
И уже под конец жизни:
«Каким счастьем было бы очутиться в Вильневе. Прекрасный Вильнев, лучше которого нет ничего на земле!» * * *
Ей так и не довелось осуществить заветную мечту— вернуться домой. Она умерла в октябре 1943 года в Мондеверге, где и была похоронена. Администрация больницы известила ее брата о том, что «у мадмуазель Клодель к моменту кончины не обнаружилось ни личной одежды, ни ценных бумаг, ни вообще каких-либо вещей, могущих служить памятью». А когда 12 лет спустя — после смерти посла и академика Поля Клоделя — семья решилась наконец-то перезахоронить прах Камиллы, местное похоронное бюро ответило, что «данный участок кладбища был использован для других служебных нужд, и могила исчезла».
Но сбылась, хотя и с большим опозданием, другая ее страстная мечта — о признании особого, ей одной принадлежащего дара, в который сама она глубоко верила.
Сбылось предсказание литератора Армана Дейо, писавшего: «Меня крайне удивит, если мадмуазель Клодель не займет однажды, внезапно, свое место среди крупнейших скульпторов эпохи».
Именно внезапно Франция открыла для себя сегодня Камиллу Клодель. И набросилась на нее бурно и нетерпеливо, будто наверстывая упущенное: первая большая выставка пять лет назад (с которой я начала рассказ), каталоги, альбомы, воспоминания, телепередачи и имеющий огромный успех фильм о ней с Изабель Аджани и Жераром Депардье в главных ролях… Набросилась слишком даже бурно — как на новую моду, на сенсацию, к которой весьма располагал трагизм этой женской судьбы. Мода скоро пройдет. А вот признание останется. Камилла вернулась— теперь уже навсегда.
Елена Карасёва
