Нестерова Наталья
Нестерова Наталья Игоревна (1944) — советский российский художник, педагог. Москвичка. Училась в Суриковском институте у Жилинского.
Главная тема Натальи Нестеровой — современный человек и его взаимоотношения с миром. Ее герои идут по улицам города, отдыхают на крымских набережных, пляжах, в кафе, катаются на лодках или каруселях, просто общаются дома за обеденным столом. Своим, казалось бы, «наивным» письмом она умудряется рассказать о внутреннем состоянии современного человека, его сложных взаимоотношениях с природой, городом, в котором он живет.
Город для Нестеровой не просто система домов и улиц, это часть ее самой, или она сама порождение этого города. «Я очень люблю природу. но в городе чувствую себя лучше. Поэтому и пишет она все эти голубые, розовые, желтые дома,улочки старого Арбата. Нескучный сад, аптеку в Гурзуфе. Ялтинскую набережную…
Родилась Наталья Нестерова в семье архитекторов в самом центре Москвы. Старый деревянный дом с черным ходом и черной лестницей стоял в Лаврском переулке на Самотеке. Вдали виднелся монастырь, а в старинный парк они с дедушкой ходили гулять. Николай Иванович Нестеров был художником, это он учил внучку рисовать. и один из рисунков четырехлетней Наташи до сих пор хранится в ее мастерской.
Арбат 44.
«Арбат» — так называется одна из работ Нестеровой. Во весь огромный холст — любимый уголок старого Арбата у театра имени Вахтангова. С любовью выписаны узоры трех старинных зданий, золотисто-коричневым колоритом пронизана картина — в ней есть ощущение воздуха, времени суток, конкретного места.
Гагра.
— Нестерова ничего не придумывает,—говорит ее учитвль Д.Жилинский.— Она наблюдает и идет от своих зарисовок. Наташа — честный художник, не гонится за успехом, не срисовывает, выражает лишь свои мысли о жизни. Бескомпромиссна к порокам, ненавидит мещанское отношение к жизни. В последних работах она стала мягче, исчезает гротеск, преобладавший раньше. Ее картины—в лучших галереях нашей страны — в Русском музее, Третьяковской галерее, за рубежом.
Н. КАТАЕВА
Бегство в Египет. 1989 год.
Где-то на рубеже семидесятых годов в нашей живописи стали настойчиво пробиваться новые тенденции. В картинах молодых тогда мастеров то возникали, образы прошлого, старой культуры — они приплывали из далеких глубин времени в сегодняшний день, сливаясь с ним; то абсолютно современные реалии представали в таком необычном, преображенном виде, что казались наваждением, игровой фантастикой.
Критика, помнится, была озадачена. В «культовые» годы сны и фантазии, как нечто неподцензурное и неуправляемое. находились за гранью дозволенного. Затем пришел «суровый стиль» с его ненавистью к парадной одописи и жесткой, мужественной прозой, для которой символом веры стала жизнь, «как она есть», без всяких прикрас и узоров.
И вдруг как-то неожиданно и нелогично в картины ворвалась стихия видений, карнавалов, праздников, гротесков, пересмешек… Авторы полотен этого типа ничего не объясняли и, похоже, слушали свой внутренний голос, а комментаторы недоумевали: откуда все это взялось?
И лишь постепенно, после долгих споров, стали осознавать, что так проявляли себя духовное раскрепощение, поиски новых позиций художника.
Среди фантастов, лицедеев, лирических и романтических мечтателей 70—80-х годов москвичка Наталья Нестерова сразу же заняла особое место. Ее картины строились чаще всего на сочетании пейзажно-архитектурных видов и людских фигур. И то, и другое вовсе не повторяет натуру. Деревья, лужайки, фонтаны, пруды, здания словно всплывают в памяти, и грань между реальным и воображаемым оказывается зыбкой и смутной. А людские персонажи картин еще менее жизнеподобны. Эти типажи, маски, символические носители помыслов и переживаний, ничуть не скрывающие свою игровую природу. Сложные сплетения двух этих тематических линий создавали особый, удивительный мир, скорее даже театрально-эксцентричное представление, насыщенное ассоциациями.
