Кибальников Александр
Кибальников Александр Павлович (1912-1987) — советский скульптор. Учился в Саратовском художественном техникуме. Потом жил в Москве.
На разбеге Садового кольца, в динамичном средоточии оживленнейших улиц Москвы, как верно встал он — Маяковский, изваянный в бронзе:
«…планов наших люблю громадье, размаха шаги саженьи»!
Властная неодолимость в этом монументе. Твердо стоит фигура Маяковского на пьедестале, возвышаясь над площадью, и площадь вся подчинена голосу бронзы. Волевой и упрямый подбородок, высокий лоб, вскинутые над ним волосы, лепка скупая, крепкая — Маяковский весь в этом изваянии, такой, каким мы представляем себе поэта в строках его жизни и в строках стихов.
Помните, он так однажды сказал: «Если б был я Вандомская колонна, я б женился на Place de la Concorde»? Ему, Маяковскому-монументу, стала в обручение площадь Маяковского. Поэт, умевший говорить с солнцем и с пароходом, с днем настоящим и будущим, он как бы идет Москвой: широкие плечи, широкий шаг, голова высока, словно этот прохожий выше всех на улицах Москвы. В нем воля, свобода, сила, он живет в сутолоке города, и не раз уже было замечено, что, когда по вечерам движение затихает и меньше становится народу, фигура Маяковского выглядит одинокой, ей будто скучно стоять в вечерней тишине, ей недостает того кипения жизни, с которой привык разговаривать поэт.
За этот памятник в 1959 году Кибальников был удостоен Ленинской премии.
В ряд к бронзовому Маяковскому в Москве встают его другие создания. Особенно значительны его памятники Ленину. Памятник Чернышевскому в Саратове, памятник Есенину в Рязани, мемориальный ансамбль «Защитникам Брестской крепости».
Кибальников — один из тех наших художников, кто вложил в заветный образ вождя всенародную любовь и наполнил его живым человеческим чувством.
С самого начала у Кибальникова так повелось: замысел вызревает годами, и все время он носит его в себе, а когда приходит работа, стремителен в искусстве ваяния. Памятник Чернышевскому был задуман еще до войны, в послевоенные годы образ великого революционера воплотился в скульптурных портретах, затем на всесоюзной выставке он представил статую Чернышевского и она была удостоена Государственной премии, и лишь в пятьдесят третьем году бронзовый Чернышевский встал в Саратове на постамент, Все эти годы в работе был Маяковский, но показательно: как ни один другой художник-монументалист, Кибальников с первого своего выхода на простор большого творчества привык не отпускать от себя своего героя, пока остается хоть какая-нибудь недоговоренность в образе, возможность последнего штриха, завершающего исполненный труд. И одно может сказать Кибальников: все, что было сделано им в свой срок, было исполнено сполна, во всю душевную силу художника, во всю исчерпанность труда и таланта.
Вот и памятник Третьякову, что встал перед зданием Третьяковской галереи, занял у него двадцать лет. Все долгие годы художник носил в себе мысль о Третьякове. Да, «творческие думы в душевной зреют глубине». Он не мастер произносить речи. А скажет слово, будто припечатает. Когда шло обсуждение конкурсных проектов памятника Маяковскому и его проект занял первое место, одна из сотрудниц дома-музея поэта воспротестовала: «Но Александр Павлович не обращался к нам за помощью, не спрашивал совета». Кибальников ответил: «А скажите, разве Маяковский не сам писал стихи, а ему писали?»
Вся работа наедине с собой. Весь труд внутри себя. Так складывалась, так сложилась его жизнь художника. «Я — поэт. Этим и интересен»,— сказал однажды Маяковский. «Я — художник. Этим и интересен»,— мог бы повторить Кибальников.
Давайте смотреть, чем интересен скульптор Александр Кибальников. Как-то раз к нему в мастерскую пришли зарубежные гости. А студия у него, как у каменотеса, у мастерового: глина, цемент, разбитые куски гипсовой формы в корыте, голая лампочка под потолком и табуреты, заляпанные раствором. «Где же музей, в котором собраны ваши работы?»—спросили гости. «Пожалуйте,— сказал Александр Павлович,— адреса моих музеев — это площадь Маяковского в Москве, это Саратов, Рязань, Брестский мемориал…»
Кибальников знает: монументы в спешке не создаются. И уж если найдено им решение, оно незыблемо в своей сути. Его Чернышевский в Саратове изваян так, что другого и не мыслишь. Маяковский на площади Маяковского: кто представит себе иного Маяковского —«агитатора, горлана-главаря»? А монумент в Бресте — исполин, вырастающий из глыбы камня, будто из глыбы годов,— не он ли это, вечный солдат, вставший на земле своего подвига?..
