Фрейбергс Андрис
Андрис Фрейбергс (1938) — советский латышский театральный художник, поэт. Окончил Латвийскую Академию художеств. Создал сценографию более чем к 250 спектаклям в республиках Советского Союза и за рубежом.
В 1981 году на сцене Рижского ТЮЗа была показана пьеса В. Розова «Летят журавли» («Вечно живые») Режиссером спектакля был А. Шапиро, художником — А. Фрейбергс.
…Когда зрители входили в зал, они видели, что вся сцена была одета белой шелковистой тканью — парашютным шелком. Он узнавался не только по фактуре ткани, но и по особенным сверхпрочным швам, соединяющим куски шелка, из которых составлено это огромное белое полотнище. Оно окутывало какие-то вещи, стоявшие на сцене, застилало пол и даже спускалось в зал, где закрывало одно из кресел первого ряда. Оно было небом, далью, а также падугами и кулисами сцены, ее полом. Оно было холодным и военным. Это был фон? Да, идеальный фон для актеров. Это была реальность войны? Да, конечно, но не однозначная. В этой пьесе, как известно, парашют в сюжете никоим образом не участвовал. Но чем-то был связан с нею. То ли военной своей принадлежностью, то ли тем, что представлял собой превосходный упаковочный материал, а в истории, рассказанной В. Розовым, люди уезжают в эвакуацию, живут там, возвращаются в Москву.
Андрис Фрейбергс всегда стремится к тому, чтобы бытовое начало возвысить до философского. Но здесь, в пьесе Розова, уместно ли это? Не лишится ли жизнь семьи Бороздиных того тепла, с которым она написана автором, тех многочисленных и необыкновенно важных деталей тылового быта, которые предусмотрены пьесой, являются опорой жизни героев и актеров? Здесь разливают суп, накрывают на стол, распаковывают чемоданы, завешивают окно светомаскировочной шторой.
Но полно, так ли уютен и тепел быт войны?
И холодно, ох как холодно было на той «мертвой полосе», где был убит Борис Бороздин и где он медленно упал в снег.
Потому-то так точно, так психологически верно решение, к которому пришел Андрис Фрейбергс, не изображая впрямую реалий войны, но окружая героев сплошной белой средой. Нет, это не метафора, не символ. Все гораздо сложнее. Смыслы, заложенные в этом образе, неочевидны, незавершенны, они возникают и исчезают. Но что-то важное остается в самом воздухе спектакля, в самом его настроении. Белое — чистота, снег, госпитальные бинты, но это и гражданская честность, и стойкость духа.
На белом грязь виднее и страшнее.