Об одном свойстве этих представлений и вообще искусства Нестеровой надо сказать особо. Она прирожденный колорист. Следуя классическим традициям — от живописи XVIII века до «Голубой розы» (П. Кузнецов, М. Сарьян), до М. Шагала, до Ж. Руо, — художник достигает невероятной изысканности палитры. В любой картине Нестеровой можно насчитать десятки градаций белого, соединяющихся с переливами других красок. Что бы она ни изображала, сам по себе этот тончайший, дышащий, пронизанный светом колорит создает ощущение как бы не зависящего от людской воли совершенства мира и бытия.
Один из главных парадоксов художественной философии Н. Нестеровой в том и состоит, что на фоне этого исходно-прекрасного мира люди живут какой-то отчужденной и нередко печальной жизнью. Сталкиваясь на выставках со многими гуляньями и застольями в ее картинах, я вспоминал пастернаковские строки:
«И наши вечера — прощанья,
пирушки наши — завещанья,
чтоб тайная струя страданья
согрела холод бытия».
«Тайная струя страданья» всегда была некой скрытой, сокровенной основой любых прежних композиций Нестеровой, даже самых легкомысленных с виду — всех этих «парков», «фонтанов», «о6едов», «террас» и «пляжей». Вроде бы в них нет и помину каких-то публицистических моментов, но постоянное «одиночество в толпе», отьединенность друг от друга, душевная тоска… Душевное оцепенение людей, их одинаковость и даже «манекенностъ», застывание живой плоти, которая превращается в штампованное изваяние…
Однако на протяжении долгих лет все эти тревоги и заботы современной жизни художник прятала в игровых фейерверках, карнавальной эксцентрике, гротесках неожиданных превращений и уподоблений: в сущности, на протяжении одного лишь 1989 года в творчестве Н. Нестеровой произошел сильный и резкий сдвиг. Она осталась мастером метафоры, создающим композиции театрализованного свойства, дивные цветовые симфонии. Однако их общее звучание стало иным, чем раньше, обретая черты и свойства высокой трагедии.
Это поистине современные трагедии, некий апокалипсис наших дней, даже если трактуются традиционные сюжеты христианской легенды («Бегство в Египет», «Тайная вечеря». «Избиение младенцев»), В новых картинах Н. Нестеровой господствует широкое обобщение, действие в них отнесено ко всему миру, ко всем людским судьбам.
Тайная вечеря. 1989 год.
Главное, что волнует и мучает душу художника,— это опасение за человека, за его свободу, личность, индивидуальность. Привычный для Нестеровой сюжет маски неожиданно оборачивается страшной угрозой. Игра переходит в ‘ приглашение на казнь». Помните миниатюру Марселя Марсо, когда меняющий маски человек вдруг теряет возможность и способность отодрать одну из них: она безнадежно и навсегда заменила живой облик… Точно так же в «Человеческих масках» Н Нестаровой на фоне громоздящихся небоскребов (аналог цивилизации нашей эпохи) люди с повторяющими друг друга застылыми личинами окаменели, утратили духовное многообразие и тупо уперлись стеклянными взглядами в хрупкие пирамиды карточных построек. На протяжении «карнавального» периода Нестеровой карты у нее часто были атрибутом игры, развлечения, безмятежного времяпрепровождения. Сейчас они становятся символами призрачности и эфемерности окружающего, которые иногда соединяются с чувствами тревоги и преследования.
Напавшая собака. 1969 год.
В композиции «Напавшая собака» и само животное, и в ужасе убегающий от него человек составлены из карточных прямоугольников! Фигуры несутся сквозь неведомое пространство, распростертое на черном экране вечности. Странное и жестокое видение, которое напоминает «сон разума», подавленного бесчисленными муками и страхами нынешней жизни, только-только расстающейся с кошмарами тоталитаризма.
