Мухин Николай
Два года назад архиепископ Ярославский и Ростовский Платон преподнес своему высокому гостю, митрополиту всея Америки и Канады блаженнейшему Феодосию подарок — небольшой натюрморт Николая Мухина на пасхальную тему. Гость, взглянув на презент, спрятал руки за спину — не могу-де принять столь драгоценную вещь.
На меня картины Мухина производят такое же впечатление. Я, когда смотрю на них, вспоминаю, как Андрей Тарковский на простодушно-коварный вопрос одного своего поклонника: чем отличается настоящая живопись от ненастоящей? — ответил, что настоящая — та, которую можно резать на дециметры и каждый дециметр продавать за золото.
Почему именно это вспоминается, да еще перед огромными — Мухин редко ищет малый формат — полотнами? Не смогу, наверное, толком объяснить, хотя очень хочется. Я все-таки не искусствовед, не по плечу мне это дело — мудреными словами рассказывать зрячим о живописи, поэтому скажу лишь, как сумею, о художнике.
Итак, Николай Александрович Мухин (1955), 37 лет, рост 1 метр 88 сантиметров, родом из Костромы, живет и работает в Ярославле. Закончил ярославское художественное училище в ту славную для этого заведения пору, когда преподавали в нем лучшие ученики великолепного Осмеркина. Женат. В семье все слава Богу. Студия у Мухина — позавидуешь. Друзья его любят. «Мерседес» у него желтый. За картины иностранцы платят полновесной валютой, так что каждый дециметр действительно дорого стоит. Одним словом, баловень судьбы, удачник.
Одинокий ангел. 1989 год.
Но, как любит повторять давний друг семьи Мухиных Юрий Ларин, чей дар долго скрывался в тени безвестности оттого, что художник уродился сыном своего отца, Николая Бухарина, «большая удача складывается, из множества неудач».
Марина и Саша. 1989 год.
Семь лет Мухина не брали ни на какие, даже самые затрапезные, выставки. Он не получал заказов. И хорошо еще, что ему, слывшему формалистом, доверяли портреты членов политбюро. Мухин «валял» их комплект за комплектом, получая копейки за безрадостную эту, до сумасшествия способную довести работу. Но сейчас он мэтров тогдашних благодарить готов за то, что они его не обласкали, не обогрели, не допустили к местной кормушке и тем самым косвенно, конечно, без всякого доброго умысла вытолкали; на» крутой маршрут большой удачи, у которого, как известно, было три основных этапа — Сенеж, Манеж и зарубеж.
Город на песке. 1990 год.
Творческая дача на Сенеже художниками почиталась больше, чем Мекка правоверными мусульманами. Там можно было стать стипендиатом Союза художников СССР. Стипендиаты получали 150 рублей в месяц — для Мухина по тем временам деньги фантастические — и право два месяца в году творить, что и как душе угодно. Мухин стал стипендиатом и ездил на Сенеж с 1984 по 1989 год. Там написал «Диалог во времени» — первую картину, которая прошла на областную выставку, была жестоко разругана местными корифеями и тут же куплена замечательным художественным музеем Ярославля, а сейчас украшает мэрию.
Падший ангел. 1990 год.
Манеж означал участие в престижных столичных выставках. Мухин одолел и этот этап. В 1990 году, на последней всесоюзной выставке «Наш современник» в ЦДХ на Крымской набережной он уже ходил в генералах — был членом выставкома. Но денег по-прежнему не было. «Не родит земля»,— говорит обычно Мухин, желая подчеркнуть отсутствие чего-либо, не важно чего. Деньги мог дать только зарубеж. И он уже на той выставке начал просматриваться. Мухина, единственного, кстати, из участников, ангажировали иностранцы — какая-то итальянская галерея. И он было с радостью согласился. Но тут его разыскала Лидия Ивановна Семенова.
Сон. 1990 год.
Чтобы понять, что означает для художника попасть в поле зрения Семеновых, надо знать, кто они такие. Семеновы — владельцы одной из лучших в мире частных коллекций советского изобразительного искусства. Глава семьи, старейшина советской дипломатии Владимир Семенович Семенов, много лет прослужил в Германии, был там политическим советником, верховным комиссаром, послом в ГДР, а затем в ФРГ. С 1955 по 1978 год занимал пост заместителя министра иностранных дел СССР, на котором и прославился как покровитель опальных деятелей культуры. С особым участием Семенов относился к гонимым официозом художникам. Среди тех, кого он опекал, Андронов и Голицын, Назаренко и Нестерова и еще многие, многие из тех, чье творчество не вписывалось в каноны соцреализма.
Купание. 1990 год.
История о том, как Мухин с подачи Семеновых завоевывал Кельн,— очередная вариация «Золушки». Он явился туда гол как сокол. В канун Рождества кельнский бомонд отнесся к нему прохладно. «Николай, вы неизвестны, у вас нет каталога, вряд ли вы стоите больше чем 800 марок». Семеновы играли роль феи. Купили Мухину краски, холсты, кисти, устроили в доме четы Броэров, своих хороших знакомых, сказали: «Работай»,— и уехали. И Броэры уехали, в Швейцарию, кажется. А Мухина оставили одного в трехэтажном особняке, где и Шагал, и Пикассо, и Дали…
Ангел-хранитель. 1990 год.
За время рождественских каникул Мухин написал 18 картин. Вернувшиеся Броэры был потрясены, тут же поснимали со стен Пикассо с Шагалом, развесили Мухина, сварили борщ, пригласили знакомых. Их ближайшие соседи Аденауэры тоже пришли и немедля заказали Мухину портрет надежды семьи — Конрада-младшего, праправнука знаменитого канцлера. Про каталог больше никто не вспоминал, и, сколько стоит Мухин, предоставили определять ему самому.
…Нам всегда внушали, что деньги портят человека. Видимо, это неправда. Мухин, став состоятельным, по нашим меркам, человеком, с присущей ему энергией принялся радеть родной культуре. Он затеял и уже осуществляет потрясающий план — возродить в Ярославле великолепные традиции древнерусской иконописи и фрескового письма. Прирожденный монументалист, Мухин всегда мечтал о фресках (его огромные холсты — вынужденный эквивалент стены), и можно себе представить, каким счастьем стала для него роспись экстерьера Введенского храма в ярославском монастыре Толгской богоматери.
Мухин задумал этот проект в новогодний вечер. А в начале августа, накануне дня Толги, на фасаде расцвели четыре фрески. Счастье, конечно. Но и труд неистовый. Стена не холст, леса не студия. В студии положил мазок — отошел, посмотрел. Тут, чтобы посмотреть, спуститься надо, а православные храмы высоки.
Но сомневающиеся («Мухин же авангардист!») и осторожничавшие («Вы, Николай, расписали бы для начала какую-нибудь деревенскую церквушку, не сразу же на памятник семнадцатого века влезать».) умолкли и даже простили забеленные остатки апостолов, написанных в канонические времена рукой тоже костромича и тоже Мухина, только Ефима. Теперь Введенский храм будут украшать фрески, посвященные двенадцати праздникам.
«Мухин против Мухина — такая вот грустная история»,— комментирует этот факт Николай.
Яна НИКИТИНА
Ярославль
P. S. Грустными историями чрезвычайно склонный к иронии Мухин называет все истории со счастливым для него финалом.