Каждый раз, когда открывается тот или иной монумент, мы спрашиваем себя: похож? «Речь не о похожести преходящей и бытовой,— говорит Кибальников,— речь о том, насколько мое и твое — наше общественное социальное — представление сходится с тем, какое дает художник. Получает ли он власть над воображением твоим, давая ему плод воображения своего?» И более того, можно продолжить мысль художнике, — в том особенность искусства памятника, монумента, что оно несравнимо в широте своего воздействия перед всяким другим искусством. И все самое прекрасное, возвышенное, чем живет в памяти народа его история, все, чем отзывается в нем день идущий, властью монументального искусства должно быть вынесено на улицы и площади городов. О том мечтал Ленин, когда выдвинул свою знаменитую идею монументальной пропаганды: улицы и площади — им быть учителем и художником, быть и наукой, и радостью, дышать красотой человеческой, красотой народных деяний…
Итак, шли годы послевоенные, когда скульптор поставил в Саратове своего Чернышевского. Нет, не того, что возвратился в родной город больной и усталый после вилюйской ссылки, а Чернышевского молодого, красивого, смелого — ведь, по свидетельству современников, был он обаятелен смолоду: высокий, стройный, и благородство душевное выражалось в его внешнем облике. Это Чернышевский, который готовил себя к служению грядущей, светлой России. Здесь он словно бы из числа героев своей книги, о которых говорил: велика масса честных, добрых людей, а таких мало — они двигатели двигателей, они соль соли земли. Художнику виделось, как в том, старом Саратове, вернувшись после Петербургского университета, этот новый, особенный человек, преподаватель-словесник в городской гимназии, окруженный восхищением своих учеников, несет им «души прекрасные порывы», но уже чует надвигающуюся грозу, и знает, что она разразится, и идет ей навстречу. Наперекор казенному, затхлому, бездуховному — смелый, красивый человек. И он тверд, он нежен душой. Эту твердость и нежность хорошо почувствовал Кибальников. И романтическую окрыленность, тот свет, которым горел Чернышевский.
Н. Чернышевский.
Свободной, живой красотой наделена эта бронзовая фигура. Вспоминаешь перед ней все те же строки Чернышевского об особенных людях, которыми расцветает жизнь. Тем он для нас ярко сегодняшний, этот памятник. Да, ныне это та жизненная позиция, ответственность, которая ведет человека к рубежу, где четко разграничены нынешние правда и неправда и испытываются представления о долге, о чести и жизни. • »
Саратов. Кибальников обязан этому городу. Паренек из станицы, он ушел из отчего дома за необычной, волнующей профессией художника. Город дал ему приют, подмогу, открыл путь к искусству. Он многое сделал для города своей юности. И вот сегодня в работе портрет писателя Константина Федина для памятника в Саратове: прекрасное, благородное лицо, высокая жизнь духа — облик создателя книг, повествующих о путях революции, путях новизны в старом русском городе на Волге, помнящем юные годы писателя.
К. Федин.
И там же, в Саратове, у входа в Художественный музей имени А. Н. Радищева встал памятник славному автору «Путешествия из Петербурга в Москву». Музей был основан внуком писателя-революционера, известным художником-маринистом А. П. Боголюбовым, и имя Радищева в советские годы вошло в название музея, стало гордостью саратовцев. Многие годы копились впечатления для этого образа, для этого памятника.
Есть у Кибальникова в мастерской любимые вещи, видно, те, с которыми он не может расстаться, среди них мраморное изваяние Радищева. Мрамор за долгие годы приобрел ту патину времени, которая делает его похожим на мрамор старых мастеров. Да он так и был задуман, чтобы было нечто от русской скульптуры позапрошлого века. Представительность, импозантность во вкусе парадных портретов Шубина и шубинская тонкость в деталировке, обработке материала обращают внимание зрителя к временам Радищева. Высокое благородство, мужество духа, гражданская скорбь, прадощущение трагизма личной судьбы — что главное в этом портрете, в его острой психологической характеристике? Летописец народной печали — «…душа моя страданиями человечества уязвление стала»—и возвышенный своей натурой мечтатель, видевший Отчизну свободной, в величии и славе,—все это сплавлено в портрете, оттого s нем такая внутренняя полнота и прямота.