Грифоны. 1989 год.
Эти чувства достигают трагической силы в таких картинах, как «Грифоны», где страшные птицы, как античный рок. преследуют людей, не знающих куда укрыться от зловещей опасности.
Но Наталья Нестерова отступила бы от собственных убеждений и от всего своего жизневосприятия, если бы так и оставила человека беззащитным перед сипами грозной, беспощадной судьбы. Чем страшнее злые сны в ее картинах, тем вдохновенней и ослепительней в своей нерушимой, блистающей красоте предстает в них земной мир, пленяющий щедростью и свежестью своих красок, проникновенностью света, могуществом разумных начал.
Александр КАМЕНСКИЙ
В в ЦДХ открылась выставка Натальи Нестеровой, известной современной художницы и коренной москвички. Ее персональные выставки бывали и в Монреале, и в Нью-Йорке, где с одной из галерей она постоянно сотрудничает, а в родном городе такая выставка состоится впервые. У нас Нестерова раньше участвовала или в групповых выставках, или в компании со скульптором Лазарем Гадаевым. Последний раз их совместная выставка была четыре года назад в галерее «Арт-Модерн», ныне исчезнувшем островке культуры. К сожалению, та выставка собрала из-за отсутствия рекламы скорее круг друзей и почитателей, чем широкую публику, хотя как раз там Нестерова показывала свой евангельский цикл картин, которые органично вписывались в интерьер старой церкви. Жаль, что такие мгновения нельзя восстановить. У нас нет, как в других странах, музея современного искусства, а те работы художницы, которые приобрела Третьяковка, хранятся в запасниках. Сегодняшнее искусство быстро исчезает, и выставки едва ли не единственная возможность увидеть яркие, интересные работы хотя бы раз. Новые русские в отличие от Щукиных и Морозовых чаще предпочитают переплачивать за третьестепенные работы Шишкина и Айвазовского, чем покупать современную живопись.
Творчество Нестеровой последних лет представлено в 60 работах. А центральное место занимает «Тайная вечеря» — тринадцатичастная композиция, посвященная тем минутам, когда Иисус возвещает апостолам о предательстве одного из них. Каждый из двенадцати апостолов изображен на отдельном полотне, а все вместе образуют собрание мощных характеров, по-разному проявляющих себя в этой драме. Вечный сюжет, к которому страшно прикоснуться уже потому, что его бессчетно писали и великие мастера, и ремесленники во все времена, сложились каноны, от которых трудно отрешаться.
Показ этой работы — для Нестеровой событие не только творческое, но и глубоко личное, итог долгих переживаний и размышлений. Она говорит, что решилась подойти к евангельским сюжетам лишь после того, как приняла крещение одиннадцать лет назад, хотя ее прадед и был священником. Сама Нестерова — из семьи московских художников. Дед-живописец учился вместе с Фальком, мать — известный архитектор. Начала рисовать с двух лет, окончила московскую художественную школу, Суриковский институт. Сидели, кстати, в школе они за
одной партой вместе с Татьяной Назаренко. Два больших мастера. Нестерова теперь и сама профессор, преподает живопись в Российской академии театрального искусства.
На выставке зритель найдет знакомые и новые нестеровские сюжеты и метафоры. Загадочные люди-буквы, люди-птицы и люди-облака над безднами морей и городов. Нестерова рассказывает, что в последние годы много времени проводит в самолетах, а, глядя на облака, невольно размышляешь о вечном.
Инга Преловская.
Наталья Нестерова в Русском музее
В Мраморном дворце Русского музея открылась выставка Натальи Нестеровой «Отражения утраченного времени». Большая ретроспектива, придуманная к 60-летнему юбилею знаменитой московской художницы, уже побывала в аахенском Фонде Людвига и в Третьяковке , а из Петербурга отправится в Вашингтон, в Национальный музей женского искусства, и в Верону, в галерею современного искусства «Палаццо Форти». «Отражения» рассматривала АННА ТОЛСТОВА.
