Челищев Платон
Челищев Платон Иванович (1804-1859) — русский художник, офицер русской армии.
Автопортрет. 1852 год.
Известный рисунок: Пушкин прогуливается по Невскому проспекту. Длиннополый сюртук, высокий цилиндр, палка в руке — таким запомнили его петербуржцы в начале 1830-х годов.
Пушкин — на первом плане рисунка; на втором, как бы на противоположной стороне тротуара, — чрезмерно уменьшенная фигурка человека, еле плетущегося на кривых ножках. В верхней части листа — надпись: «Невский проспект», внизу — «Пушкин» и «гр. Хвостов»
Смысловой подтекст рисунка — в противопоставлении Пушкину незадачливого поэта графа Д. И. Хвостова, чье имя служило символом поэтической бездарности.
Рисунок был извлечен мз альбома генерал-майора Платона Ивановича Челищева в 1899 году и передан в Пушкинский музей при Лицее. Однако альбом с пушкинским портретом оказался не единственным из принадлежащих Челищеву. Почти через сорок лет Литературный музеи приобрел еще шестнадцать его альбомов. Сравнив пушкинский портрет с другими работами рисовальщика, И. С. Зильберштейн пришел к выводу: автор пушкинского портрета — сам владелец альбома, Платон Иванович Челищев.
Безвестного Челищева заметил И. Э. Грабарь. В дилетантском наброске он увидел «нечто от той стремительности, изменчивости и неуловимости, которых не передает ни один длительно исполнявшийся портрет поэта».
Итак, Платон Иванович Челищев, художник-дилетант. Кто же был этот человек, в альбомах которого изображена целая эпоха русской истории, тридцатилетнее царствование Николая? Родился он в 1804 году в семье отставного секунд-майора Ивана Алексеевича Челищева. Его детство прошло в имении отца — селе Троицком Торолецкого уезда Псковской губернии. Учиться начал в полоцкой иезуитской академии, а когда в 1823 году в Петербурге открылась Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, отец отвез его вместе с младшим братом Иваном в столицу. Конногвардеец павловских времен, И. А. Челищев хотел видеть сыновей своих на военной службе.
Так и случилось. Выпущенный в марте 1825 года из Школы гвардейских подпрапорщиков в Преображенский полк, Платон Иванович прослужил более тридцати лет: от турецкой кампании 1828 года до обороны Севастополя 1856 года. Словом, это годы всего николаевского царствования. Время блестящих парадов на Марсовом поле и голубых жандармских кантов; время, когда особенно ценилась форма; время колоссального успеха верноподданнических, наполненных ложным пафосом пьес Нестора Кукольника и зубоскальных фельетонов барона Брамбеуса — этим звонким псевдонимом подписывался издатель «Библиотеки для чтения» Сенковский.
Однако за внешним благополучием николаевского режима стояли тени казненных декабристов, холерная эпидемия, крестьянские бунты и польское восстание 1831 года; гибель Полежаева, Пушкина, Лермонтова. Для мало-мальски мыслящего человека жизнь была трудной и порой нестерпимой. Дух чинопочитания, необходимость быть закупоренным в форменный сюртук или мундир действовали отупляюще, вызывали естественную реакцию— желание укрыться в скромном дружеском кругу. Люди сознательно строили себе «тихий кров», где, по выражению Карамзина, «без страха и надежды в мире жить с собой могли». Чувство разлада с действительностью, с департаментами и казармами, заглушали либо терпимостью, либо иронией.
Так было и с Челищевым. Порой протокольное, порой шаржированное восприятие окружающего отразил он в своих многочисленных альбомах. Они были «собеседниками», которым он доверял свои наблюдения и размышления. Раскрывая их картонные и кожаные переплеты, перелистывая страницы плотной сероватой бумаги, легко убедиться, что это своеобразный рисованный дневник. Автор его стремится к документальности. Рисунки датированы, размещены в хронологическом порядке и снабжены надписями.
Рекрут кавказской партии с семейством.
Но главное действующее лицо в нем не автор, а его окружение. Люди самые разные: командующие русской армией и простые солдаты, «высший свет» Петербурга и случайные встречные. Обилие портретных и жанровых зарисовок не только воскрешает картины далекого прошлого, но и позволяет наметить те связи, которыми интересен Челищев, в первую очередь — связи с пушкинским и лермонтовским кругом.
Предполагаемый пушкинский портрет. 1830 г. (?)
В одном из альбомов — зарисовки сослуживцев Челищева по Преображенскому полку братьев Катениных. Оба они племянники известного в то время поэта, «Преображенского приятеля» Пушкина, П. А. Катенина. Преображением вообще были свойственны литературные интересы. Кроме П. А. Катенина в полку в свое время служили драматург А. А. Шаховской и поэт-сатирик С. А. Марин. Давняя литературная традиция, приверженность офицеров полка к отечественной словесности, безусловно, оказали воздействие на молодого Челищева. Прекрасное знание того, «кто есть кто» в литературном мире тогдашнего Петербурга, позволило ему расставить точные смысловые акценты в зарисовке «Пушкин и граф Хвостов».