Неудивительно ли; волей обстоятельств оказались поставлены в Саратове памятники двум славным сынам России — Чернышевскому и Радищеву, столь близким один другому в высоком духовном горении, в гордой и многострадальной судьбе.
Так наметилась у Кибальникова линия его героя. Романтический, рахметовского нравственного облика Чернышевский. Маяковский — поэт, оратор, трибун. Радищев — гражданин высокой судьбы.
Показательно: Кибальников не гонится за необычностью внешних решений. Каждый раз не случайно свою работу над памятником он начинает с портрета. Когда вы будете в метро на станции «Маяковская», посмотрите — у торцовой стены подземного зала какой вдохновенный портрет поэта! Портрет становится ключом к психологическому, обрезному решению монумента.
Каким видится нам Есенин у себя на родине, на Рязанщине, в Рязани? Своим памятником художник вернул Есенина его розовому коню —
«…словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне»
— такой Есенин принадлежит Родине, России. «Тихо льется с кленов листьев медь», и когда открывали памятник, в погожий предосенний день, рязанские клены, березы, рябины, посаженные возле памятника, приняли Есенина в свой круг, будто он должен был к ним вернуться, и он вернулся.
Истинная народность искусства, когда создание художника встает в строй, в лад представлению, которое сложилось в народе. Словно не художник сочинил свое творение, а народ его сочинил.
…Был незабываемый день а жизни Кибальникова, хогда открывали памятник Ленину в Саратове, Торжественно, празднично поднялся монумент на главной площади города,
А ведь там же, в Саратове, в художественном училище, Александр Кибальников впервые попробовал силы в ленинской теме — вылепил свой первый портрет вождя. В той обширной Лениниане, которая творится нашим искусством, ленинские портреты Кибальникова неизменно привлекают внимание: ничего внешнего, ни броскости исполнительского приема,— все отдано глубинному постижению образа.
Белоснежный мрамор — из камня выступает лицо, голова Ленина. Состояние глубокой задумчивости, видим привычный ленинский жест: когда Ильич весь был погружен з работу, рука чуть притрагивалась к губам. Психологический рисунок, проникновенный и тонкий,—представлено то состояние раздумья, когда нет движения внешнего, а есть лишь движение духовное. Склоненное лицо погружено в тень, свет выделяет великолепную, неповторимую форму лба. Пластические средства передают внутреннее напряжение, которым живет портрет,— напряжение, работу духа.
И еще об одном портрете Ленина. Скульптура долго стояла в мастерской художника. И когда доводилось приходить к нему в мастерскую, первым делом влекло к его Ленину — уже законченному, отлитому в металле портрету. Художник как бы изначально представил в нем силу, сокрытую е Ленине. Представил как высшую красоту его личности. О том говорил портрет.
Потом этот портрет появился на выставке. Казалось, творение художника верно настолько, что между ним и зрителем как бы и не стоит художник и ты живешь этим творением, верным, как жизнь.
Кибальникова влекут люди действия, воли, борьбы. Его изваяния-поэмы поднимают героя, обретающего свою нравственную суть в деянии, подвиге. Отсюда и стремление скульптора к обобщениям большим, возвышенным, вбирающим в себя чувства широко народные. В год сорокалетия Октября он показал на всесоюзной выставке монументальную статую «К солнцу!». То было время, когда совершились первые космические полеты, когда пробужденный атом начал давать энергию для мирных целей и в небывалом свете обрисовалась мощь человеческого разума, дерзость осуществленной мечты.
«В скульптуре, названной «К солнцу!»,— говорил тогда Кибальников,— мне хотелось раскрыть в пластическом образе мысли и чувства современного прогрессивного человечества». На высоком пьедестале статуя встала перед зданием одного из учреждений Организации Объединенных Наций в Женеве, Современная архитектура — плоскости бетона и стекла — подчеркнула ее динамичные формы, полные жизни, энергии. Человек, поднимающий в своих руках солнце, предстает символом прогресса и мирного подвига Советской страны в свершениях разуме и доброй воли на земле.
Деяние-подвиг,,. В Волгограде, хранящем память далекой царицынской обороны, как и память Великой Отечественной, установлен много-фигурный монумент, созданный Кибальниковым; это бойцы, комиссары гражданской войны — их лица решительные и открытые, волевые и гневные, на них отсвет времени и отсвет борьбы. В бронзе они вернулись на землю былых боев, герои красного Царицына, вошедшего в эпос сражений за Советскую власть.