Обычно ретроспективы заслуженных художников РФ, лауреатов Госпремии и академиков Российской академии художеств в вашингтонский Музей женского искусства или аахенский «Людвиг» не возят. Наталья Нестерова не сидела на Лубянке, не лежала в психушке, ее работы не давили бульдозерами, она не выступала с коллективными или индивидуальными действиями, которые потом можно было бы записать в графу «концептуальные акции». Она училась в Суриковке, писала маслом по холсту что-то сугубо лирическое, какие-то сценки из жизни отдыхающих, благополучно выставлялась, иногда официально поощрялась. Поэтому во многих продвинутых историях современного русского искусства она либо вовсе не упоминается, либо упоминается вскользь наряду с Татьяной Назаренко как пример «романтического семидесятничества». Поэтому западные критики объясняют про нее западной публике, что когда на картине люди всего лишь гуляют в Летнем саду, а не идут на демонстрацию с красным флагом — это страшная антисоветчина. И как знать, может быть, если бы не Петер Людвиг, который кроме Бойсов и Кабаковых покупал художников, внешне вполне «гэдээрошных» и «совковых», и с начала 1980-х стал собирать свою коллекцию Нестеровой, не бывать ей в продвинутых историях искусства.
Чтобы выбор Людвига хоть как-то оправдать, нужно проявить известную изобретательность. Нужно сказать про экспрессивную нестеровскую манеру письма, выращенную на французах, про дух Анри Дерена и жесткий, с черными тенями и белесыми светами колорит. Еще нужно сказать про примитив, Нико Пиросмани и бесхитростные пиршества где-то на черноморском побережье. Не забыть про сюрреализм и про Рене Магритта, на героев которого слегка похожи нестеровские неуклюжие, квадратные, в старомодных плащах и шляпах, прячущие лица за букетами, масками или пролетающими птицами персонажи. Можно даже вспомнить, что первую свою «Тайную вечерю» Нестерова написала в 1969-м — только называлась она. конечно, тогда «Трапезой» — и что в картинах у нее полно цитат из старых мастеров, так что все это тянет на постмодернизм и «ученую живопись».
Ее официанты и правда носят свои подносы так же, как носили блюда слуги в «пирах» и «вечерях» барочных фламандцев, ее отдыхающие выпивают, поедают устриц и режутся в карты не хуже солдат в трактирах у малых голландцев — цитировать вообще свойственно художнику с академическим образованием да еще учившемуся у Дмитрия Жилинского, который был большой любитель итальянского ренессанса.Только в искусстве Нестеровой нет никакого такого цитатного интеллектуализма. Экспозиция в Русском музее так просто и рассказывает историю нестеровской повседневности: зал про то, как люди едят в кафе и ресторанах, зал про то, как люди гуляют в парках, зал про игры на свежем воздухе. Люди кормят птиц, лезут куда-то вверх по лестницам, сидят на пляже у моря, катаются на карусели, играют в чехарду и бадминтон, смотрят в небо, строят замки из песка — они убивают время и время убивает их. Они те же, что и в 1970-е, не изменившиеся оттого, что в последнее время художница все больше работает в Америке, Германии или Франции, потому что вовсе это не советские люди, а «люди вообще», как у Брейгеля или того же Магритта.
Летний сад.
Изменились разве что декорации — к Летнему саду и Петергофу добавились нью-йоркский Центральный парк и Версаль.
Версаль: в творчестве художницы силён мотив одиночества.
Те же «люди вообще» стоят у Стены Плача, они же сидят за столом в «Тайной вечере», снимают Спасителя с креста, да и сам Христос — один из этих «людей вообще». Точно так же Рембрандт, написав какого-нибудь «человека в латах», вставил бы его потом в «Снятие с креста», и не из соображений экономии, а потому что имел склонность писать про «жизнь вообще».
