Суриков Иван
Суриков Иван Владимирович (1970-е годы) — художник Мира — Ваня. Родом из Москвы.
— Ванечка, здравствуй! Можно к тебе? — Я жестами через стекло показываю, что хочу войти. Он утвердительно закивал.
Автопортрет.
Вот как бывает, можно сказать, нос к носу столкнулись! Я плохо помнила адрес, интуитивно искала подъезд, где его мастерская. И надо же, он именно в этот момент выглянул. Смотрел сквозь мутное окно, старательно тянул шею, хотел узнать, работает ли кафе «Минутка» через дорогу,— он там иногда кормился. Bаня Суриков — художник. Но то, что у него есть мастерская, слишком громко сказано. Полулегально он въехал со своими холстами и рамами в заброшенную квартиру в старом доме, откуда прежние хозяева уже уехали, а новые еще не торопились. Поговаривали, что реанимацией дома займется МЖК. Но Ваня все равно не имел ко всему этому никакого отношения, хотя объективно, конечно, был молод. Глядя на его внушительных размеров полотна и подрамники, я думала: куда ж он все повезет, если его, ну это самое… Вот, к примеру, картина, где разлегся молодец в лаптях,— сколько занимает, два на три или два на четыре метра? Или огромные пустые рамы, сквозь которые так приятно просочиться туда и обратно, даже не пригибая голову. Они ведь тоже в современную малогабаритку не войдут. Однако, несмотря ни на что, Ваня масштабности не боится.
Зонтик.
Я не спрашиваю, откуда что взялось, и ничему особенно не поражаюсь. Чего удивляться-то? Что для обывателя иной раз необычно и странно, для художника — нормально. Вот в передней на вешалке болтаются два одеяния: из малинового шелка что-то вроде рубахи до пят, и белого цвета штаны с такой же белой рубахой.
— Ты это носишь, что ли, летом?
— Ношу.
— А в милицию не забирали?
— Меня, когда и нормально одет, бывает, забирают.
Еще я потому зря не удивляюсь, что кое-что про Ваню уже знаю. Кое-какие обрывочные сведения имеются. Мне говорили, что он купил эскизное полотно Глазунова или его подмастерьев и записал покупку какими-то своими красными знаками-ликами.
Искус (триптих)
Что нигде Ваня профессиональным навыкам не учился. Что отец у него был главным художником крупного издательства. Что сравнительно недавно Ванечка вернулся из Мюнхена, где умудрился что-то поджечь, посидеть в тюрьме, пообщаться в элитных кругах, наконец, организовать какой-то «конгресс авангардистов». Потом он вернулся домой в потрепанных кедах, с десятью марками в кармане. Почти с такой же суммой он уезжал.
Автопортрет. (рождение).
Что когда Ваня писал один триптих, он столом задвинул дверь и даже маму родную в течение длительного времени не впускал. Сам тоже никуда не выходил. И было это не день, не два, а почти целых четыре месяца, его же мама потом рассказывала. Короче, Ваня работать умеет.
Автопортрет (юность).
И он, конечно же, «выставлялся». Правда, не много, в прямом смысле, раз, два и обчелся. Первый раз в помещении бывшего театра на Красной Пресне, где он обменялся небезынтересной парой фраз с тамошним директором. Директор (с раздражением, в третьем лице о присутствующем авторе): — Почему он рисует Ленина, почему он именно его рисует, какое он имеет право, ведь он — не член МОСХа?)
Еще больше сыр-бор разгорелся на другой выставке вокруг Ваниных работ. Пока он ходил обедать, центральную часть его триптиха со стенки попросту сняли. Картины располагались в следующей последовательности и условно назывались так: «Четырехручица» — «Ваня, Ленин, Христос» — «Отрок». Они были неразрывно связаны между собой, поэтому автор по праву решил — либо все, либо ничего. И поспешил снять оставшееся.
Выставка называлась «Лабиринт» и посвящалась открытию в Москве в 1988 году Дворца молодежи. Очевидцы утверждают, что ее название как нельзя кстати подходило не только к тематическому наполнению, но и к внешнему расположению, интерьеру. Мнения знатоков опять-таки были традиционно извилисты и неоднозначны. Искусствоведы на обсуждении говорили по поводу снятия Ваниных работ: общество, дескать, к переосмыслению образа вождя идет, но все равно художник Суриков поторопился. Получилось, что все ж движемся. Вчера — совсем нельзя, ни-ни, сегодня — кой о чем умолчим, а завтра — что хочешь делай, все дозволено! Бог с ними, с икусствоведами. Я, конечно, им не являюсь и спешу свои свежие журналистские впечатления высказать, как могу, сегодня. А они еще свое слово скажут. Потом, может быть, когда Ваня Суриков прославится. Но пока о Ване ничего не написано, приходилось мучительно размышлять в одиночку. В частности, смущало, почему почти на всех полотнах присутствует его, Ванина, персона. Или прямо над головой у фигуры надписано имя, или без слов ясно, что опять он. Что это, выпячивание «я-я-я», думала я, или, наоборот, какая-то ущемленность? Вот Малинин поет: «Дай бог, чтобы твоя страна тебя не пнула сапожищем…» А может быть, «Ваня» — это собирательный образ? Вон что вокруг него делается, а он полеживает себе и ножкой в лапоточке с ленцой покачивает. Нет, не такой, наверно, «Ванька» сегодня типичный. Другой, хрипящий, орущий, изматерившийся, из последних сил уже, поди, вилы нащупывающий. У Сурикова тихо в картинах. Благодать, невозмутимость, даже своя иконопись какая-то. Связь с прошлым, корнями. Вот Илья Ильич Обломов из забвения примерещился.
Вообще-то не очень хочется рассуждать про собирательные образы. Очень это относительно — что типично, а что нет. Как решить, какой из «Вань» нужен, когда их в принципе много? Не лучше приглядеться к самому что ни на есть «я». Слишком долго наше коллективистское сознание раздражала всякая непохожесть, выламывание за общие мерки, сам факт отделения от массы. Собирательное да типичное — старые сказки. «Вы человека не цените, люди вы без гуманности»,— обращался бог весть к кому Федор Михайлович Достоевский. А у них там, в Европе, тем временем додумались до того, что человек может и должен, оказывается, себя любить. Очень хорошо к себе относиться. Иначе он, дескать, никого другого и полюбить не сможет. Какое ему дело до любви, коли он даже самому себе противен? Вот как. Это вразрез с нашим дружным осуждением какого-то «я», строящего из себя «ваньку».
Живет, значит, один такой. Познает самого себя и, соответственно, весь мир. Хочет даже поделиться с нами плодами своего труда. Ан нет! У нас наперевес готовая щетина штыков-штампов: не по-людски живешь, эгоист, знай свое, «ванькино», место и так далее.
Когда я пришла во второй раз к Сурикову в мастерскую, с момента моего предыдущего визита прошло уже несколько дней.
Но всё осталось без перемен…
Екатерина ШИШКОВА