Деяние-подви… Вы были е Бресте, а стенах цитадели, где, кажется, поныне не стынут руины, обожженные войной? Теперь навеки стоят эти брестские камни и рвется на ветру пламень вечного огня. В безмолвии — суровое лицо воина-исполина, стремительный штык-обелиск и черные плиты надгробий: неизвестный, неизвестный, неизвестный.„
Когда состоялось открытие мемориала, центральная площадь ансамбля вся заполнилась народом; казалось, память военных лет осеняла торжество и застывшая дума в лице исполина была обращена в те давние годы. Был вознесен над годами, над руинами крепости титановый штык-обелиск. Сияние неба отражалось в гранях штыка. Отгремел салют; сотрясая площадь грохотом шага, прошла колонна молодых
солдат, и настала тишина. И тогда с высоты, из установленных на вершине обелиска динамиков, пролилась на землю мелодия. Пролилась хором женских голосов печалью жен, матерей по не пришедшим с войны, печалью Родины о солдатах бессмертных.
Как его пересказать словами, брестский ансамбль?
Чувство все время в движении: то наполняет тебя задумчивый и светлый покой, то в высоком взлете захватывает душу патетика образов, Один строй эмоций налагается на другой, и в тебе остро прорезается прикосновение к дали времен. Словно испытанный всеми грозами, всеми неистовствами войны, становится просветлен и мудр своим духом человек, Не это ли и есть тот опыт чувств, та память сердца, которые вошли в нас с жестокой, беспримерной войной и отложились в народе?
И вoт из могучего бетонного монолита прорисовывается лик воина-исполина. Из каменной плоти, как из плоти тяжких годов. Ты узнаешь эти крупные волевые черты и будто самим временем иссеченную высокую нерушимость духа. Лицо твоего народа, прошедшего грозные годы, обращенного памятью к грозным годам.
Мужественная эта память. Мужественная и светлая. Уже при подходе к мемориалу, перед тем как вступить в крепость,— партер травы с красными каплями цветов, будто кровь сыновей на зеленой траве, и впереди входная арка — красноармейская заезда, прорубленная в толще бетона. Звезда — крепость. Шаг твой в направлении к этому крепостному бетону, и мелодия трогательная, что звучит в душе, принимает в себя тональность мощную, грозную. И вот уже как застывшая ярость, как беззвучный грохот боя — эти грани бетона, патетика твердости, мужества, гнева, и чувство твое выходит на простор ансамбля, возвышенное прикосновением к геройству,
Широко и свободно, словно на каких-то могучих, плавных волнах, воображение вбирает в себя думу солдата-исполина. Как он далек, тот бой, за перевалами отошедших десятилетий! Но в раздумчивую, величавую печаль — в память о прошлом — вторгается начало волевое и победное: штык. Штык-обелиск. Стремительный взлет вертикалей, светлый и грозный металл — громоподобный металл современных ракетоносцев, Салют от дня сегодняшнего дням тем.
Весь ансамбль — это единый в своей многозначности образ, Все входит сюда: и архитектурные, и пластические формы, и звук — мелодия голосов,— словно от всех русских полей, просторов, лугов она пришла к изголовью солдата, и цветы, травы, деревья, и искусство света в вечерний час, когда красным заревом освещены развалины казематов и кажется, что это нестынущей лавой горит, продолжается бой. На фоне ночной черноты лезвия прожекторов трагично и резко лепят лицо солдата; обелиск — будто фантастический лазерный луч; огонь в глубине руин — тот обжигающий огонь сорок первого года; на листве деревьев — свет зеленый, свет успокоения и тишины, а твердыня торжественного входа, где вырублена звезда, в рубиновом накале прожекторов—монолит из рубина, и он как бы изнутри горит этим накалом.
Языком высоких обобщений говорит ансамбль. Когда проходишь под аркой-звездой, еще далеко впереди предстают своим общим абрисом голова исполина и штык-обелиск, а здесь, рядом с остатками крепостных казарм, где шел бой. на бровке берега тихой речки Мухавец, омывающей крепость, — боец из тех дней. Изваяние бойца, героя сражения. В дни сражения в крепости не было воды. То была тягчайшая мука: вырываясь в контратаки, защитники бастионов под всем неистовым огнем врага припадали устами к струям реки. Этому горькому подвигу памятник — боец с каской ползет к воде. Все та же сильная, выразительная лепка в бетоне, монументальность, выдерживающая открытость широкого пространства, но это уже не символика, это живое воспоминание.