У Натальи Нестеровой «жизнь вообще» — довольно печальная штука. Есть у нее вполне канонические «Адам и Ева», которые стоят лицом к публике, прикрытые фиговыми листочками, у райского древа со змием с яблоком в пасти. А есть и неканонические, к публике повернутые задом, уходящие в неуютную голую пустыню. После чего каждый сад культуры и отдыха на ее картинах начинает казаться потерянным раем. Так что не случайно люди у нее лезут вверх по лестницам, парят на качелях и в гамаках, рвутся взлететь вслед за птицами — потеряв рай земной, ищут рая небесного. И «утраченное время» в названии выставки начинаешь понимать не в изящном прустовском смысле, а в смысле скорее библейском — как утрату золотого века.
В Мраморном дворце картины Натальи Нестеровой висят без рам, отчего видно, что с торцов, там, где холст натягивается на подрамник и потом обычно закрывается каким-нибудь багетом, тоже есть живопись: туда уходят балюстрады, крылья птиц, подолы платьев, небо и земля. То есть всего этого видно не будет, но тем не менее все добросовестно дописано, так что даже хочется перевернуть картину и посмотреть, нет ли там чего на обратной стороне. Так вот и средневековые мастера, когда строили храм, вплотную подходящий, скажем, к крепостной стене, обязательно украшали резьбой скрытую от глаз сторону также, как и главный фасад. Потому что работали не только для того зрителя, который смотрит на храм с земли, но и для того единственного, который любуется им с небес.
Выставка «Мы жили в Москве» в галерее «Ковчег»
В самом деле дорогой стала наша столица. Миллионы долларов платят ньнче за квартиры на Остоженке. И золотом сверкают на Солнце купола многочисленных храмов-новоделов. Но дорогая не в смысле денег; а в качестве эмоций Москва канула в Лету. К счастью, ее, несуществующую, успели запечатлеть многие поколения художников, живших в нашем городе. Бывшем нашем.
Кураторы галереи «Ковчег» Сергей Сафонов и Игорь Чувилин собрали на выставке «Мы жили в Москве» (название позаимствовано у Льва Копелева и Раисы Орловой, авторов знаменитой книги воспоминаний, эмигрантов и диссидентов) живопись, графику, фотографию авторов разных покалений. Все начинается с вещей 1920-х годов, а заканчивается современностью. Экспоненты запечатлев московские проспекты, улицы, переулки, скверы, отдельные дома и целые кварталы новостроек. Уже выбор натуры определяет угол зрения каждого мастера, его индивидуальную художественную манеру. Переходя от работы к работе, словно плывешь по волнам памяти — и в то же время изучаешь русское искусство второй половины XX века. Художники смотрят на родной город пристрастно, как на близкого родственника, видя прежде всего его необычностъ и самобытную красоту.
Оттого представленые произведения и далеки от официального образа столицы Советского Союза Александр Лабас в цикле акварелей «Уезжают из Москвы» запечатлел людей, спешно покидающих город во время эвакуации. Военная Москва — такая неприютная. И колорит этих листов темно-серый цвет подчеркивает трагизм ситуации. Многое городские виды и места — Собачья площадка, Павелецкий рынок. Мерзляковский переулок — сегодня остались только на снимках и в работах Евгения Окса, Антона Чиркова, Зои Куликовой, Василия Коротеева, Алегсея Айзенмана, Николая Гришина Николая Витинга. Виктора Дувидова, Леонида Зусмана, Тамары Рейн, Екатерины Раскиной, Светланы Егоровой, Ивана Полиенко — художников несхожих, но одинаково влюбленных в свой город. Названия несуществующих мест звучат как заголовки музыкальных опусов, недоступных слушателям.
