Кожанов Евгений
Евгений Григорьевич Кожанов (1921) -советский российский живописец-монументалист.
«Когда меня просят рассказать о запомнившихся эпизодах минувшей войны, на ум приходят именно те, о которых я и много лет спустя не могу вспоминать без сердечной боли. Опять будет сниться… А на листе чистой бумаги как-то сам собой начал выстраиваться рассказ (субъективный, конечно) о том, что же такое война для меня — ветерана.
Главное вот что: во всем, чему я был свидетелем и участником, нет отдельных захватывающих эпизодов, а есть представление о страшной мясорубке, где соседствовали жизнь и смерть, страдания и юмор. Как ни странно, этот злой юмор присутствовал даже в первый день войны: тогда мы захватили нескольких фрицев и отрезали у них от штанов пуговицы, чтобы они не убежали. Это сделали вчерашние десятиклассники, начитавшиеся всякого литературного хлама. И прежде чем приступить к собственно военным воспоминаниям, мне хочется поговорить немного о моем поколении — поколении, рожденном в 1920-1924 годах.
По беспристрастной статистике, после войны из этого поколения осталось в живых 3 процента, а сейчас … трудно сказать сколько. Удар фашистов был страшен, но, наверное, обречен на провал. Это восторженное поколение, которое полегло в начале войны, обеспечило победу 1945 года.
Как сейчас вижу нашу полковую школу 1939 года, находившуюся недалеко от новой границы на реке Сан в деревне Нова Гребля. Ребята с высшим и средним образованием, имевшие отсрочку, и немногочисленные рабочие с техническими навыками, представляли собой так называемый Ворошиловский набор, и подразумевалось, что через два года службы вся эта разношерстная братия сделается младшим офицерским составом запаса. Но судьба распорядилась иначе. 22 июня 1941 года «мальчики с юным пушком на губах» начали убивать и гибнуть.
На всю жизнь запомнил и никогда не забуду свою школьную учительницу литературы, у которой я учился в 8-10-х классах — Симу Залмановну Залманзон. Невзирая на обстановку, царившую в то «странное время», она пыталась, и не без успеха, сеять «разумное, доброе, вечное», обходя запреты, исключавшие из круга чтения Есенина, Блока, не говоря уже о Гумилеве и других, умело внушая, что действительно надо читать. Спасибо ей и низкий поклон за то, что она вселяла в своих учеников надежду на лучшее и, как ни парадоксально, тем самым подготовила их к страшному испытанию — Отечественной войне. Увы, из моего класса выпуска 1939 года вернулись двое. Отобрать в воспоминаниях что-то особенное, «литературное» трудно, просто невозможно. Одно накладывается на другое, при попытке вычленить, разделить окунаешься в бездну того, на первый взгляд, незначительного, что может быть, и есть по существу главное.
Первый день войны. Наш 98-ой гаубичный полк находился в летних лагерях под селом Новый Менкиш, что в десятке километров от реки Сан. Те, кто говорят, что немцы напали на нас внезапно, врут. Дней за пятнадцать до начала военных действий ко мне заходил товарищ — москвич, курсант полковой школы, в тот момент работавший в оперотделе дивизии. Он рассказывал, что почти ежедневно приходят лазутчики с другого берега Сана и доносят о сосредоточении гитлеровских войск. Иными словами, штаб дивизии, безусловно, был информирован. Но… двадцать первого июня к нам приехала группа артистов из Львова и веселила до двух часов ночи. А в четыре утра я выскочил из палатки, когда лагерь и лес горели. Над головой летели армады люфтваффе на Львов и Киев. Командир артиллерийского дивизиона 152-миллиметровых гаубиц (как мне позже рассказали), заранее вывез со склада под деревней Старый Менкиш снаряды и окопал орудия.
Итак, двадцать второе. Прибежали патрули от границы. Пограничники вели бой. Примерно часов в 11-12 я увидел немцев. Шли, как белая гвардия в фильме «Чапаев» — с засученными рукавами и, как выяснилось позже, когда взяли пленных, пьяные.
Артиллерия противника била прямой наводкой. На поле горели наши беспомощные броневики и танкетки. Пехота (призывники из окрестных сел) начали удирать по домам. Наши батареи били так: два орудия по немцам, а одно — по своим. Такие вот мои, не генеральские, впечатления от первого дня войны.
Когда мы отступали по дороге из Львова к Злочеву, я видел командующего Киевским военным округом Кирпоноса, стоявшего с пистолетом в руке рядом с неподвижным броневиком и задерживавшего беспорядочно отходящие войска, на ходу комплектуя какие-то заградотряды. Тогда все смешалось — артиллерия, словно обезумевшие танки, повозки с дико нахлестывавшими несчастных лошадей ездовыми и подобранными впопыхах раненными.
Тылы умчались, а есть-то людям надо. Но приказ — ничего не трогать. И вот горят знамениые Злочевские армейские склады. Проезжающие и проходящие солдаты по ночам тащат то, что можно унести. Немцы бомбят. Кто-то из расторопных старшин прикатил на повозке ящики мясных консервов с гербом Николя II на крышке. Вкусные они оказались, с тех пор подобных не едал. Натуральный продукт! До этого мы два дня ели яйца без хлеба и соли (кто-то бросил на дороге машину с ящиками яиц). Брать же еду у населения приказа не было.
Потом старая граница, где все оснащение бывшего укрепленного района было снято и перебазировано на новые границы, там же как выяснилось, его даже не устанавливали. В результате отступавшие части не имели передышки до укомплектования. Шли на Проскуров, а оттуда на Киев с обескровленными войсками, в которых маршевые роты, как правило, плохо вооруженные и обученные, не способны были к какому бы то ни было серьезному сопротивлению.
Почти до Киева мы отстреливались артиллерией. От полка осталась фактически одна батарея. Бои за Киев, затем Канев, защита островов Затын, Гусятин под Черкассами ( ныне там гниющее рукотворное море). О киевском окружении довольно много сказано правды.
Теперь о конце войны. 190-й стрелковый полк 5-ой Орловской дивизии после ликвидации немецкой группировки под Фридрихсхафеном в Восточной Пруссии перебросили к северо-западу от Берлина. Там я оказался свидетелем страшного, абсолютно бессмысленного уничтожения. Гитлеровские войска, окруженные, пытались вырваться, к ним на помощь шел с запада, кажется, Венк со своей армией — американцы уже поджимали немцев. Перед этим, из-за собственной беспечности, нашу дивизию потрепали вырывающиеся из котла эсэсовцы. Немецкий прорыв должен был быть традиционной со времен Александра Невского до Корсунь-Шевченковского побоища «немецкой свиньей». В этой операции 5-я дивизия, по сути дела, не принимала участия. Но то, что я тогда увидел, потом долго мне снилось.
Сравнительно небольшой участок леса за автострадой был кошмаром из тлеющего металла, деревьев, трупов… Потрудились «катюши», авиация, артиллерия. Несколько дней я, насмотревшийся всякого и хорошо знакомый с запахами мертвичины, не мог есть. До сих пор при воспоминании об этом ко мне вдруг приходит удушье бесчеловечности.
Почему война занимает в моем скромном творчестве основное место, почему с этой тематикой связаны мои, я бы сказал успехи? Да, вспоминать тяжело. Но в картине я хочу сказать: не надо крови, а нас у кого руки в крови, не судите — это делалось ради того, чтобы дальше у людей были чистые руки».
Юлия Викторовна Ярославкина.
Материал любезно предоставлен Ю. В. Ярославкиной. Огромное Вам спасибо, Юлия Викторовна.