Каска обращена к нам, и в ней — вода. Люди черпают из реки воду и наливают солдату, Я видел, как старая мать опустилась здесь на колени — вечного сына своего напоить водой. Художник сам рассказывает: еще не было торжественного открытия мемориала, а уже утвердился этот обычай — воду из реки наливать а солдатскую каску, и когда он впервые это увидел — почувствовал, пришла к нему награда.
Брестский мемориал занял прочное место а народной памяти о Великой Отечественной, как и мемориалы Волгограда, Саласпилса, Хатыни, как скорбная Мать на пепелище Пирчюписа. Кибальниковым был возглавлен коллективный творческий труд по созданию мемориала, по его замыслу осуществлены грандиозные изваяния ансамбля.
А не так давно перед зданием Третьяковской галереи встал изваянный им портрет Павла Михайловича Третьякова. У входа в галерею нужен был Третьяков, чтобы стоял вровень с людьми, которые сюда приходят, Такой, какой приглашал к себе в галерею при жизни. Не памятник— просто человек, которого любили, которого написали на своих холстах Крамской и Репин, Если вспомнить, на портрете Репина — в полупрофиль, на фоне золоченых рам, тонкое задумчивое лицо, обрамленное бородой, облик русского интеллигента-демократа, привычно встающего из семидесятых—-восьмидесятых годов прошлого столетия. Таков Третьяков и у Кибальникова: русский человек, живущий своей правдой и верой, натура прямая перед жизнью, перед людьми.
Сегодня у Кибальникова в работе — проекты новых памятников Ленину. Закончен монументальный портрет-бюст дважды Героя Советского Союза космонавта Алексея Леонова, близится к завершению разработка памятника К, А. Федину. И еще в проекте — монумент в честь подвигов в боях и труде в городе Иванове,,, Прекрасен труд семидесятилетнего мастера — не годы властны над ним, а он властен над своими годами, над бронзой и гранитом, в которые облекаются его создания.
Народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР, лауреат Ленинской премии — почетные звания увенчивают труд талантливый и масштабный, В масштабности этого труда выступает художник-монументалист высоких гражданственных устремлений. Ленинская идея монументальной пропаганды — искусство улиц и площадей, искусство о народе и для народа — обрела в лице Александра Кибальникова подлинного поэта и энтузиаста.
Вадим Ольшевский.
В канун Дня Победы о крепости-герое Бресте вспоминать не принято. Ведь хронологически с военных действий в этой самой западной точке бывшего Советского Союза Великая Отечественная начиналась. На рассвете. 22 июня 1941 года. Но этому крошечному участку Отчизны было уготовано стать символом того уникального явления прошлого века, которое войдет в учебники истории ставшим банальным выражением «беспримерный подвиг советского народа»…
…Отполированный красный гранит крепостного музейного мемориала скользок. И туристы, затихающие при приближении к Цитадели, оскальзываются, чертыхаясь вполголоса. Когда же налетает июньская гроза, группки, следуя четким, словно военный приказ, указаниям экскурсоводов, прячутся под крепостными перекрытиями.
Июньские грозы под Брестом уникальны. Тучи в считанные мгновенья заволакивают небо, низвергаются потоками дождя и исчезают где-то в стороне, над Беловежской пущей. И вынырнув из полумрака спасительного тоннеля, ты видишь площадь, залитую высыхающими лужами крови. Гранит высыхает быстро, но в каждой капельке воды, остающейся на сверкающих багряных плитах, угадываются капли крови. Не убежден, что создатели мемориала (открыт в 1971 поду) — коллектив под руководством скульптора А.Кибапьникова — изначально рассчититывали на»столь сильный психоделический эффект. Вышло так.
Но по-другому здесь, в крепости маленького приграничного городка Бреста, быть не может, говорят; что в мире есть окаянные места, словно избранные историей в назидание человечеству. Если оно, это человечество, разумеется, готово угадывать эти назидания. Брест, безусловно, такая точка для нашей страны в прошлом столетии.