Усовершенствование столичного центра привело к насильственному переселению многих художников в малоосвоенные «спальные» районы, где унылые серые коробки на мерзлой, припорошенной первым снежком земле навевали невероятную тоску. Космически-пустынные пространства новостроек на рубеже «оттепели» запечатлены в рисунках, акварелях и линогравюрах Ольги Эйгес. График Александр Максимов стал в семидесятые годы XX столетия чуть ли не главным бытописателем отдаленного района Бескудниково. Образы хрущевских коробок тогда же появились и в работах Гарифа Басырова — в частности, в его офортах цикла «Пригород». Юрий Фатеев и сегодня в мастерской у станции метро «Бибирево» пишет Красную Пресню, места своего детства. Ностальгия по часто нелепой, немного провинциальной, но все же очень человечной и такой родной прежней московской застройке сквозит в живописи Натальи Нестеровой и Екатерины Григорьевой.
Великий Михаил Рогонский, даже отправившись в эмиграцию, в Париже продолжал писать московские очереди и коммунальные кухни, памятные еще с брежневских лет. Большая часть творческого наследия другого московского пейзажиста Эмиля Визина давно хранится в основном в Израиле. Художник-эмигрант, живущий во Франции с 1972 года «невозвращенец» Николай Дронников, представлен в экспозиции живописью шестидесятых годов и графическими портретами своих современников: Александра Солженицына. Булата Окуджавы, Андрея Cинявскогo.
Печатников переулок. 1985 год.
Город меняется — иногда до неузнаваемости. И вместе с изменениями архитектурной среды обитания нечто необратимое происходит с его обитателями. «Я выселен с Арбата и прошлого лишен», — спел Булат Окуджава в 1982-м. Несколько лет назад «Ковчег» показал выставку «Гибель Арбата» — в бОе годы прошлого века фотограф Александр Потресов планомерно фиксировал уничтожение исторической застройки в самом центре столицы. Совместный фотопроект Андрея Волкова и Светланы Ланшаковой посвящен призрачно-неуютной Москве семидесятых.
Нынешний москвич, живущий в реалиях темностекляных офисов и башен-высоток. возможно, посмотрит свысока на ушедший наш город Но это значительный пласт отечественной культуры. И невольно приходит на ум: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем!
Эта выставка — чтобы плакать. Хоть и входит в параллельную программу закрывшейся в ЦДХ ярмарки «Арт Москва», гордящейся коммерческими итогами.
Надежда НАЗАРЕВСКАЯ
Наталья Нестерова уверена, что у хороших художников было счастливое детство
Сегодня в Москве в залах Государственной Третьяковской галереи открывается выставка художницы Натальи Нестеровой (не путать с той Натальей Нестеровой, что основала свой университет). В экспозиции представлено 50 живописных полотен, большая часть которых еще не известна- российским зрителям.
Благовещение.
Профессор живописи Российской академии художеств, лауреат Государственной премии и премии «Триумф», одна из наиболее известных отечественных мастеров-семидесятников, Наталья Нестерова последние 16 лет живет преимущественно в США. Ее работы выставлены в крупных музеях Нью-Йорка, Кёльна, Монреаля, Пекина… За сорок лет творческой деятельности художница написала около полутора тысяч картин.
— Мой дед, Николай Иванович Нестеров, — рассказала Наталья Игоревна, — был прекрасный художник. На стенах нашего дома висели его работы, в которые я уходила странствовать. Он рисовал мне, маленькой, картинки, учил играть и чувствовать. Потом я начала рисовать сама, и с тех пор, как помню себя, это занятие меня не разочаровало, не утомило, и сегодня мне все так же интересно, как в детстве. То, откуда мы появились, что видели в первые годы жизни, навсегда остается самым главным. Когда на выставках современного искусства я вижу отталкивающие работы, то всегда думаю, что у этих художников что-то не сложилось в детстве. Как иначе объяснить, что их больше интересуют плевки и помойки, чем деревья и небо. Мимо всех ужасов современного искусства я прохожу, закрыв глаза. Если вы будете все время смотреть на страдания, то в какой-то момент просто намылите веревку. Искусство должно поднимать человеческий дух, а не разрывать душу на части.
Анатолий СТАРОДУБЕЦ.