В том же альбоме, где портреты Катениных, помещены портретные зарисовки, сделанные во время балов и на прогулках. Среди других — портреты Д. Ф. Фикельмон и Е. Ф. Тизенгаузен. Пушкин часто бывал в доме Долли Фикельмон, дочери своей приятельницы Е. М. Хитрово; в салоне Долли Фикельмон, жены австрийского посланника в Петербурге графа Фикельмона, поэт получал самые свежие сведения о политической жизни Западной Европы.
Портрет Д. Ф. Фикельмон и Е. Ф. Тизенгаузен. 1830 г.
1836 год — та грань, которая отделяет в альбомах Челищева «пушкинский Петербург» и «лермонтовский Кавказ». Не дождавшись производства в полковники, Челищев перевелся из столицы в войска действующего кавказского корпуса. Его рисунки не рассказывают ничего нового о самом Лермонтове, но это тот же круг, те же люди, та же общность военных судеб: оба окончили Школу гвардейских подпрапорщиков, оба очутились на Кавказе, Челищев— в 1836, Лермонтов — в 1837 году. Помимо военного начальства у обоих был общий круг знакомств: семейства Орбелиани и Чавчавадзе. Их портретами заполнен альбом 1836 года.
Майко Орбелиани. 1836 год.
Одновременно Лермонтов и Челищев восхищались тифлисской красавицей Майко Орбелиани. Ее имя, как предполагает И. Л. Андроников, Лермонтов написал на обороте стихотворения «Спеша на север из далека…» «Тонколикая Майко» изображена рисовальщиком на фоне гор и древнего грузинского замка. Внизу надпись: «Воспоминания Тифлиса. 1836.» и стихотворное посвящение А. Долгорукого, приятеля Лермонтова и Челищева.
В альбоме есть жанровая зарисовка с изображением Нины Александровны Грибоедовой. Над рисунком надпись: «Ах, злые языки!! — страшнее пистолета. Тифлис.» Внизу — «Н. А. Грибоедова». Как и почти все челищевские зарисовки, сюжет ее носит шаржированный характер. Только шаржирование направлено здесь на самого автора, незадачливого поклонника.
Но каков бы ни был сюжет, главное в зарисовке — портрет Н. А. Грибоедовой. Высокая и стройная, в сиреневом платье с белым кружевным воротником и желтых перчатках, сидит она за небольшим столиком. Позади — камин и большое зеркало. Портрет примечателен как раннее прижизненное изображение Грибоедовой. По-видимому, такой видел ее и Лермонтов, бывая в доме ее отца, князя А. Г. Чавчавадзе.
Портрет П. А. Евреинова. Тифлис. 1836 г.
К числу портретов людей лермонтовского круга относится и портрет троюродного брата поэта П. А. Евреинова. Он изображен в длиннополом сюртуке, шапке с козырьком и тростью в руке. Это человек, характер которого занимал Лермонтова. В 1832 году он писал о Евреинове, что у него «есть душа в душе». Евреинов вместе с Лермонтовым был на Кавказе. Сохранилась принадлежащая руке поэта зарисовка привала в Темир-хан-Шуре, где среди других изображен и Евреинов.
Звено, соединяющее пушкинский и лермонтовский круг в альбомах Челищева, — Лев Сергеевич Пушкин, брат поэта, служивший на Кавказе в 1836—1841 годах. Характерный профиль с удлинённым носом, полные губы и кудрявая шевелюра переданы в беглом очерковом рисунке.
Открываем следующие альбомы Челищева. Кавказ 1840-х годов И вновь на страницах появляются портреты людей, с которыми встречался Лермонтов.
А.С.Траскин и Рерберг. 1846 год.
Вот портрет начальника штаба кавказской линии А. С. Траскина. Его имя прямо связано с именем поэта. К нему как к начальнику штаба поэт обращался с ходатайством о проведении курса лечения в Пятигорске. Тот же Траскин после гибели Лермонтова приказал всем бывшим «на водах» выздоравливающим молодым офицерам отправиться по своим полкам, и город быстро опустел.
Автопортрет в зарисовке «Н.Н.Муравьёв и я на бивуаке.» 1831 год.
Но не только общее окружение связывает имена Лермонтова и Челищева. Оба они, отправляясь на Кавказ, ехали одним и тем же дорожным трактом Петербург — Ставрополь. Почтовый возок, позвякивание колокольцев, верстовые столбы, станционные смотрители составляли неизменный фон подобного путешествия.
Дорожные зарисовки Челищева — своеобразный, в какой-то степени уникальный, историко-бытовой документ эпохи. В одной из них он изобразил самого себя. Среди узлов и картонок сидит он. закутавшись в шинель, устремив мрачный взор в пространство. Для того, чтобы рассматривающие рисунок не терялись в догадках, под ним надпись: «Лошадей нет. быков нет, дать нечего, окно разбито, дров нет… и на очереди тринадцатый!!!»