Лишь в музее-крепости задумываешься, что от величайшего военного позора XX века до начала великой военной славы страны в Бресте расстояние чуть больше 23 лет и чуть менее полутора сотен метров. Именно здесь, в Белом дворце Брест-Литовска (так городок Российской империи назывался в начале прошлого века), создатель и идеолог Красной революционной армии Лев Троцкий в 1918 году подписал самый позорный мир в истории нашей страны. Капитулировав перед стоящей на коленях кайзеровской Германией. Это даст повод для иронии Черчилля: «Россия затонула на рейде победы». Но это и станет поводом для всех последующих территориальных разногласий. Поводом для войн формальных, но — более чем ощутимых.
Экспозиция, посвященная так называемому Брестскому миру, — в одном из первых залов музея крепости. Это некая вводная часть, прелюдия к дальнейшим потрясениям. Здесь непременно расскажут о том, что само слово Брест происходит от древнеславянского «береста» Поведают о городище XI века, в котором проживали бужские славяне. К слову сказать, и в эпоху феодальной раздробленности эти места были территорией военных действий.
Сама же Брестская крепость была построена в середине позапрошлого века. В соответствии со всеми фортификационными течениями военной моды того периода. Главным оборонительным узлом была Цитадель — криволинейная, замкнутая двухэтажная казарма длиной 1,8 километра со стенами почти двухметровой толщины. В ее пятистах казематах могли разместиться 12 тысяч человек с необходимым для ведения боя снаряжением и запасом продовольствия. Ниши стен казармы с бойницами и амбразурами были приспособлены для стрельбы из ружей и пушек. Композиционный центр Цитадели — построенная на самом высоком месте гарнизона Николаевская церковь (1856 — 1879, архитектор Гримм). По внешней линии крепости проходил земляной вал высотой до 10 метров с каменными казематами, за ним — каналы с переброшенными через них мостами, которые вели за пределы крепости. В начале своего существования Брестская крепость была одним из наиболее совершенных крепостных укреплений России. В 1857 году генерал Тотлебен предложил модернизировать русские укрепления в соответствии с возросшей мощью артиллерии. В 1911 -1914 годах в реконструкции и модернизации крепости принимает участие военный инженер царской армии, а впоследствии — советский генерал Дмитрий Карбышев.
Как иронично отмечают научные сотрудники музея, к началу Второй мировой эти укрепления уже ничего не значили. Да и в Первую мировую Брест был оставлен без сопротивления, оставлен, чтобы войска под защитой крепостных стен не оказались в глубоком окружении.
Как ни парадоксально, крепость Брест свой первый серьезный бой приняла. .. Нет, не в 1941-м, а в 1939-м. Это был, по сути, последний очаг обороны отчаявшейся, разгромленной к тому моменту Польши. По плану немецкого генерала Гудериана крепость должна была быть взята за сутки. Поляки продержались трое. А 22 сентября на площади Цитадели крепости прошел торжественный парад войск фашистского вермахта и частей Красной Армии. С советской стороны парадом командовал комбриг 29-й легкотанковой бригады Семен Кривошеин. В книге посетителей музея крепости есть гневные записи: мол, как это может быть,- фашистский генерал и советский военачальник — в одном ряду. Но из истории нельзя выкинуть факты, даже если они не ложатся в идеологическую канву той или иной эпохи. А музейная экспозиция крепости Брест, словно отражение этой истории, восстанавливает неудобные доселе фрагменты.
Вообще, именно для музея Брестской крепости постоянное обновление и дополнение залов новыми и новыми эпизодами из жизни и борьбы этой крошечной части Великой войны — карма.
Ведь с 1941-го до 1956 года (и об этом помнят жители нынешнего Бреста) крепость представляла собой городскую свалку. Вернее — пустырь с грудами разбитого кирпича. Местные жители вспоминают, что родители под страхом порки запрещали детишкам послевоенной эпохи приближаться к останкам: на неразорвавшихся с лета 41-го года погибло и покалечилось много любознательных и бесстрашных пацанов, рискнувших пробраться на развалины.
…В 1941-м Брестская крепость сражалась около недели. Хотя Гудериан планировал взять ее менее чем за час. Система огня, как следует из музейных материалов, была рассчитана немцами так, что аллртилерийско-минометного огня каждые 4 минуты переносился на 100 метров вглубь советской территории. За огнем шли танки и пехота.
Справедливости ради заметим, что в Бресте война началась не в 4 утра, как мы помним по всем каноническим скрижалям. Артналет начался около 3.15. Это одна из последних записей в военных книгах, которые были обнаружены в крепости.
