Милашюте Лидия
Лидия Милашюте — литовская художница.
Девочка старательно делала журавликов из бумаги. Они вылетали из ее рук хрупкие, белые, совсем как настоящие. Кто-то сказал ей: «Смастеришь тысячу журавликов, Садако, будешь жить, а не успеешь…» Садако Сасаки не успела. Умерла от лучевой болезни. Это случилось много лет назад. Но трагедия Хиросимы и Нагасаки до сих пор отзывается болью в сердцах, до сих пор не дает спокойно жить ни одному честному гражданину, ведь мир вокруг нас — такой хрупкий… Об этом думает и маленькая голубоглазая женщина Лидия Милашюте, художница из литовского города Клайпеда. Это свою картину «Садако Сасаки» она передала в дар музею Нагасаки, когда летала в Хабаровск на советско-японскую антивоенную встречу и участвовала в Марше мира. Шагала по огромной площади Ленина вместе с тысячами людей, скандировала со всеми «Нет войне!», глотала подступившие к горлу слезы — так потрясло ее это необычное шествие. Черные птицы беды коснулись судьбы Лидии с самых первых ее дней — она сирота.
Что бы ни делала Лидия, какие бы замыслы ни поселялись в ее неспокойной голове, военная тема не уходит из нее почти никогда. Солнечное мирное утро. Тихая улица еще спит. Но внезапно нарушен покой. Страшные птицы подкрадываются к дверям домов, обвивают столбы с репродукторами. «Прокричали репродукторы войну!» — назвала она эту картину.
В музее каунасского IX форта (в бывшей фашистской тюрьме) — пятнадцать ее работ. Грустных и пронзительных пастелей в память о погибших здесь. Одна картина из серии «Блокадный Ленинград» — «Надежда» — висит дома. В полутемной комнате (окна заклеены крест-накрест) стоит девочка в старом пальто, больших валенках. Топится печка-буржуйка. и белый тетрадный листок прилип к полу. Последнее, что можно сжечь в этом доме. Несмотря на мрачные, холодные тона, работа вовсе не пессимистична. В одном из окошек— свет. Это свет приближающейся победы, которую ждет девочка по имени Надежда.
— Когда мама чем-нибудь увлекается, каким-нибудь новым делом, то от всего отрешается, перестает спать и есть. И я начинаю за нее беспокоиться,— признался сын Лидии, тоже будущий художник.— А писала IX форт, совсем высохла. Я стал прятать от нее мелки, бумагу. Но мама покупала новые, и снова для. нее переставал существовать окружающий мир.
Переставал существовать, чтобы появиться на ее странных и необычных картинах. Мир Лидии Милашюте не сразу понятен. Его не постигнуть, бегло просмотрев картины на выставке. Он как бы на замке, на который заперт город в одной из картин. Но ключик к замку не бесследно утрачен. Его найдет тот, кто очень хочет проникнуть в сей мир. сотканный из образов, символов. Надо только очень захотеть, и замок отомкнётся.
«Зачем эта символика?— говорили ей,— Непонятно, скучно». И Лидия переживала, что никогда не пробьется к зрителю. Однако на последней выставке в Паланге книга отзывов полнилась десятками восторженных записей в прозе и стихах. Впрочем, все их можно в конце концов выразить одной-единственной строчкой тоже из книги: «Спасибо вам, Лидия, за ваш недоступный близкий мир…»
Над автопортретом, открывающим выставку, она написала: «Десять лет назад состоялась первая моя выставка — это были несмелые шаги в живописи. Постепенно таяла неуверенность, крепло решение высказаться ассоциативным языком линий и пастельных тонов. Всегда ли он задевает сердца зрителей? Наверно, нет. Иногда в этом виновата я.
И все-таки живопись— это и мои крылья, и мои цепи, это моя тихая радость и горькое разочарование, это мои праздники и мои будни».
В том, что есть будни, убедилась сразу в день нашего знакомства, когда Лидия открыла дверь с забинтованными руками.
— Всю ночь переделывала картину,— словно извинилась за эти бинты. А я подумала: «Никогда и в голову не придет, что эти нежные пастели так достаются». Позже к разговору она вспомнила такую историю.
— Один преуспевающий знакомый сказал как-то: «Ты совсем ненормальная, Лидия. Не умеешь использовать свои способности. Вот я зарабатываю две сотни за вечор. Четыре картинки маслом, и порядок. А ты стираешь руки в кровь. Кому это нужно?» Расстроилась тогда и подумала: «Наверно, я и вправду ненормальная». И долго проклинала себя за непрактичность, неприспособленность, неумение жить в духе времени. В конце концов успокоилась — иначе-то все равно не умею. Села и нарисовала толстого довольного поросенка. «Зачем ты его изобразила, мама?» — удивился Генрих. «Это же дядя Андрюс, сынок. Разве не узнал? Постарайся не превратиться в него однажды».
— Я долго не пребываю в меланхолии, не признаю апатии и не бросаю мелки в угол, если дурное настроение.
— А если пропало вдохновение?
— Вдохновение не кот, из-под кровати не вылезает,— пошутила Лидия,— Надо работать.
В том, что маленькая Лидия большой труженик, убеждалась много раз. Взять, к примеру, такой факт. Каждую свою выставку она составляет только из новых произведений. Выставлять старую, хотя и хорошую вещь, считает неудобным. Если отправляется осенью в любимую Палангу, нагрузит рюкзак орудиями труда: пастели, краски, кисти. Просидит месяц у моря под дождем (тоже, кстати, любимая погода), вернется домой не с пустыми руками.
Тогда, в Паланге, была написана «Единственная». Руки женщины обнимают земной шар, бережно, как младенца, держат крепко единственную нашу землю, хрупкий мир, который надо оберегать всем. Вот попыталась объяснить, ничего и не получилось. Картины Лидии Милашюте пересказывать невозможно и бесполезно. Они как музыка, которую если начнешь толковать, потеряешь.
— Что я хочу выразить в своих работах? — переспросила и, на секунду задумавшись, ответила: — Человек весьма загадочное существо. Во все века его изучали, пытались объяснить поэты, ученые, философы. И все-таки он так и остался до конца неясен. И мне хочется внести свою крошечную лепту в эти многовековые исследования, делаю попытки выразить чувства человека: любовь, ненависть, радость, горе, сомнение, жалость, восторг, беспокойство о мире, о земле. Если побыв в обществе моих героев, люди станут чуть-чуть лучше, внимательнее, добрее друг к другу, значит, мои старания не напрасны. Внимание, доброта оказываются в наш век чуть ли не архаическими качествами, и их начинают воспевать художники, кинодраматурги. Но разве это надо воспевать, разве это не норма! Как часто в суете дней, в круговерти будней мы пробегаем мимо чьего-то несчастья, одиночества. Вот эта картина «Первые цветы» знаете, как получилась? Однажды я торопилась домой, усталая, нагруженная сумками, голова забита разными мыслями. Промчалась мимо какой-то старушки с фиалками. Оглянулась, такая жалкая фигурка, в голове мелькнуло: надо бы купить цветы, выручить, да руки заняты. Так и убежала. Потом я эту женщину забыть не могла, кляла себя за равнодушие. Но что клясть. Ничего не вернешь. Вот и появилась пастель «Первые цветы».