Станция в Кашаурте.
Перелистывая альбомные страницы, становишься спутником рисовальщика. Словно вместе с ним, подпрыгивая на ухабах, проезжаешь бесконечные степи, видишь казачьи станицы, растянувшиеся вдоль мутного и быстрого Терека, синее небо, соломенные кровли. Все чаще встречаются вооруженные люди. Повсюду кордоны, вышки с часовыми. Ждать теперь приходится в караульных помещениях, правда, они мало чем отличаются от почтовых станций. Все те же лубочные картинки на стенах: «Образ Страшного Суда Божия», портреты эрц-герцога Карла и епископа Митрофана. Круглая красная физиономия солдата и — снова надпись, теперь уже диалог:
«Кто здесь комендант?» «Не могу знать. Ваше Высокоблагородие!»
«Много здесь гарнизона?» «Не могу знать. Ваше Высокоблагородие!»
«Есть ли разбои в окрестностях?»
«Не могу знать. Ваше Высокоблагородие!»
«Сколько верст до Ардонского поста?»-
«Не могу знать».
«Сколько ты здесь служишь?»
«Седьмой год. Ваше Высокоблагородие!»
«Ступай».
«Слушаюсь, Ваше Высокоблагородие!»
Рисуя портреты офицеров. Челишев всегда надписывает, кто, когда и даже в каком чине изображен. Солдат у него всегда безымянен. Он просто «низший чин», один из тех, что повсюду. Он, как и все, держит линию во время перестрелки (а полковой священник отец Прокопий наблюдает, хорошо ли держит), он привык к тяжести ранца и к дальним переходам, к бесконечным трудностям и лишениям. Когда же срок службы кончается. он в нерешительности останавливается посреди дороги и с трудом разбирает надпись на верстовом столбе: «Прохожий, если ты умеешь читать, эта дорога ведет в Россию. 100000 верст от N до Москвы». Позади остаются горные цепи и быстрые реки, за плечами — котомка, в руках — посох, впереди — дальняя дорога.
«Отслужив Царю и Богу, шел на родину солдат».— таково песенное название рисунка.
«Солдатскую» серию сменяют изображения лезгин и осетинов, торговцев на базарах Тифлиса, портреты военных и чиновников. Сам рисовальщик словно растворяется в этой пестрой толпе. Пристальным взглядом отыскивает он в ней наиболее любопытные фигуры, закрепляет в памяти их характерные черточки, и уже позже, наизусть, пользуясь лишь зрительной памятью, быстро и точно все это воспроизводит на бумаге.
Много в альбомах и своих собственных портретов. Он не подписывает их, но его везде легко узнать. Вот молодой офицер с приятным оживленным лицом. Темные волосы зачесаны набок, усы опущены. Он подтянут, деловит. Он подает надежды. В рисунке нет ни доли иронии. Позднее эта серьезность по отношению к собственной персоне уступит место шаржированию. А появившиеся надписи к автопортретам превратятся в рассуждения о самом себе, и уже солидный усатый полковник, разводя руками. доверительно сообщит своему альбому: «С комендантом в хороших отношениях, имею св. Станислав с короною на шее!!
Назначен в экспедицию… чего же могу желать более?» (1844 год). Пройдут годы, многое изменится, и он, вновь нарисовав самого себя, поделится с собою же: что-де и с начальством неприятности. и выговор за экспедицию получил, и остальное как-то нехорошо, и вновь, уже иронически, прозвучит: «Чего же могу желать более?» И все те же темные волосы, зачесанные набок, высокий лоб, слегка вздернутый нос и густые, опущенные книзу усы. Поздний автопортрет — 1852 год. Это зрелый человек, прослуживший всю жизнь и получивший свой генеральский чин исключительно благодаря личным заслугам. Однако не чин ценит Челищев. Он стоит возле походной палатки не в мундире с генеральскими эполетами, а в простом сюртуке, и не боевое оружие украшает парусиновые стены, а аккуратно сложенные на подвесной полке неизменные альбомы с рисунками. Рисование было делом его жизни, в нем находил он утешение и «отдохновение от забот повседневности».
Закрывая переплет последнего альбома и прощаясь с его владельцем, уже не задаешь себе вопрос, интересен ли человек, некогда зарисовавший гуляющего Пушкина. Ответ ясен. Да. Челищев оставил не только пушкинский портрет и портреты людей лермонтовского круга, не только Россию, известную нам по литературе. Он оставил и себя — человека острого, наблюдательного, язвительного, человека, видевшего и понимавшего окружающее.
«Чего могу желать более?» — спрашивал он себя, не подозревая вовсе, что его альбомы сохранят в отечественной истории то, о чём он видно совсем не помышлял, — его имя, его личность, его судьбу.