Посреди Цитадели на красном граните золотыми буквами выбиты имена более 850 защитников. Список этот постоянно пополняется. К моменту нападения в крепости было от 7 до 8 тысяч советских воинов, здесь же жило 300 семей военнослужащих. С первых минут войны Брест и крепость подверглись массированным бомбардировкам с воздуха и артиллерийскому обстрелу, тяжелые бои развернулись на границе, в городе и крепости. Штурмовала Брестскую крепость полностью укомплектованная немецкая 45-я пехотная дивизия — около 10 тысяч солдат и офицеров.
Крепость в предвоенные дни была еще и местом сосредоточения и распределения прибывающих на западную границу новобранцев. Их доставляли эшелонами и размещали за стенами Бреста до отправки в подразделения. Оружия большинство из новобранцев не имели, да и навыками обращения с ним еще не владели. По планам Гудериана, Цитадель должна была пасть к полудню 22 июня. В 9.00 немецкий спецназ овладел Николаевской церковью, гарнизон был блокирован. В теории дальнейшее сопротивление логического смысла не имело…
Сотрудницы музея обороны рассказывают, что когда в 2001 году 22 июня было произведено 60 холостых залпов, символизирующих память о 60-летии начала страшной войны, современные мирные жители пережили шок. Что пережили те, кто находился в казематах Цитадели летом 41-го, представить невозможно. Эксперты полагают, что немецкий артналет был такой силы и мощи, что большинство тех, кто находился на открытом пространстве (в летних палатках), погибли на месте. А те, кто был укрыт толщей земли и камня, умерли от взрывной волны. Позднее, через неделю после начала войны, гитлеровцы впервые в ходе Второй мировой применят здесь, в Бресте, против полуживых защитников полутонные осадные бомбы. Только воронки от этих чудовищных зарядов способны вместить в себя пятиэтажную «хрущевку»
Кроме военной машины фашистов, защитников губило и головотяпство бездарных командиров. Скажем, автомобили целого батальона были размещены внутри Цитадели, а личный состав жил в палатках вне стен. Когда те, кто выжил после первого артналета, рванули к своим машинам, выехать сквозь узкие тоннели крепостных стен под градом свинца удалось немногим…
Множество вопросов возникает спустя почти семьдесят лет после того страшного рассвета. Казалось бы, в обороне советским воинам должны были оказать помощь четвероногие — выдрессированные псы погранотряда. В питомнике содержалось около 200 злющих овчарок, говорят архивы музея. Но, как объясняют экскурсоводы, немцы буквально первым зажигательным снарядом накрыли псарню. И к жуткой какофонии взрывов добавился вой сгорающих заживо собак. Такую же лютую смерть приняли и обитатели крепостной конюшни…
К концу первой недели войны, кода Красная Армия сдала Минск, а к границе потянулись стотысячные толпы военнопленных, гарнизон Бреста сражался. Герои не могли наносить гитлеровцам ощутимых ударов. Да и сил вермахта горстка бойцов особо не сковывала. В плотном кольце окружения советские воины погибали от жажды и голода, попадали в плен, гибли от мин, снарядов и пуль.
Научные сотрудники музея раскрывают перед дотошливыми посетителями архивы. Одно письмо датировано 1992 годом. Предсмертная записка, вместившая в нескольких строках всю историю…
30 июня в одном из казематов был захвачен в плен курсант-артиллерист Тимирян Зинатов. Полуживого советского воина поместили в концлагерь, из которого защитник Бреста бежал и продолжил войну в рядах Красной Армии. Его не посадили в сталинские лагеря. За оборону крепости уже в 60-е он получил орден.
Строил БАМ, а кода вышел на пенсию, обосновался с семьей в Усть-Куте. Каждый год 22 июня приезжал в Брест. Его знали все работники музея. В 1992-м он привычно приехал уже в независимую Беларусь. Пришел в музей, разговаривал с сотрудницами. А спустя несколько часов бросился под поезд на станции Брест. Всего в нескольких километрах от крепости. В 2001-м, во время работы над фильмом о Бресте, я переписывал предсмертное письмо Тимиряна Хабуловича. И казалось, что в этих строках сконцентрирована вся истина, вся правда о Бресте, о войне:»… я хочу умереть стоя, чем на коленях просить нищенскую пособию для продолжения своей старости и дотянуть до гроба с протянутой рукой! Так что, уважаемые, не судите крепко меня и войдите в мое положение. Средства оставляю, если не обворуют, надеюсь, на закопание хватит, для закопания гроба
не надо. Я в чем есть, той одежды хватит; только не забудьте в карман удостоверение горисполкома положить для потомков наших. Мы были героями, а умираем в нищете! Будьте здоровы, не горюйте за одного татарина, который протестует один за всех: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!»…
В 1956 году о защитниках Брестской крепости написал Сергей Сергеевич Смирнов. Писатель-фронтовик попытался рассказать то, о чем 15 лет предпочитали не вспоминать. Благодаря этому, как бы сейчас сказали, журналистскому расследованию, подвиг защитников Брестской крепости стал известен всей стране. Государство, доселе предпочитавшее не вспоминать о трагических днях 1941 года, как говорится, воздало должное. Среди городов-героев появилась единственная Крепость-герой.
Произведение Смирнова «Брестская крепость» стало канонической историей защиты Цитадели над Бугом. В Бресте появился музей, затем отстроен мемориал.
Но детали, о которых Смирнов не знал (или сознательно умалчивал), возникают из года в год и становятся o6ъектом дальнейшего исследования как научных сотрудников музея-крепости, так и историков Второй мировой. Так, в советский период был неудобен факт того, что среди защитников крепости было около 300 уроженцев Чечни — чеченцев, ингушей, грозненских русских. Представителей депортированного Сталиным народа вычеркнули из списков героев. Сегодня в музее Брестской крепости говорить об этом уже не опасаются. Чеченцы стали представителями 33 национальностей Советского Союза, чьи сыны обороняли клочок земли на границе Польши и Белоруссии. Обороняли, когда, как скажут современные гуманисты, смысла в сопротивлении не оставалась ни на каплю.
Копаясь в архивах, посвященных околовоенным событиям Второй мировой обнаружил любопытный факт. В США в период с 1945-го по 1949 пзд прошло несколько десятков судебных процессов, где в роли обвиняемых предстали командиры американских военных соединений. В Нюрнберге тем временем судили нацистских чудовищ, а американская Фемида обвиняла своих же военнослужащих за неотданные вовремя приказы. Приказы о прекращении сопротивления и сдаче в плен. Американские командиры получали реальные сроки и осуждались за то, что их подчиненные продолжали сражаться в тот момент, кода логика войны (если так позволено выразиться) требовала капитуляции на малом участке фронта. Жестокость американских (да и общечеловеческих) законов подводила к выводу, что бесстрашие и приказ «Стоять до последнего!» не имели смысла, когда белый флаг спасал жизни конкретных рядовых.
Если бы подобное служение букве закона было бы возможно в нашей стране, о Победе в эти майские дни никто бы не говорил. Явление Дня Победы подчинялось и существует вопреки любой логике.
И то, что случилось в Брестской крепости на рассвете 22 июня 1941 года, лишь служит тому доказательством.
Андрей МОРОЗОВ
Мемориал в Цитадели построен в 1971 г.
Как сообщили в музее «Брестская крепость» финансирование реставрационных работ мемориала не прекращалось даже в сложные экономические периоды. 2 апреля 1996 года было принято решение Совета глав правительств СНГ о проведении капитального ремонта и реставрации мемориального комплекса «Брестская крепость-герой’: В том же году Высший Совет Сообщества Беларуси и России принял решение о выделении денежных средств на капитальный ремонт и реставрацию. Это послужило весомым вкладом в возрождение мемориала. В 1997 году Совет глав правительств СНГ принял решение «О долевых взносах государств-участников СНГ на финансирование капитального ремонта и реставрацию мемориального комплекса «Брестская крепость-герой’: Его подписали представители десяти государств. Выделили средства: Республика Беларусь, Республика Казахстан, Российская Федерация, Украина, Молдова (частично). Также финансовые средства выделили Исполком Союза Беларуси и России, Правительство Москвы. Постоянным спонсором мемориала является ИП «ЛУКойл-Белоруссия’: помощниками — воинские части,предприятия и учреждения города Бреста.
Памятник Сергею Есенину открыт в Иванове. Автор — народный художник СССР, академик Александр Кибальников. Памятник, отлитый ещё в 1979 году, находился в запасниках областного художественного музея. Ныне на постаменте высотой три с половиной метра, облицованном тёмно-серым мрамором, он установлен в одном из красивейших мест города — на проспекте Ф. Энгельса, возле липовой аллеи.
Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу…
— гласит надпись на постаменте.
Олег ПЕРЕВЕРЗЕВ.
